Следы произошедшей трагедии были убраны и стерты, но мебель в комнате стояла на тех же местах, что и в ночь убийства. Два часа кряду Холмс внимательнейшим образом изучал каждый предмет по очереди, но лицо его не выразило удовлетворения результатами осмотра. Один только раз он прервал осмотр, чтобы спросить:

– Вы что-нибудь снимали с этой полки, Гопкинс?

– Нет, тут я ничего не трогал.

– Но что-то с полки снято. В этом углу пыли на полке меньше. Здесь что-то находилось – книга либо шкатулка. Ну, я сделал, что мог. Давайте теперь погуляем часок-другой в этом красивом леске, Ватсон и насладимся пением птиц и ароматами трав и цветов. А с вами, Гопкинс, встретимся здесь попозже и посмотрим, не сможем ли мы поближе познакомиться с этим ночным визитером.

Часам к одиннадцати мы засели в засаде, Гопкинс хотел оставить дверь открытой, но Холмс возразил, что у незнакомца это вызвало бы подозрения.

Замок был простейший, и, чтоб открыть его, требовалось только хорошее, прочное лезвие. По предложению Холмса, ожидали мы визитера не внутри хижины, а снаружи, в кустах, росших возле тыльного ее окна. Оттуда мы могли бы видеть незнакомца, если бы он зажег свет, и понять цель его тайного посещения.

Ожидание было долгим, томительным, но имело в себе и оттенок азарта, подобного азарту охотника, залегшего где-нибудь в прибрежных зарослях и ждущего минуты, когда хищник, ощутив жажду, подойдет к пруду, чтобы напиться. Был ли яростным злобным зверем тот, прокравшийся сюда в темноте? Если так, то свирепый тигр, король преступного мира, будет драться, оскалясь, впиваясь в нас клыками, в кровь раздирать наши тела ударами когтистых лап, а может быть, он окажется трусливым шакалом, опасным лишь для слабых и беспечных. Мы безмолвно притаились в кустах, ожидая, что будет, чем бы это нам ни грозило. Поначалу в настороженное наше ожидание вторгались, скрашивая его, отдельные звуки – шаги запоздалых путников, голоса, доносившиеся со стороны деревни, но постепенно звуки эти замерли, и полную тишину нарушал лишь бой часов на дальней колокольне (он отсчитывал для нас ход времени) и шорох мелкого дождя в листве, нас укрывшей.

Пробило половину третьего – самый темный час перед рассветом, когда все мы вздрогнули, потому что услышали тихий, но отчетливый звук – щелкнула калитка, потом шаги – кто-то шел по дорожке. Потом все замерло надолго, и только я испугался, что мы ослышались и тревога была ложной, как опять раздались крадущиеся шаги – на этот раз с тыльной от нас стороны, после чего послышался металлический скрежет и позвякиванье. Незнакомец пытался вскрыть замок! Сейчас он действовал более умело или же принес инструмент получше, только мы вдруг услышали щелчок и скрип дверных петель. Последовал звук чиркающей о коробок спички, внутренность хижины осветилась ровным светом свечи. Тонкая штора не скрывала от нас происходящего внутри, и мы не сводили глаз с вторгшегося туда человека.

Ночной гость был молод, тонок и хрупок, а черные усы его подчеркивали бледность щек. Он был никак не старше двадцати, и не помню, чтоб когда-нибудь ранее мне довелось видеть человека в столь жалком состоянии панического страха: я заметил, что зубы его стучали, а руки и ноги при каждом движении тряслись и дрожали. Одет он был как джентльмен – в куртке с двумя накладными карманами и бриджах, на голове – матерчатое кепи. Он испуганно озирался, а потом, увидев на столе огарок свечи, зажег его и пропал из виду – исчез в одном из темных углов комнаты. Когда он возник вновь в поле нашего зрения, в руках у него был толстый судовой журнал, один из тех, что были на полке. Склонившись над столом, он перелистывал страницы до тех пор, пока не нашел искомую запись. Досадливо и сердито взмахнув сжатой в кулак рукой, он захлопнул журнал, отнес его обратно в угол и потушил свет.

Едва он сделал движение в сторону двери, как рука Гопкинса ухватила его за шиворот и я услышал, как юноша громко ахнул в ужасе – он понял, что попался. Зажгли вновь свечу, осветившую несчастного пленника. Его крепко держал Гопкинс, а юноша дрожал и втягивал голову в плечи. Обессилев, он рухнул на сундук, беспомощно и жалобно переводя взгляд с одного лица на другое.

– Ну а теперь, красавчик вы мой, – сказал Стенли Гопкинс, – докладывайте, кто вы есть и зачем пожаловали сюда.

Человек собрался с духом и, сделав над собой усилие, попытался не опускать глаз.

– Вы, должно быть, сыщики, – сказал он, – и воображаете, что я каким-то образом причастен к смерти капитана Питера Кэри. Уверяю вас, что я невиновен.

– Мы это выясним, – сказал Гопкинс. – Для начала, как ваше имя?

– Я Джон Хопли Нелиган.

Я увидел, как быстро переглянулись Холмс и Гопкинс.

– Как вы здесь оказались?

– Можно сделать так, чтоб беседа наша осталась конфиденциальной?

– Разумеется нет, это исключено.

– Почему я должен отвечать вам?

– Если не будете отвечать, это сильно повредит вам в суде.

Молодой человек поморщился:

– Хорошо, я отвечу, – сказал он. – Зачем бы мне что-то скрывать? Но как подумаю, что этот старый скандал наберет новые обороты, с души воротит! Слышали когда-нибудь о Доусоне и Нелигане?

По лицу Гопкинса было понятно, что он ни о чем подобном не слыхал, Холмс же, напротив, выказал живейший интерес.

– Это владельцы Западного банка, – сказал он. – Они потеряли миллион, разорили половину семейств в Корнуолле, и Нелиган исчез.

– Именно. Нелиган – это мой отец.

Наконец-то мы услышали что-то внятное, хотя, казалось бы, что общего между историей разорившегося банкира и гибелью капитана Питера Кэри, пригвожденного к стене его же собственным гарпуном? Мы все внимательно слушали юношу.

– Все это коснулось лишь отца. Доусон к тому времени ушел на покой. Мне было тогда только десять лет, но я был достаточно взрослым, чтобы понимать, какой это стыд, и ощущать весь ужас положения. Считалось, что отец выкрал ценные бумаги и ударился в бега. Но это не так. Он был твердо убежден, что, располагай он временем на реализацию бумаг, все бы наладилось – он бы сполна расплатился с кредиторами. Он снарядил свою маленькую яхту и отправился в Норвегию как раз перед тем, как вышло постановление о его аресте. Я помню тот последний вечер, когда он прощался с матерью. Он оставил нам список – перечень ценных бумаг, которые взял с собой, и поклялся вернуться, восстановив свое честное имя, вернуть деньги доверившимся ему людям. Но больше вестей от него не было, и никто ничего о нем не слыхал. Мы, то есть я и мать, посчитали, что он вместе с ценными бумагами покоится на дне морском. Однако один его верный друг-бизнесмен некоторое время тому назад узнал, что некоторые из бумаг, которые отец взял с собой, всплыли на рынке. Мне понадобились месяцы, чтобы проследить их путь, и после многих сомнений, преодолев массу трудностей, я выяснил, что продал бумаги капитан Питер Кэри, владелец этой вот хижины.

Я, естественно, навел справки об этом человеке и узнал, что он командовал китобойным судном, плававшим в арктических морях в то самое время, когда мой отец плыл в Норвегию. Осень в тот год выдалась ветреная, шторма следовали один за другим. Яхту отца легко могло отнести на север, где она повстречала судно капитана Питера Кэри. Если так, то что произошло с отцом? Как бы там ни было, если б мне удалось с помощью Питера Кэри узнать, каким образом ценные бумаги попали на фондовый рынок, то разве не явилось бы это доказательством, что отец бумаг не продавал и что, взяв их, не преследовал личной выгоды?

Я отправился в Сассекс с намерением повидаться с капитаном, но тут как раз произошло это ужасное несчастье с ним. В материалах дознания описывались его «каюта» и упоминались хранящиеся там судовые журналы. И тут меня осенило: узнав о том, что произошло в августе 1883 года на борту «Морского единорога», я узнаю об участи отца, разгадаю тайну его гибели. Прошлой ночью я сделал попытку завладеть журналами, но не смог открыть дверь. Сегодня вечером я предпринял вторую попытку, и она удалась. Однако страницы, где описывались события нужного мне месяца, оказались вырванными. И в этот момент вы схватили меня.

– Это все? – спросил Холмс.

– Да. Все.

Говоря это, он отвел глаза.

– Больше вам нечего добавить?

Секунду он колебался:

– Нечего.

– И до прошлой ночи вы здесь не бывали?

– Нет, не бывал.

– Тогда как вы объясните это? – вскричал Гопкинс и потряс перед его носом этой чертовой книжкой с инициалами нашего пленника на первой же ее странице и с кровавым пятном на обложке.

Несчастный буквально сник. Дрожа всем телом, он закрыл лицо руками.

– Где вы взяли ее? – простонал он. – Я думал, что забыл ее в отеле…

– Довольно! – отрезал Гопкинс. – Все, что вы намеревались сказать, вы скажете в суде. А сейчас пройдете со мной в полицейский участок. Что же до вас, мистер Холмс, то я чрезвычайно признателен как вам, так и вашему другу за ваш приезд и желание помочь. Вышло так, что ваше присутствие оказалось излишним – я смог успешно довести дело до конца без вашего участия, но на степень моей благодарности это не влияет. Я зарезервировал номера в «Брэмблтай-отеле», так что до деревни мы сможем добраться вместе.

– Ну а вы, Ватсон, что обо всем этом думаете? – спросил Холмс утром, когда мы уже ехали домой.

– Я вижу, что вы не испытываете удовлетворения.

– Напротив, дорогой мой – я полностью удовлетворен. Но в то же время я не могу одобрить методов Стенли Гопкинса. Он меня разочаровал. Я считал его способным на большее. Надо всегда учитывать возможность альтернативы и действовать, имея ее в виду. Это первое правило криминалистики.

– Ну а где же альтернатива в данном деле?

– Она в том направлении, каким следовал я. Возможно, путь этот окажется и ложным – сказать не могу. Но я, по крайней мере, пройду его до конца.

На Бейкер-стрит нашего возвращения дожидались несколько писем. Быстро вскрыв одно из них, Холмс разразился торжествующим смехом: