Утро было чудесным, но к вечеру небо затянуло дымкой. Говорили с «Эриком» и поздравляли друг друга с благоприятным ходом экспедиции. Между прочим, Уокер сказал мне в Леруике: «Знать бы мне, сэр, еще в прошлом году, какой вы есть, все могло бы сложиться иначе». «Да по мне, все сложилось как нельзя лучше», – хотел я сказать, но не сказал[66].


Пятница, 19 марта

Густой туман, а в нем проглядывают лишь льдины. Куда ни бросишь взгляд – площадь обзора лишь ярдов сто. Проплыли мимо двух хохлачей – самца и самки, лежавших на льдине. Попробовали посвистеть и, как и следовало ожидать, самец замер, прислушиваясь, самка же, видимо, не столь чуткая к звукам, лишь прянула в сторону. Самец футов десять длиной, самка, думаю, футов в семь-восемь. Хорошо бы, чтоб развиднелось, с неба капает. Весь день туман не рассеивался, и к ночи мы легли в дрейф. Вечером Кейн боксировал со стюардом. Беседовал с капитаном на литературные темы. Он считает Диккенса пигмеем в сравнении с Теккереем. На мой взгляд, Бакленд – прелесть[67].


Суббота, 20 марта

Всего неделя, как мы отплыли с Шетландов, кругом – царство льда, плаванье поистине замечательное. День прекрасный, воздух свежий, кристально чистый.

Куда ни бросишь взгляд – простираются льды, снежно-белые на темно-синей воде. Мы движемся вперед – величественно и неуклонно. В пределах видимости – семь парусников, один из которых – «Эрик». Стюард настоял на том, чтоб я принял от него в подарок хорошенький эскимосский кисет. Наверно, это в обмен на трубку, которую я ему подарил. Тюленей пока не видно. Вечером попали в ледяные торосы и легли в дрейф.

Вокруг судна играло несколько хохлачей. Из «вороньего гнезда» углядели сотни две тюленей, так что, похоже, мы приближаемся к их колонии. На горизонте одиннадцать парусов, Адам Карнер видел на льду медвежьи следы[68].


Воскресенье, 21 марта

Из-за густого тумана дрейфуем весь день. Вокруг десятки хохлачей. Попадаются и полосатые. Капитан полагает, что тюленья колония прямо по курсу – милях в 20 от нас. Джонни[69] вечером был на молитвенном собрании. С палубы неслось стройное пение[70]. После ужина распили бутылочку портвейна. Капитан рассказал мне, что пытался приладить склянку синильной кислоты к наконечнику гарпуна и выстрелить таким образом по полосатику со своего катерка. Чудовище так рвалось и металось, так сокрушительно терлось о нос катера, что судно чуть не воспламенилось. Потом кит оборвал трос и ушел, но впоследствии, видимо, сдох, так как на какое-то время у берега пропали налимы. Многие полосатики достигают 100 футов в длину. Кстати, Карнер выучил меня нескольким словам по-эскимосски: амаланг (да), пиу (очень хорошо), пиу смали (плохо), кизи-мики (ледовая собака, то есть медведь).


Понедельник, 22 марта

Опять сплошной туман, но, дрейфуя, мы приметили несколько полосатых тюленей с их толстыми желтыми отпрысками.

Стащили боты со шканцев, приготовили ружья, но до 3 апреля ждать еще долго – а пока полный запрет. Туман продержался весь день, так что мы лежим в дрейфе. Вечером боксировал. Прикончил первый том Босуэла. Мечтал об О. П.[71]


Вторник, 23 марта

Утро ясное, показалось несколько тюленей. «Затмение» наконец прибыло, и капитан перед обедом взял его на абордаж. Поспешили пройти несколько миль по курсу. Весь день штормит. Температура ниже точки замерзания. Ветер очень холодный. Оснастка покрыта льдом. Перед чаем вскарабкался на «воронье гнездо», но капитан тут же велел мне спуститься вниз, боясь, что я замерзну. Получил хорошенький кисетик от Кейна. Карнер говорит, что в Новом Орлеане до войны рабочий в порту мог зашибать по фунту в день, теперь же они получают не больше доллара.



В войну капитан видел в Ливерпуле суда, сумевшие вырваться из блокады[72], длинные, похожие на пауков и развивающие большую скорость пароходы, покрашенные в цвет океанской воды. Везли они, по большей части, хинин. Нужды в матросах они не испытывали. Давление в барометре опять ползет вверх.