«Надежде» в том году одной из первых удалось обнаружить стадо, но до начала разрешенной охоты мы пережили ряд сильных, следовавших один за другим штормовых ветров и волнений на море, подвинувших плавучие льды и заставивших тюленей раньше времени устремиться в воду. Поэтому когда определенный законом срок наконец настал, Природа сильно ограничила нам возможности охоты. Тем не менее на третий день экипаж судна все-таки вышел на лед и начал пожинать плоды своей жестокой деятельности. Деятельность эта, конечно, бесчеловечная, страшная, но не страшнее всякой другой, поставляющей нам на обеденный стол продукты. И все же лужи алой крови на ослепительнобелых ледяных полях под мирным безмолвием синего арктического неба кажутся бесцеремонно грубым вторжением в Природу. Но неумолимая потребность заставляет длить и расширять охоту, а тюлени гибелью своею дают средства к существованию длинной череде поколений мореходов и портовых грузчиков, обдирщиков и дубильщиков, рабочих свечных заводов и торговцев кожами и жиром – всех, кто стоит между убийцами живого, с одной стороны, и щеголем в мягких кожаных сапожках или ученым, протирающим жиром свой тонкий исследовательский инструментарий, – с другой.



У меня есть особые основания помнить этот первый день охоты на тюленей из-за того, что приключилось тогда со мною. Я уже сказал, что море было неспокойно, а волнуясь, сталкивало и швыряло льдины, почему капитан и счел небезопасным для человека непривычного выходить на лед. И когда я уже занес ногу над фальшбортом, он приказал мне остаться на корабле. Сопротивление мое оказалось бесполезным, и я расположился на фальшбортах – свесив ноги и болтая ими в воздухе, я пытался унять свою досаду и даже гнев. Так я и качался бы вместе с кораблем, если б не оказалось, что сижу я на тонкой полоске наледи, образовавшейся на дереве фальшборта. И когда судно качнуло посильнее и накренило, я полетел прямиком в воду, в просвет между двумя глыбами льда. На одну из них я выкарабкался, после чего влез обратно на корабль. Однако случай этот помог мне добиться желаемого, капитан заявил, что, так как в воде я и так побывал, то могу спуститься за борт. Изначальные его опасения я оправдал, упав в воду еще дважды за этот день, который и завершил позорным лежанием в постели, в то время как одежда моя была отправлена в машинное отделение для просушки. Утешило меня в моих злоключениях лишь то, что капитана они лишь позабавили, причем настолько, что заставили забыть о скромных результатах охоты, я же довольно долго с тех пор именовался «величайшим ныряльщиком Севера».