Что почувствовала Бесс на борту «Иллирии», увидев старого и больного Джона Фосдика, волочащего свои кости в Нью-Йорк в последней надежде получить работу? Такая женщина не отвернулась бы от него — думаю, прежняя любовь вспыхнула бы с новой силой. Должно быть, она догадалась в Нью-Йорке, если не раньше, что неумолимая Марджери расстроит замыслы Фосдика и не даст ему работать в новой труппе. Конечно, мистер Бэрри Планкетт, который старается казаться суровым, являясь в действительности самым мягкосердечным человеком в мире, мог не согласиться с могущественной Марджери и дать бедняге работу. Но этого не допустил бы Джадсон Лафарж с его деловой проницательностью. Фосдику было не на что рассчитывать.

Элизабет Харкнесс ничем не могла ему помочь. А в апреле она прочитала в нью-йоркской газете, что Джон Фосдик покончил с собой в захудалом гостиничном номере.

Конечно, было нелегко справиться с вошедшей в привычку сорокалетней преданностью своей патронессе. Но еще труднее было вырвать из сердца давно пустившую в нем корни великую любовь. Своим последним поступком Марджери Вейн переполнила чашу — она должна была умереть! И Элизабет Харкнесс хватило духу, сидя в кабинете наверху, рассказывать нам о своем тяжком горе!

— Самое странное, — заметил Нокс, — что, когда она все это рассказывала, я был готов поклясться, что вы искренне тронуты.

Лицо доктора Фелла приобрело свирепое выражение.

— Так оно и было! — подтвердил он. — Я был тронут трагической иронией судьбы: рука той, что казалась воплощением верной дружбы, поразила насмерть объект своей преданности. И, говоря откровенно, я испытывал к этой женщине некоторую жалость. Леди и джентльмены, никогда не убивайте того, кто, как вам кажется, дурно с вами обошелся; впоследствии вам может понадобиться его (или ее) моральная поддержка. Нет, история нашей Бесс далеко не во всем была лживой. К тому же у нее, как и у многих убийц, имелись основания для того, что она совершила.

Среди нас мягкосердечен не только мистер Планкетт. Я мог бы закрыть глаза на доказательства и позволить Элизабет Харкнесс выйти сухой из воды, как позволял иногда некоторым другим нарушителям закона, если бы она, заставив одну женщину подтвердить ее алиби, не попыталась убить и ее. Ибо когда Бесс рассказывала свою историю в кабинете…

Во время этого монолога Джуди Нокс не проронила ни слова. Она тихо сидела на стуле, но в ее глазах застыл страх. Теперь она вскочила на ноги.

— Едва ли я хочу слышать эту часть ваших объяснений, — заявила Джуди. — Фактически не только не хочу, но и не могу! Прошу меня извинить. И не ходи за мной, Фил. Я подожду тебя в фойе.

— Вам незачем покидать нас, миссис Нокс, — возразил доктор Фелл. — Вы ничего не могли поделать — вас вынудили так поступить. Примите наши с лейтенантом уверения, что вам абсолютно нечего опасаться.

— Неужели вы не понимаете, что это не имеет никакого отношения к убийству? Я не в силах слушать, как вы будете рассказывать им совсем о другом! Конечно, я подожду тебя в фойе, Фил, но когда ты об этом узнаешь, то сам не захочешь, чтобы я тебя ждала.

— Не понимаю вас, мадам. Помимо убийства, я не намерен рассказывать ни о чем, касающемся вас. Что бы мисс Вейн против вас ни имела, это не мое дело, да и в любом случае это уже давно быльем поросло.

Но Джуди ничего не желала слушать.

— Ты не захочешь, чтобы я тебя ждала, — крикнула она, — и вообще больше не захочешь меня видеть! Прощай, Фил! — И, стуча каблуками, Джуди побежала по сцене и по коридору к железной двери.

Лейтенант Спинелли сердито повернулся:

— Это нас ни к чему не приведет! Сядьте, мистер Нокс! И вы тоже, доктор Фелл! Вы начали говорить…

Доктор Фелл глубоко вздохнул:

— Я уже сказал, что, когда Элизабет Харкнесс рассказывала свою историю в кабинете, в моем неповоротливом уме забрезжила идея относительно того, как было совершено убийство. Последовавшее далее упоминание о Хансе Вагнере превратило мои подозрения в уверенность.

— Это мы уже поняли, маэстро. Но не объясните ли вы нам, какое отношение имеет к этому делу знаменитый бейсболист?

— Значит, он был знаменитым бейсболистом? — осведомился доктор Фелл. — Я слышал это от нескольких персон (как сказал бы судья Каннингем), хотя сам не мог бы в этом поклясться. Во время моего единственного визита на бейсбол много лет назад, когда бруклинские «Доджеры» были в Бруклине, а не в Лос-Анджелесе, у меня лишь сложилось впечатление, что Бруклин — святая земля, которую лучше не осквернять посторонним… Боюсь, — доктор Фелл взмахнул потухшей трубкой, — что мое замечание вновь было неверно понято. Хансом Вагнером звали не только знаменитого бейсболиста, но и ночного сторожа этого театра — причем, кажется, весьма неумелого. Он должен был следить, чтобы Усталый Уилли не пробрался на балкон, и потерпел неудачу. Для меня слова «Ханс Вагнер» означали балкон или — дабы соблюсти точность и избежать дальнейшего непонимания — уровень балкона. Вот подлинное объяснение тайны.

— Да ну? — усмехнулся Бэрри Планкетт. — Лучше поведайте нам все до конца, о мудрец, а то у Энн в трусиках уже завелись муравьи. Никогда бы не подумал, что малышку так интересует убийство!

— Глупый, меня интересует только…

— Знаю, но заниматься этим здесь и сейчас противоречило бы правилам хорошего тона. Подождем до поздней ночи, ладно?

— Может, вы оба заткнетесь? — рявкнул лейтенант Спинелли. — Продолжайте, маэстро.

— Думаю, — проговорил доктор Фелл, — было бы полезным как можно скорее прояснить все побочные элементы, которые вносили путаницу в это дело. Разумеется, я имею в виду историю, рассказанную нам мистером Уильямом Истабруком — он же Усталый Уилли, — о человеке в маске и черном костюме, который выстрелил из арбалета со сцены, после чего исчез, провалившись в люк.

В истории этой не было и слова правды — зная то, что произошло в действительности, я в этом не сомневался. Почему же Усталый Уилли поведал ее нам? Потому что он, по собственному признанию, надеялся вновь быть принятым в театр, с которым некогда сотрудничал. Поступил ли Уилли глупо, рассказав нам эту дикую историю? Нет, черт возьми! Ибо его надежды оправдались. Я с радостью убедился, что вокруг полным-полно сердобольных людей. Мистер Джадсон Лафарж — громогласный джентльмен, гневающийся по любому поводу, — может смело вступать в этот клуб, как и судья Каннингем. Они одели Уилли, накормили его, дали ему денег на выпивку. Так что, если кто-нибудь хочет трижды прокричать «ура» Ричбеллу и округу Уэстчестер, я с удовольствием к нему присоединюсь.

Разобравшись в том, что не произошло здесь вечером в прошлое воскресенье, перейдем к тому, что все-таки произошло. Почему Марджери Вейн решила лететь на север — повинуясь внезапному инстинкту или спланировав это заранее, — не имеет значения, хотя я склоняюсь к последнему варианту. Зато крайне важны передвижения Элизабет Харкнесс, которая вошла в этот театр в воскресенье перед обедом, уже продумав все детали своего замысла.

Полагаю, она продумала их перед отлетом из Флориды. Коль скоро между Марджери Вейн и мистером Планкеттом велась интенсивная переписка, он вполне мог сообщить ей об арбалете и двух стрелах, выставленных в фойе.

— Я так и сделал! — простонал Бэрри. — Значит, Бесс тоже об этом знала?

— Разумеется — как всегда. Теперь давайте проведем маленький эксперимент.

Тяжело поднявшись с дивана, доктор Фелл окинул взглядом зал. Как и перед репетицией, бордовые занавесы были раздвинуты, а освещение включено не полностью.

— Вы сказали, лейтенант, что у вас при себе ожерелье и браслет. Могу я их позаимствовать? И газетную вырезку, если она тоже при вас.

— О'кей, маэстро! Обернуть браслет вокруг ожерелья, а вырезку засунуть между ними, как было, когда я обнаружил их на полу?

Доктор Фелл кивнул. Оба ювелирных изделия были соединены друг с другом, образуя поблескивающую конструкцию причудливой формы.

— Теперь стрелу, лейтенант. Ту, которой едва не прикончили миссис Нокс во вторник вечером.

Согнав со стола Энн Уинфилд и Бэрри Планкетта, лейтенант Спинелли выдвинул ящик и извлек оттуда железную стрелу с тяжелым наконечником и четырьмя остриями.

Доктор Фелл отложил свою палку и спрятал в карман трубку. С драгоценностями в одной руке и стрелой в другой он неуклюже двинулся по сцене и окликнул:

— Полисмен Полсон!

— Здесь, док! — послышался голос.

Никто до сих пор не замечал Полсона, сидящего в одном из первых рядов партера все еще в штатском.

— Мистер Полсон, этим вечером я дал вам определенные указания. У вас имеется арбалет?

— Да, сэр, — ответил Полсон, показывая арбалет. — Этот побольше того, который мы считали орудием убийства. В том было всего восемнадцать дюймов ширины и менее двух футов длины. Но мой арбалет тоже готов к использованию, хотя добиться этого было нелегко. Он подойдет?

— Подойдет, — кивнул доктор Фелл. Он бросил стрелу и драгоценности Полсону, который ловко их поймал. — Идите к тому месту, которое я вам назвал. Затем, по моему сигналу, приступайте к демонстрации. Заранее благодарю.

Полсон зашагал по проходу к вращающейся двери в задней стене. Доктор Фелл повернулся к остальным.

— Пообедав в таверне «Одинокое дерево», — продолжил он, — мисс Вейн, Элизабет Харкнесс и Лоренс Портер вернулись сюда. Портера вы увидели не сразу, да и мисс Харкнесс тоже. Марджери Вейн появилась в конце краткого поединка на шпагах и кинжалах. После определенного интервала она окликнула свою преданную компаньонку, которая пришла лишь тогда. Помните ли вы, как была одета преданная компаньонка?

Хотя я увидел ее позже, отвечу сам. На ней была обтягивающая голову шляпка, которую она носила на борту лайнера. В руке она, как обычно, держала деревянную вешалку с норковым манто Марджери Вейн.