Мистер Маммери сел возле кухонной печи, словно ему необходимо было согреться. В желудке у него как будто залегла глыба чего-то холодного… он не торопился дознаться, чего именно.

Он пытался вспомнить лицо мисс Эндрюс на снимках в газете, но — увы! — у него была плохая зрительная память. Он помнил, что говорил Бруксу что-то о ее «материнской внешности». Потом попытался подсчитать, сколько времени прошло с момента ее исчезновения. Почти месяц, — сказал Брукс, — а это было неделю назад. То есть сейчас минуло уже больше месяца. А он только что выплатил мисс Саттон зарплату за месяц работы.

В его мозгу билась мысль: Этель! Любой ценой он должен справиться с этим чудовищным подозрением. Уберечь ее от шока и тревоги. Ну, и еще он должен быть уверен во всем. Увольнение с работы, в порыве необоснованной паники, единственной приличной кухарки, которая им когда-либо попадалась, было бы незаслуженной жестокостью по отношению к обоим женщинам. Если он сделает это, то только под свою ответственность и без всяких объяснений; нельзя, чтобы Этель ощутила чувство страха. Как бы он это ни сделал, не обойдется без неприятностей. Этель его не поймет, а он ей не скажет.

Но если, предположим, что-то было бы в его кошмарном подозрении, то как он мог подвергать Этель такой страшной опасности, допуская присутствие этой женщины в доме хотя бы на минуту дольше? Он подумал о семье в Линкольне: муж умер, жена чудом уцелела. Уж лучше любой шок или риск.

Мистер Маммери вдруг почувствовал себя страшно одиноким и измученным. Перенесенная болезнь ослабила его.

— А это недомогание… когда оно началась? Первый приступ случился три недели назад. Да, конечно, но у него всегда была склонность к гастриту. Приступы холецистита. Может, не такие сильные, как в последнее время, но несомненно холецистита.

Он взял себя в руки и довольно грузной походкой прошел в гостиную. Этель сидела, съежившись, в уголке тахты.

— Ты устала, дорогая?

— Да, немного.

— Эта женщина замучила тебя своей болтовней.

— Да, — она устало пошевелила головой, покоящейся на подушках. — Все время об этом ужасном деле. Не люблю слушать, когда говорят о таких вещах.

— Ну конечно. Но когда что-то подобное происходит по соседству, люди так или иначе болтают и сплетничают. Хоть бы ее, наконец, поймали, нам бы стало легче. Даже страшно подумать…

— Я не хочу думать о таких гадостях. Это, должно быть, ужасное существо.

— Ужасное. Брукс недавно сказал…

— Мне нет дела до того, что он сказал. Я вообще не хочу об этом думать. Оставь меня в покое. Все оставьте меня в покое!

Ее голос свидетельствовал о приближающемся приступе истерии.

— Хорошо. Сейчас, сейчас пчелку оставят в покое. Не огорчайся, дорогая. Не будем говорить об этом.

Нет. Разговор об этих ужасах ничего не даст.

Этель раньше времени пошла спать. Так повелось, что каждое воскресенье мистер Маммери не ложился до тех пор, пока не возвращалась мисс Саттон. Так было и сегодня Этель немного огорчилась, но он заверил ее, что чувствует себя довольно хорошо. Так оно и было — физически, но в душе он ощущал себя слабым и потерянным. Он решил между делом упомянуть об изрезанных газетах, чтобы увидеть, что скажет мисс Саттон.

Как обычно, сидя в ожидании, он налил себе виски с содовой. Без четверти десять он услышал знакомый стук калитки. Шаги по гравию приблизились, — скрип, скрип, — к черному ходу. Потом звук задвижки, закрываемой двери, звук задвигаемого засова — уже изнутри. Минутная тишина. Наверное, мисс Саттон снимает шляпку. Сейчас будет как раз подходящий момент.

Шаги в коридоре. Дверь открылась. На пороге стояла мисс Саттон в черном опрятном платье. У него совсем не было желания заглянуть ей в глаза. Наконец он поднял взгляд. Женщина с полным лицом, в очках с толстыми стеклами в роговой оправе. Кажется, что-то твердое в линии рта? Или это просто обманчивое впечатление из-за того, что у нее нет большинства передних зубов?

— Может вам нужно еще что-нибудь, пока я не пошла наверх?

— Нет, большое спасибо, мисс Саттон.

— Надеюсь, вы чувствуете себя уже лучше. — Ее горячая забота о его здоровье показалась почти зловещей, но глаза за толстыми стеклами были непроницаемы.

— О, да, намного лучше, благодарю вас, мисс Саттон.

— Миссис, я надеюсь, не больна? Может, отнести ей стакан горячего молока или что-нибудь другое?

— Нет, спасибо, не надо, — поспешно ответил он и вообразил, что заметил ее разочарование.

— Хорошо, сударь. Спокойной вам ночи.

— Спокойной ночи. — Кстати, мисс Саттон…

— Да?

— Ничего, ничего, — сказал мистер Маммери. — Ничего такого. На следующее утро мистер Маммери торопливо развернул утреннюю газету. Ею порадовало бы сообщение об аресте во время уикенда. Но ничего такого не было. Директор одного треста пустил себе пулю в лоб, и все заголовки кричали исключительно о миллионах, которые пропали, и о разоренных компаньонах. То же самое было и в его собственной газете, купленной по дороге на работу. Трагическое отравление в Линкольне превратилось в туманную заметку в последнем столбце, из которой стало ясно, что полиция по-прежнему ничего не может сделать.

Несколько последующих дней были самыми неприятными из всех, какие только пришлось пережить мистеру Маммери. У него выработалась привычка ранним утром спускаться вниз и слоняться по кухне. Это действовало Этель на нервы, мисс Саттон, наоборот, совсем не реагировала на это. Она поглядывала на него снисходительно и даже, — как ему казалось, — не без определенной доли юмора. В конце концов это было смешно. Что толку проверять завтраки, если все равно ему приходится изо дня в день отсутствовать дома с полдесятого до шести?

В конторе Брукс посмеивался над его частыми телефонными звонками Этель, но мистер Маммери не обращал на это внимания. Ему было спокойнее, когда он слышал ее голос и знал, что она здорова и в безопасности.

Ничего не случилось и в ближайший четверг, он уже начал думать, что был глупцом — и только. В этот вечер он поздно вернулся. Брукс уговорил его пойти на холостяцкую вечеринку, устроенную в честь приятеля, который скоро должен был жениться. Но он ушел оттуда в половине одиннадцатого, не дав склонить себя на ночные забавы. В доме уже все спали, но на столе лежала записка от мисс Саттон. В ней говорилось, что в кухне его ждет какао, которое надо только подогреть. Он подогрел его в кастрюле, в которой оно стояло, и получилась как раз одна чашка.

Он задумчиво отхлебнул глоток, стоя возле стола. Затем отставил чашку. То ли просто его воображение разыгралось, то ли действительно вкус у какао был какой-то странный? Он отхлебнул еще глоток и, не проглатывая, подержал во рту, ощутив на языке легкий металлический привкус, очень неприятный. Им овладел внезапный страх и он выплюнул жидкость в раковину.

Некоторое время он стоял без движения. Затем с особой точностью, словно кто-то подсказывал ему эти движения, взял из кладовки пустую бутылку из-под лекарства, прополоскал под краном и аккуратно вылил в нее содержимое чашки. Сунул бутылку в карман пальто и на цыпочках прошел к черному ходу. Все так же на цыпочках прокрался через сад к сараю, наклонился и зажег спичку. Он точно знал, где оставил банку с ядом против сорняков: под полкой, позади горшочков для цветов. Осторожно достал ее оттуда. Спичка догорела и обожгла ему пальцы, но прежде чем зажечь другую, он на ощупь уже определил то, что хотел знать: пробка снова была ослаблена.

Охваченный внезапной паникой, мистер Маммери стоял в сарае, пахнущем землей, в выходной одежде и в пальто, в одной руке держа банку, а в другой коробок спичек. Ему ужасно хотелось выбежать и рассказать кому-нибудь о своем открытии.

Вместо этого он поставил банку на то же место, где она стояла, и вернулся в дом. Снова идя через сад, он заметил свет в окне мисс Саттон. Это испугало его больше, чем что либо до сих пор. Неужели она наблюдала за ним? Окно Этель было темным. Если бы она выпила какой-то яд, везде горел бы свет и царила беготня, как тогда, когда у него был приступ.

Сохраняя все ту же странную ясность мысли и точность действий, он зашел на кухню, вымыл посуду и приготовил другую порцию какао, которую оставил в кастрюльке. Затем тихонько прошел в спальню. На пороге его приветствовал голос Этель.

— Как поздно ты возвращаешься, Гарольд. Старый ты ворчун! Хорошо развлекался?

— Весьма неплохо. Как самочувствие, дорогая?

— Как нельзя лучше. Мисс Саттон оставила тебе чего-нибудь горяченького? Она говорила, что приготовит.

— Конечно, но мне не хотелось пить. Этель рассмеялась.

— Ага! Значит, это был такой прием, да?

Мистер Маммери даже не пытался возражать. Он разделся, лег в постель и прижал жену к себе, как будто бросал вызов самой смерти и аду, если только они попробуют отобрать ее у него. Завтра утром он начнет действовать. Благодарение богу, еще не поздно.

Аптекарь Даймторп и мистер Маммери были хорошими друзьями. Они частенько сиживали в маленькой загроможденной аптеке на Спринт Бэнк, обмениваясь мнениями о кровяной тле и капустной тле. Мистер Маммери откровенно рассказал аптекарю всю историю и вручил ему бутылку с какао. Мистер Даймторп похвалил своего друга за расторопность и ум.

— К вечеру я справлюсь с этим, — сказал он. Если окажется, что ты прав, ситуация станет ясной и у нас будут основания для дальнейших действий.

Мистер Маммери поблагодарил его и весь день на работе был исключительно рассеян и невнимателен. Но это не имело значения, так как мистер Брукс, пробывший на холостяцкой вечеринке до самого утра, в этот день был не очень наблюдателен. В половине пятого мистер Маммери решительно запер свой столик и заявил, что сегодня уходит раньше, так как у него свидание.

У мистера Даймторпа было все готово.

— Нет сомнений, — сказал он. — Я использовал пробу Марча. Это была большая доза! Ничего странного, что ты почувствовал вкус. В этой бутылке было около тридцати грамм чистого мышьяка. Вот зеркальце, взгляни сам.