Теперь она его слушала.

Теперь, когда желание утолено, когда их тайна была подтверждена и спокойно лежала между их еще покрытыми испариной телами среди сбитых простыней, когда сквозь окна стали проникать ночные звуки этого города — вот теперь она действительно слушала.

Они накрылись одеялом, и она лежала в его объятиях, а он шептал в ночной тишине, пытаясь рассказать ей свою тайну, свой страшный секрет, снова рассказать ей об этих двух мертвых женщинах и владельце винного магазина, лежащих на полу, и о пистолете в руках двенадцатилетнего мальчика, и о его взгляде.

— "Опусти пистолет", — сказал я, но он приближался. Я выстрелил дважды, прямо в грудь, но он продолжал двигаться, и я сделал последний выстрел в голову, прямо между глаз. Я все же думаю, что он уже был мертв и двигался чисто рефлекторно, как курица с отрубленной головой. Последний выстрел был не нужен. Я уверен, что попал ему в сердце. — Он помолчал. — Его мозги забрызгали меня с ног до головы...

Наступила долгая пауза. Он слышал, как она тяжело дышала, лежа рядом с ним.

— Бедняжка, — наконец сказала она. — Но ты не должен мучиться из-за этого, ей-богу. Ты выполнял свою работу, он уже убил троих...

— Да, но...

— Он бы убил и тебя тоже, если бы ты позволил ему. Ты просто выполнил свою работу.

— Ты не понимаешь!

— Да нет, я понимаю. Ты...

— Мне это понравилось, — сказал Уиллис.

Она снова замолчала. Ему хотелось знать, о чем она думает. Наконец она сказала: «Перестань терзать себя» — и стала устраиваться поудобнее, собираясь заснуть. Она перекинула на него одну ногу и обняла за талию. Но сон не шел к нему. Он все время думал над своими словами: «Мне это понравилось».

Они проснулись в одиннадцать утра.

— Привет, лапуся, как поживает страшный убийца? — Она зевнула, затем потянулась, села и, бросив взгляд на часы, моментально вскочила с кровати.

— О Господи, мне же в двенадцать надо быть у врача! Боже, мы должны были завести будильник. Поставь, пожалуйста, кофе, — с этими словами она исчезла за дверью ванной.

Он спустился на кухню, вынул из холодильника пакет с апельсиновым соком и поставил на конфорку кофейник. Мэрилин появилась минут через десять в очень элегантном, очевидно сшитом на заказ, костюме такого же цвета, как ее глаза, блузке и туфлях на маленьком каблуке.

— Ты помнишь, что говорил вчера ночью? — сказала она, усаживаясь напротив него. — Налей, пожалуйста, кофе. О том, что тебе понравилось? Убивать?

Он снял с плиты кофейник и стал разливать кофе по чашкам. Их взгляды встретились.

— Так вот, это все нормально, то, что тебе это понравилось. Понимаешь, я в своей жизни много что делала, иногда совершенно ужасные вещи, но вынуждена признать, — потом я понимала, что мне это нравилось. А потом, пойми, это ГОРОД. А значит, здесь могут происходить самые ужасные вещи... хотя ты и так это знаешь, ты же полицейский. И ты или сдаешься и позволяешь задавить себя, или выбрасываешь все это из головы и выживаешь. Который час?

— Половина двенадцатого.

— Думаю, что успею. Просто он обычно устраивает скандал, если хоть чуть-чуть опоздаешь. Я пытаюсь тебе объяснить вот что — ты или позволяешь городу отравить себя, или же пьешь эту отраву как мед. Значит, ты убил человека, и тебе это понравилось. Ну и что такого? Забудь об этом. — Она допила кофе, вынула из сумочки зеркальце и помаду.

Тайны.

Секреты.

Она выпятила губы, подкрашивая их в ярко-красный цвет. Затем приложила салфетку, на которой тут же отпечатались кроваво-красные следы. Бледная лошадка, бледный всадник, интересная бледность.

— Ну ладно, не такая уж я баба-яга.

— Ты прекрасно выглядишь, — похвалил он.

— Ах ты, лапочка, — она коснулась его щеки. — Мне надо бежать.

Она поставила чашку в мойку.

— Ты вернешься? — спросил он. — Я свободен до четырех.

— Я бы с удовольствием, лапуля, но у меня весь день забит. Давай до завтра, договорились? Ты сможешь освободить для меня завтрашний день?

— Сделаю, — пообещал он.

— Вот и хорошо, — она посмотрела на его ширинку и улыбнулась, потом поцеловала в щеку, слегка сжала его член и, выходя из кухни, бросила: — Завтра утром, ладно? В десять?

— В десять, — повторил он.

— Не опаздывай, — сказала она уже в дверях, затем остановилась и снова повернулась к нему. — Будешь выходить, просто захлопни за собой дверь, ладно? Я включу автоответчик, так что к телефону подходить не обязательно. Значит, и внутреннюю, и входную дверь просто как следует захлопни.

— Я тоже скоро пойду. Мне бы хотелось только принять душ и...

— Можешь не торопиться. — Она бросила на него нежный взгляд, затем снова подошла и крепко поцеловала. — М-м-м, — шепнула она, — это будет здорово, а? — резко отступила и вышла.

Он слышал, как она спустилась по лестнице, включила автоответчик в гостиной, как за ней захлопнулась дверь.

Он пошел наверх в ванную, принял душ и оделся.

Уиллис вышел из дома в начале первого.

И хотя его дежурство начиналось без четверти четыре, он сразу же направился в участок.

Глава 7

Работа в участке шла по трехсменному графику, и график этот несколько отличался от того, к которому они привыкли — его ввел новый шеф следственного отдела. Однако исключений всегда было больше, чем правил, и детективы часто работали по своему собственному расписанию.

Тем не менее дневная смена обычно начиналась в восемь утра и заканчивалась в четыре дня. Вечерняя продолжалась с четырех до полуночи, а ночная смена (прозванная здесь «кладбищенской») — с полуночи до восьми утра. Детективы старались так организовать свое расписание, чтобы работать пару недель в дневную смену, потом две недели — в вечернюю, потом столько же — в ночную — так было легче привыкнуть к режиму и наладить сон.

Без четверти час в участке заявился Уиллис. Клинг и Браун сидели за столом Клинга и ели бутерброды, запивая их кофе. Когда Уиллис прошел через турникет, отделяющий рабочее помещение от коридора, Браун с удивлением уставился на него.

— Ты нацелился в начальники? — поинтересовался он. Уиллис не ответил. За многие годы работы он усвоил, что если начнешь отвечать на все шутки и подначки сослуживцев, то ни на что другое времени уже не останется.

— Смотрите-ка, он пришел на три часа раньше, — покрутил головой Клинг. — Этот тип чрезвычайно предан своему делу.

Уиллис вздохнул.

— Существует три типа копов, — сказал Браун, и Уиллис знал, что так начинается большинство розыгрышей и шуток в их кругу. — Есть перегоревшие копы...

— Которые перегорают через четыре минуты после начала работы, — добавил Клинг.

— ...И они стараются сделать как можно меньше, причем так, чтобы Лут не заметил, что они бездельничают.

Браун и Клинг славились в их участке своим «парным конферансом» и теперь начинали очередной клоунский спектакль «Пат и Паташон». Трудно было сыскать людей более непохожих, чем огромный, черный, как ночь, почти двух метров роста и более центнера веса Лерой Браун (Артур, но в участке его звали Арти), и высокий, светлый, тоненький Берт Клинг, больше похожий на деревенского пастушка из какой-нибудь Индианы. Покрытое нежным пушком лицо, невинные добрые светло-карие глаза придавали ему вид человека, готового поверить в любую слезливую историю какого-нибудь воришки. Вдвоем они составляли отличную клоунскую пару: «Послушай, Арти, мне, действительно, кажется, что мы задержали его по ошибке», и тут на сцену выходил свирепый, похожий на рассерженного медведя, Браун, готовый, кажется, разорвать задержанного в клочья. «Отдай-ка его мне, Берт, я сейчас из него всю душу вытрясу!» Буквально через минуту воришка кидался к Клингу, умоляя о пощаде, готовый признаться даже в убийстве незамужней тетки двенадцать лет назад. Однако сейчас...

— А еще есть копы-педанты...

— Они делают все тютелька в тютельку...

— И чтобы минутка в минутку...

— И все печатают в трех экземплярах...

— И безропотно ходят в суды...

— И соглашаются работать в Рождество и на Новый год...

— Защитники невиновных...

— Убежденные поборники справедливости...

— Которые не сделают ни на грамм больше того, что положено по долгу службы, — Браун оскалился по-волчьи. — а еще бывают копы вроде нашего Уиллиса.

— Он двадцать четыре часа проводит на работе...

— Он не расстается с пистолетом даже в постели...

— "Не волнуйся, малышка, это всего лишь мой пистолет"...

— Ловит вооруженных грабителей даже в свободное от работы время.

— Постоянно выслуживается, чтобы получить повышение...

— Приходит на работу за три часа до начала смены, чтобы отпустить товарищей...

— Усерднейший работник...

— Впервые появившийся в Америке...

— Самый настоящий...

— Детектив третьего класса...

— Но стремящийся ко второму...

— Харольд Оливер Уиллис.

— Поклонись, Оливер, — сказал Браун.

«Интересно, — подумал Уиллис, — как они докопались до моего второго имени?» Он поднял над головой руки и зааплодировал. Затем подошел к столу Клинга и бросил на бумажную тарелку монету в двадцать пять центов.

— Отлично, ребята! Огромное вам спасибо.

— Мог бы дать и побольше, — проворчал Браун, засовывая монету в карман.

— Стив оставил тебе на столе записку, — сказал Клинг, направляясь к двери.

— А мы пошли. Как я понимаю, ты нас отпускаешь.

— Никуда я вас не отпускаю. Садись, — Уиллис подошел к своему столу и взял записку Кареллы.

Тот просил его дождаться информации из Управления по продовольствию и лекарствам, куда Карелла звонил накануне (пока Уиллис забавлялся с Мэрилин, о чем, разумеется, Карелла не знал), чтобы попытаться выяснить, не используется ли никотин в приготовлении каких-либо продуктов. Он также предупреждал Уиллиса, что может задержаться и прийти позже четырех, поскольку собирается еще раз опросить соседей Бэзила Холландера по дому, хотя детективы 12-го участка уже это сделали: «Поскольку теперь это наше дело, я хочу убедиться, что все происходит как надо».