Жорж Сименон - Он приехал в день поминовения

Ренке с несколько остолбенелым видом вновь покосился на листок бумаги и две фотографии; они вселяли в него такой же страх, как если бы ем} в руки насильно всунули грозное оружие.

- Теперь я понимаю, месье Жиль... Что вы намерены предпринять?

Жиль был почти в такой же растерянности, хотя и по другим причинам. На секунду у него даже мелькнула мысль, не сунуть ли документы обратно в сейф, а потом взять и перепутать шифр, да так, чтобы нельзя было восстановить.

Тем не менее он не удержался и придвинул поближе дело, на котором стояла фамилия Элуа. Бумаги, содержавшиеся в нем; выглядели еще совсем свежими.

Там лежали три учтенных векселя по десять тысяч франков с банковскими штампами и гербовыми марками. Подписаны векселя были Мовуазеном, но приложенное к ним заявление раскрывало суть драмы.

Я, нижеподписавшийся Робер Элуа, признаю, что с целью уплаты своих долгов пустил в обращение три векселя по десять тысяч франков, которые похитил из ящика бюро у моего дяди Мовуазена и подписал его именем.

Обязуюсь в течение месяца покинуть Францию и поступить на службу в колониальные войска.

То, что Боб в погоне за деньгами не побрезговал и таким способом, не удивило Жиля. Ему казалось, что теперь его вообще уже ничем не удивишь. Разве не лежит у него в кармане постыдное письмо родного отца?

Гораздо больше его заинтересовало другое - дата на заявлении. Оно было написано месяца за два до смерти Октава Мовуазена.

- Скажите, месье Ренке... Вы ведь тут всех знаете. Так вот, не помните ли, уезжал или нет мой кузен Элуа из Ла-Рошели незадолго до смерти дяди?

- Я-то не помню, но сестра могла бы вам ответить.

- Сходите, пожалуйста, к ней и спросите.

Никогда еще весна не была такой ликующей, воздух таким хмельным, а Жиль, весь в черном, кружил по комнате, и по спине у него время от времени пробегали мурашки.

Раз десять он готов был взяться за телефонную трубку. Колетта, наверное, ждет у себя в спальне...

Жиль терял терпение: Ренке все не возвращался. Несколько раз ему почудилось, что на лестнице звучат чьи-то незнакомые шаги.

Наконец в дверях появился инспектор. Он был бледен.

- Дурные вести, месье Жиль.

- Что случилось?

- Она не велела вам говорить...

- Ее арестовали?

- Вернее сказать, комиссар лично явился за нею, чтобы опять отвезти к следователю. Она улыбнулась и спросила, захватить ли ей чемоданчик с вещами.

- А он?

Ренке утвердительно кивнул.

- Сестра плачет на кухне. Мне пришлось дать ей стаканчик рома, чтобы привести в себя.

- Где моя жена?

- По-моему, ушла за покупками.

- А как насчет Боба?

- Сестра точно не знает. Говорит, что ей сейчас не до этого. Но насколько ей помнится, ваш кузен на некоторое время уезжал и, когда умер дядя, его не было в Ла-Рошели.

Жиль, словно нехотя, протянул руку к телефону, набрал номер. Но когда раздались длинные гудки, чуть не положил трубку. Ренке, не знавший, кому звонит Жиль, смотрел на него, почтительно затаив дыхание.

- Алло! Месье Плантеля, пожалуйста... Его просит Жиль Мовуазен.

Нервы Жиля были настолько напряжены, что он боялся разрыдаться в эбонитовую трубку.

- Алло! Месье Плантель? Это Жиль Мовуазен...

Разговаривая, он не сводил глаз со стопки дел. Их в ней штук пятьдесят. Просмотреть Жиль успел лишь верхние.

- Алло! - потерял терпение Плантель.- Слушаю вас. Говорите же!

И Жиль сдавленным голосом ответил:

- Я хотел только сообщить, что открыл сейф... Да... Это все, месье Плантель... Что?

На другом конце провода судовладелец в состоянии, близком к истерике, требовал немедленной встречи. Жиль печально возразил:

- Нет, месье Плантель, не сегодня... Нет... Уверяю вас, это невозможно.

Жиль положил трубку и с минуту стоял не двигаясь.

- Что вы намерены предпринять? Жиль не понял. Он слышал звуки, но они не складывались в слова.

- Что вы намерены предпринять, месье Жиль? Если вашу тетю возьмут под стражу...

- Не знаю. Пойдемте.

У него не хватило духу продолжить сегодня просмотр дел. Они с Ренке вышли на улицу. В воротах бывшей церкви Жиль заметил своего тестя, наблюдавшего за движением грузовиков.

Они направились к причалам. В эти дни мимо порта шел косяк краснобородки, и вдоль гавани расположились с полсотни удильщиков, за спиной которых сгрудились зеваки.

У "Лотарингского бара" Жиль в нерешительности остановился. Потом толкнул дверь, пригласил спутника зайти и направился с ним к стойке, не глядя на столик Бабена.

- Два коньяка! - распорядился Жиль.

Только теперь он отдал себе отчет, что Бабена нет на месте, и удивился, увидев, как тот с неизменной сигарой в зубах выходит из телефонной будки.

Бледность Жиля, внутреннее напряжение, которое сказывалось в каждом его жесте, поразили Бабена. Он нахмурился, подошел поближе. В глазах у него не было обычной иронии. Они как бы стали человечнее. Да и говорил Бабен уже не как старик с ребенком или, по его выражению в тот памятный вечер, как волк с овцой.

- Что вы намерены предпринять?

Тот же вопрос, что задал Ренке, тот же вопрос, который в этот день задавало себе столько людей, чья судьба неожиданно оказалась в руках Жиля. Бабену, несомненно, звонил Плантель. Сейчас судовладелец мог заниматься лишь одним - повсюду поднимать тревогу.

В конторе мэтра Эрвино на улице Гаргулло, у сенатора Пену-Рато на Плас д'Арм и еще во многих местах один за другим раздавались звонки.

- Это вы?.. Говорит Плантель. Сейф открыт.

Целая группа горожан, по видимости наиболее степенных и наиболее устроенных, с часу на час должна была очутиться во власти длинного тощего парня в черном.

Странное дело! Вид у Бабена был такой, словно за себя он всерьез не боялся. Быть может, он скомпрометирован меньше, чем остальные? Жиль не полюбопытствовал заглянуть в его дело.

Бабен посмотрел на две рюмки коньяку, потом на молодого человека. Он все понял. Окликнул хозяина:

- Повторите-ка... - Потом недрогнувшей рукой медленно чиркнул спичкой и раскурил сигару. Только не торопитесь, - выдохнул он вместе с облачком синего дыма. - Поймите, вы рискуете наделать много зла, очень много, и притом людям, которые...

Он оборвал на полуслове, но Жиль готов был поклясться, что Бабен намекает на тетушку Элуа.

Против своего обыкновения, Жиль одну за другой осушил обе рюмки. В ту минуту, когда он уже собрался уходить, Бабен с несвойственным ему смирением, почти умоляюще, спросил:

- Что за слово?

Плантелю Жиль бы не доверился.

- Мари...

И когда собеседник, тщетно роясь в памяти, нахмурил густые брови, пояснил:

- Так звали его мать. Бабен понурился.

- Я должен был догадаться. - И когда дверь уже закрывалась, бросил вдогонку: - Только не торопитесь, месье Жиль.

А Жиль, остановившись на краю тротуара, вглядывался издали в дом тетушки Элуа, где всегда так пахнет чем-то крепким и жарким.

- По-моему, - нерешительно промолвил Ренке, - сюда мне лучше с вами не заходить.

Сойдя с залитого солнцем тротуара, Жиль углубился в полумрак Дворца правосудия. Ренке, не дождавшись ответа, посмотрел на своего нового хозяина и понял, что Мовуазен начисто о нем забыл. Тогда он кинул недобрый взгляд на пропахшую пылью лестницу и, как сторожевой пес, занял позицию на другой стороне улицы.

Жиль быстро добрался до обитой двери на втором этаже и, так как вокруг никого не оказалось, распахнул ее. Дверь заскрипела, затем наступило впечатляющее молчание, и с полдюжины мужчин в черных мантиях повернули головы к вошедшему.

Эта необычная картина навсегда осталась для Жиля олицетворением людского правосудия. Он не отличал присутствия по гражданским делам от уголовного суда. В длинном зале с серыми стенами, где, как в школе, выстроились ряды скамеек, сидели судьи или, на худой конец, судейские чиновники, а перед ними, фамильярно облокотившись на нечто вроде стойки в баре, стояли несколько посторонних. В распахнутое окно - опять-таки словно в школе - врывалось дыхание весны и дальний шум.

Заслышав скрип, все эти люди как бы окаменели в тех позах, в каких они были до прихода Мовуазена: распахнутая дверь и юноша в черном, глядевший на них с порога, казалось, привели их в состояние глубокого шока.

На самом деле ничего подобного не было в помине, и все-таки Жилю показалось, что он помешал тайному совещанию, вроде того, какое порой устраивают школьные учителя, когда остаются одни в опустелом классе и со смехом обсуждают наказания, которым подвергли своих питомцев.

Кстати, в момент, когда за Жилем закрывалась дверь, он расслышал, как один из людей в мантиях спокойно произнес:

- Это Мовуазен-племянник.

Жиль довольно долго бродил по пустым помещениям и пропахшим плесенью коридорам, а когда ему удалось наконец осведомиться, как пройти в кабинет следователя, чиновник, не отрывая глаз от шоколадного батончика, с которого снимал обертку, переспросил:

- Какого?

- Того, что ведет дело Мовуазена.

- Налево, потом опять налево. В самый конец. Там спрашивать уже не потребовалось. В приемной, где вдоль стен тянулись скамейки без спинок, стояли двое мужчин-комиссар полиции и один из инспекторов. Они покуривали и болтали, а когда Мовуазен вошел, смолкли так же, как судьи в присутствии по гражданским делам.

На скамейке, подле двери с матовыми стеклами, Жиль заметил чемоданчик Колетты. Он весь день пребывал в таком напряжении, что самые незначительные подробности приобретали для него исключительное значение, и обыкновенный чемоданчик, словно дожидавшийся своей хозяйки, потряс Жиля сильнее, чем любая патетическая сцена.

Не обращая внимания на полицейских, он подошел к двери и постучался, прежде чем комиссар успел ему помешать. Из кабинета донеслось удивленное: