— Как это вам, судья, так удалось запомнить дату? — полюбопытствовал Сарджент.

Судья резко повернулся и смерил его испепеляющим взглядом с головы до ног.

— Это мой день рождения, мистер Сарджент. Если бы вы были знакомы с моими привычками, то знали бы, что я всегда, кроме особых случаев, работаю — пишу в библиотеке с половины седьмого до десяти. Я счел этот день особым случаем. Мой день рождения, как выяснилось, доставил радость по крайней мере одному члену моей семьи: он узнал способ отравить меня. Есть ли у вас еще вопросы, мистер Марл?

Он явно вознамерился обращаться исключительно ко мне. Коронер заслужил его неодобрение расспросами о мраморной руке, а Сарджента он вообще не замечал. В его последних словах была такая сухая мстительность, что я почувствовал, как в нем кипит безумное ликование. Я рискнул проверить свои догадки.

— Может, я и ошибаюсь, но вы испытываете какое-то облегчение от того, что на вас совершено покушение.

На губах сдержанная улыбка, но в глазах огонь.

— Неплохо! — воскликнул судья. — Неплохо, юноша! А что, так оно и есть. Если это лучшее, на что они способны…

Он говорил тихо, слегка кивая, словно все мы были с ним заодно. Сарджент решил перехватить у меня инициативу.

— Судья, — начал он, — у меня есть ряд вопросов. Если вы не захотите, можете на них не отвечать, но, ответив, вы сильно помогли бы делу. Вы все время говорите «они». Вы кого-то подозреваете?

— Я никого не подозреваю.

— Тогда, может, это вам что-то скажет? — И с этими словами окружной детектив извлек из кармана и протянул судье экземпляр Гейне с пометками на форзаце. — Это заметки доктора Твиллса. Он сделал их перед самой смертью. Поглядите, пожалуйста, может, это наведет вас на какие-то соображения.

Судья, по-моему, протянул руку с некоторой нерешительностью. Его глаза утратили прежнюю мудрость. Сейчас они смотрели внимательно и настороженно. Они пылали, словно угольки, оттеняя изможденность лица. В этом дряхлеющем теле жила какая-то буйная сила. Его длинные волосы придавали ему сходство с каким-то странным воителем библейских времен. Из-под одеяла показалась худая рука с незастегнутой манжетой бело-голубой полосатой рубашки. Судья взял книгу и стал медленно всматриваться в записи на форзаце.

В сумрачной комнате, где горела лишь зеленая лампа, отражаясь в стеклах книжных и медицинских шкафов, воцарилось молчание. За спиной судьи белела ширма. Он провел всю ночь в кабинете доктора Твиллса, а теперь вчитывался в последние записи человека, который спас ему жизнь.

— Мне это ничего не говорит, — наконец сказал он.

Когда он возвращал книгу, я испытал внезапное потрясение. Манжета и часть рукава обнажили предплечье. Оно все было в коричневых точках — следы шприца.

Глава 11

ПАДЕНИЕ ДЕТЕКТИВА

Вскоре я ушел. Наша беседа с судьей явно зашла в тупик. Был уже двенадцатый час, и мне давно следовало вернуться домой — побриться, умыться, переодеться, а также объяснить свое неожиданное отсутствие ночью.

— Но вы уж возвращайтесь сюда днем, — сказал мне на прощание Рид. — Вы нам очень пригодились. Не знаю, как у вас это получается, но при вас они начинают говорить…

Рид сказал, что он дождется катафалка от похоронного бюро и поедет делать вскрытие. У Сарджента был вид молчаливый и упрямый. Хотя он и словом не обмолвился о том, что думает насчет сказанного судьей, было очевидно, что он вознамерился провести расследование. Он объявил, что хочет собрать всех Куэйлов и попросить еще раз повторить то, что они сообщили накануне. Он сказал мне это, когда мы вышли вместе, и я стал проверять, работает ли мотор у моей машины.

— Может, я не бог весть какой великий сыщик, — говорил он, постукивая носком ботинка по каменным ступенькам крыльца, — но дело я знаю. Только бы не было дока при нашей сегодняшней беседе. А то он все время сбивает меня. Но я хочу сказать другое: я не глупее всех остальных, и я всегда думал, что если подвернется что-нибудь такое серьезное… в общем, меня на мякине не проведешь.

Старая надежда…

Мне только не очень понравилось, как при этом он выставил подбородок, и какой решительностью загорелись его глаза. Я уехал, а Сарджент остался стоять на нижней ступеньке крыльца и глядел на белый газон.

Надо было во многом разобраться. Во-первых, в следах от уколов на руке судьи. Интересно, обратил на них внимание Сарджент? Если заметил, то промолчал. Я попытался внушить себе, что нет никаких оснований соединять их со словом «морфин», потом мысленно обозвал себя лжецом, вспомнив загадочное восклицание Клариссы вчера вечером: «Но это был не морфин, да?» Это была ее первая реакция на сообщение о том, что судью пытались отравить. Может, это объясняло его поведение: «Мания преследования, вызванная употреблением морфия?» Он дрожал при мысли о детском пугале, белой мраморной руке, но когда эта самая мраморная рука подсыпала ему в содовую гиоскин, когда страхи вылились в осязаемую форму покушения, он отнесся к нему чуть ли не с презрительной усмешкой.

Я по-прежнему сосредоточенно размышлял о случившемся, когда к половине второго вернулся в дом Куэйлов. Снег прекратился. Небо было по-прежнему сумрачно-серым, с просветами над горами, на склонах которых снег лежал ровными белыми полосами. Поля превратились в пустыню. Шоссе, прочертившее через них ровную темную полоску, лишь подчеркивало их бугры и прочие неровности и корявые силуэты отдельных деревьев. Пригорки чернели редкими пятнами. Ветер перегонял тонкую снежную пыль, обжигая лицо, словно лезвие бритвы, укус которой начинаешь ощущать, лишь когда выступает кровь. Я въехал на машине в ворота, завернул задом и двинулся к гаражу, перестроенному из каретного сарая. Но я не смог найти укрытия и посмотрел на большой, крытый дранкой дом с башенками, с закрытыми ставнями окнами и покосившимся флюгером. Я посмотрел на покосившуюся дверь, которая вела в загон, где некогда судья держал рысаков. Дверь поскрипывала, хлопая на ветру.

Вдруг я услышал изнутри странные звуки. Что-то затрещало, разлетелось вдребезги, что-то гулко ухнуло, потом раздался грохот. Затем воздух огласился самой цветистой бранью, какую мне когда-либо приходилось слышать. Брань перемежалась звуками ударов. Брань относилась к подлым и коварным лестницам и шла от самого сердца, как молитва. Я поспешил к двери, отворил ее и заглянул внутрь. Зрелище было столь же необычным, что и лексика. Тусклый свет падал через окно, пахло сыростью, гнилью и влажной соломой. Мой взгляд миновал ряд сумрачно вырисовывавшихся стойл и остановился на человеке. Он сидел на полу и разговаривал с лестницей. В одной руке у него было старинное ведро, в другой нечто невообразимое, оказавшееся при ближайшем рассмотрении полусгнившим чулком. На плече у него повис каретный коврик, покрытый густой коркой грязи.

— И более того… — сварливо бубнил человек. — Более того…

— Отлично! — воскликнул я. — Но почему бы вам не встать на ноги?

— А? — вздрогнул человек и, обернувшись, буркнул: — Пожалуй, что и так.

Он стал подниматься с пола, и когда выпрямился, оказалось, что роста он изрядного. Пыль и грязь обильно покрывали его одежду, этот загадочный незнакомец стал смахивать их чулком, который по-прежнему был у него в руке. На голове у него была невообразимая шляпа с загнутыми сзади вниз полями, а во рту торчал окурок сигареты. Затем он вдруг сразу позабыл о своих злоключениях и стал оглядываться по сторонам с каким-то простодушным интересом, какого я давно не видывал на человеческих лицах.

— Ну что ж, — заметил он, глядя на ведерко и чулок, — по крайней мере я нашел вот это.

— Какого черта вы туда забрались? — осведомился я.

— Я расследую преступление, — отозвался он без тени юмора. — Впрочем, я вряд ли одержал победу, если подкараулил Великого Преступника, крикнул ему: «Руки вверх!» — и провалился вот таким плачевным образом. Но это неоспоримые улики, — с надеждой в голосе добавил он, показывая на чулок и ведро.

Я посмотрел на чулок, ведерко и на безумца.

— Какое же преступление вы расследуете? — спросил я.

— Видите ли, — с сомнением в голосе ответил мой собеседник, — я еще толком не знаю. В этом и заключается проблема.

— А! — отозвался я с поразительной сдержанностью. — Но не кажется ли вам, что ваше расследование оказалось бы более плодотворным, если бы вы знали, что же именно надо расследовать. Я хочу сказать, что в таком случае вы, возможно, нашли бы гораздо более существенные улики.

— На нем краска, — сообщил мне незнакомец, поднимая ведерко. — Хотя, что и говорить, это может оказаться несущественным. Все дело в том, что это за краска. И кроме того, мне не хватает информации о снеге.

Меня охватило желание вцепиться в собственную шевелюру и как следует потянуть.

— Послушайте, — сказал я вместо этого. — А кто вы, собственно, такой?

— Все в нашем сознании, — обнадежил он меня. — Один индийский йог хорошо мне это объяснил. Надо закрыть глаза, сосредоточиться, и истина… О, простите меня! — спохватился он, вдруг вспомнив, что я ему задал вопрос. — Меня зовут Росситер. Я детектив.

Тут я все вспомнил. Вспомнил телеграмму, пришедшую поздно вечером, и слова Мэтта о безумном англичанине. Незнакомец был примерно моего возраста, сонное, добродушное и простодушное лицо. Ясные глаза, глядящие на мир с каким-то наивным любопытством. Кроме того, у него был и мощные покатые плечи матроса. Оттого что он сутулился, его длинные руки казались еще длиннее. На его высокой фигуре болтался пиджак пыльно-зеленого цвета. Ботинки были огромного размера. На нем был темный галстук ученика Харрсу. Этот галстук плохо вязался с описанием Росситера, данным Мэттом. Кроме того, я был еще под впечатлением его гордого заявления: «Я детектив».

— У меня есть теория, — на полном серьезе продолжил он. — Наше сознание обладает временем. Просто надо зажмуриться и храбро идти вперед. А затем знаете, что происходит?