Его глаза привыкали к темноте — к тому же здесь было не совсем темно. Так как Эдам Кейли строил «Маску», руководствуясь проектом, по которому соорудили несколько театров в Дублине и Лондоне, многие крайние сиденья были снабжены с внешней стороны миниатюрными лампочками, освещающими пол и помогающими опоздавшим найти свой ряд. Свет исходил и из оркестровой ямы.

Нокс не увидел впереди судью Каннингема. Сев на место в четвертом ряду сзади с левой стороны, он закурил и перенес внимание на сцену.

В первом акте артисты пребывали на высочайшем уровне, играя с подлинным вдохновением. «Маска» не имела вращающейся сцены. Однако смена декораций осуществлялась с поразительной быстротой, сопровождаясь оркестровыми эпизодами, почти столь же частыми, как в опере, что объясняло полубезумное состояние дирижера.

Джульетта появилась в третьей сцепе. С первых же ее слов: «Ну, что еще?» — стало очевидно, что Энн Уинфилд превзойдет саму себя. От нее невозможно было оторвать глаз. «Четырнадцать ей минет на Петров день», — объявила толстая Кормилица. Энн и впрямь выглядела чуть старше четырнадцати, хотя англосаксонские девочки такого возраста редко проявляют подобную пылкость. Ее воздушная красота так пленяла воображение, что слова Бэрри Планкетта: «Она пользуется дурной славой во всех городах на Востоке страны» — казались в высшей степени нелепыми.

Энтони Феррара в роли Ромео выглядел достаточно рельефно, хотя все еще находился в тени Бэрри Планкетта, играющего Меркуцио — язвительного сквернослова, любящего Ромео и безжалостно высмеивающего его. Меркуцио с такой энергией прыгал по сцене, что было трудно представить его убитым в начале третьего акта.

Тем временем звучала музыка, танцоры в доме Капулетти гримасничали в масках из резины и пластмассы, полностью закрывающих лица, но не препятствующих речи.

— Браво! — крикнула Марджери Вейн.

Она громко зааплодировала, когда зажегся свет в конце первого акта. Аплодисменты раздались и позади в зале, но Нокс не обернулся, чтобы разглядеть их источник. Марджери Вейн поднялась в своем серебристом платье, поблескивающем, как ее волосы и плечи, — она чем-то походила на девушку, играющую Джульетту. На круглом столике в ложе «В» стояли стакан и графин с водой, которая уже давно перестала быть ледяной. Мисс Вейн налила полстакана, сделала кокетливый жест в сторону отсутствующей публики и снова села.

Во время краткого перерыва Нокс остался на месте. Он был рад этому, так как с начала второго акта Ромео и Джульетта выдвинулись на передний план.

Несмотря на продолжающиеся грубоватые выходки Меркуцио и Кормилицы, во втором акте весь триумф достался любовникам. Они сыграли сцену на балконе с лирическим экстазом, тронувшим по крайней мере одного зрителя.

Возможно, в Вероне шестнадцатого столетия влюбленные не говорили сами с собой у окон или в садах, чтобы им было удобнее подслушивать монологи друг друга. Но кого из очарованных завораживающим могуществом слов это могло заботить? Во всяком случае, не Ромео и не Нокса.

— Меня перенесла сюда любовь,

Ее не останавливают стены.

В нужде она решается на все,

И потому — что мне твои родные?

А, Джульетта?

— Не лги, Ромео. Это ведь не шутка.

Я легковерной, может быть, кажусь?

Ну ладно, я исправлю впечатленье

И откажу тебе в своей руке,

Чего не сделала бы добровольно.

Конечно, я так сильно влюблена.

Что глупою должна тебе казаться.

Но я честнее многих недотрог,

Которые разыгрывают скромниц.

Браво, Джульетта! Если бы только другая женщина могла…

Короче говоря, Филип Нокс пребывал в романтическом настроении.

Однако конец второго акта с предчувствием бессмысленной трагедии ошибок застал его столь же обеспокоенным, сколь всего несколько минут назад он был загипнотизированным происходящим на сцене.

Марджери Вейн снова начала энергично аплодировать. И снова аплодисменты раздались позади Нокса. На сей раз он обернулся и посмотрел вверх. Аплодировали мисс Харкнесс и, как ни странно, Джуди, склонившись вперед в первом ряду бельэтажа.

Будучи не в силах оставаться на месте, Нокс встал и шагнул в проход. Сходить за кулисы? А почему бы и нет?

«Можете даже отправиться за кулисы, — сказал ему Бэрри Планкетт. — Только…» И он добавил предупреждение, которое следовало запомнить.

В антракте зал был полностью освещен. Оркестр репетировал очередной эпизод — смычки скрипок бегали, словно паучьи лапы. Нокс пробрался по ряду к боковому проходу и направился к железной двери слева от арки авансцены. Он помахал Джуди, которая махнула ему в ответ. Спустя две секунды железная дверь закрылась за ним.

В полной темноте Нокс поднялся по бетонным ступенькам на уровень сцены и оказался в высоком помещении среди призрачных очертаний задников.

Голоса словно доносились ниоткуда. Запах краски и пудры стал более интенсивным — воздух казался наполненным пылинками. Актеры в костюмах сновали туда-сюда, поодиночке или группами, в атмосфере, насыщенной нервным напряжением.

Нокс выглянул из-за кулис. Разобрав келью брата Лоренцо, рабочие устанавливали декорации площади для первой сцены третьего акта, действуя проворно и решительно. В глубине Нокс заметил судью Каннингема, но не стал к нему подходить.

От кулис тянулся большой коридор с бетонным полом и дверьми по обеим сторонам. Стараясь не споткнуться, Нокс двинулся по коридору. Он увидел Ромео, что-то бормотавшего возле огнетушителя, затем леди Капулетти и высокую прическу Кормилицы. В конце коридора оказалась лестница, ведущая наверх. Двери, очевидно, вели в артистические уборные, которые находились и на втором этаже. Нокс не зашел ни в одну из них, хотя в данный момент ими вроде никто не пользовался. Но по пути назад обратил внимание на дверь с надписью «Принадлежности для уборки».

Нокс рассеянно открыл дверь и тотчас же закрыл ее. Возможно, уборщицы и впрямь хранили здесь швабры и ведра, но сейчас помещение использовалось иным образом.

У задней стены, лицом к Ноксу, стояла Джульетта в ее девственно-белом платье и серебряной сетке для волос. Она не заметила его. Наступив одной ногой на пылесос, девушка обнимала за шею молодого человека в золотисто-зеленом наряде, который страстно целовал ее.

Смущенный Нокс поспешил прочь. Он уже почти добрался до ступенек, ведущих вниз к железной двери, когда увидел Бэрри Планкетта, делающего выпады рапирой, направленные на воображаемого противника. Нокс хотел пройти мимо, но Планкетт остановил его:

— Слушайте, старина, что вас беспокоит? Почему вы всех нас игнорируете?

— Вы же сами сказали…

— Я сказал, чтобы вы никого не нервировали. Но я не говорил, чтобы вы не обращали внимания на меня. Ну, как вам зрелище?

— Примите мои поздравления!

— С чем? — осведомился ирландец. — Все еще чертовски сыро, старина. Я поклялся, что мы проведем репетицию без сучка без задоринки, и мы это сделаем. Но Ромео следует подтянуться в третьем акте, иначе… — Он снова рассек шпагой воздух.

— Ромео? Вы шутите! Мне казалось…

— О, не принимайте меня слишком всерьез! Разумеется, Тони совсем не так плох. К тому же эта роль была не по зубам даже самому Оливье.

— А как вам Джульетта? Ее игру вы тоже считаете «сырой»?

— К Джульетте у меня нет особых претензий. Я питаю слабость к малютке Уинфилд. Правда, ей следовало бы воздержаться от… — Планкетт не договорил. — В ваших глазах я читаю еще один вопрос, ученый магистр. Выкладывайте.

— Во время первых двух актов, — начал Нокс, — я чиркал спичками, заглядывал в программку и проверял, кто кого играет. Но одного парня я так и не смог определить, хотя видел его на сцене. На нем зеленый с золотом костюм.

— Это Харри Диливен — он играет графа Париса. У бедняги нет никаких шансов. Капулетти хочет, чтобы он женился на Джульетте, но она его на дух не переносит. Все, что ему удается, — это появиться у гробницы и наткнуться на шпагу Ромео после первого же выпада. — Планкетт прищурился. — У вас есть особая причина для этого вопроса?

— Абсолютно никакой! Как сказал бы лейтенант Спинелли, просто любопытство. Кстати, вам известно, что этот детектив-лейтенант присутствует в театре?

— Ну и что? Мы знали, что он придет, — по крайней мере я.

Музыка, приглушенная занавесом, подходила к зловещему финалу. Глаза Бэрри Планкетта прищурились еще сильнее.

— Слушайте, старина, вы уверены, что у вас нет ничего на уме?

Вообще-то на уме у Нокса было очень многое, но он не намеревался об этом распространяться. Вместо этого наугад сделал замечание о том, что пришло ему в голову еще в начале репетиции:

— Судья Каннингем говорит, что сцена снабжена множеством приспособлений — даже какими-то сложно устроенными люками.

— Как же он прав!

— Значит, это так?

— Конечно. Смотрите сюда! — Мистер Планкетт сделал жест своей шпагой. — Авансцена бетонирована, а остальная часть сцепы — нет. Эдам Кейли планировал, чтобы во время перерыва между сезонами его собственной труппы здесь давались представления других артистов. В те дни в театре часто выступали фокусники. Тут есть несколько люков — включая одни с этой стороны кулис, неподалеку от нас, — которыми можно пользоваться без посторонней помощи. Достаточно лишь нажать кнопку. Вы поднимаетесь на сцену, становитесь на люк и проваливаетесь вниз. Нужно только убедиться, что никто другой не встанет на крышку в неподходящий момент. В пьесах Шекспира такое не требуется, верно? Ладно, к черту люки и прочие хитроумные приспособления! Что мне Гекуба и что я Гекубе?[89] Вы слышали, как наша патронесса изрекала сентенции перед поднятием занавеса?