Она была небольших размеров и не содержала ничего интересного. Какой-то тип в мужском костюме и круглой пышной бархатной шляпе с пером высунулся из окна, и очевидно, что-то кричал тем, кто находился внизу. Кому он кричал, видно не было. Хотя снимок был цветной, вероятно, художественной ценности не представлял.

Я поглядел на стены. Тут висело около полудюжины довольно приятных акварелей и гравюр. Как это старомодно — вешать на стены гравюры, не правда ли? Ну, так что же, значит малый любил этот снимок, не так ли? Давний снимок, на котором был изображен человек, высунувшийся из окна на высоком этаже.

Ваннье молчал и ничем не мог мне помочь. Итак, я держал в руках старую фотографию в рамке с треснувшим стеклом.

Мелькнувшая мысль была легка и нежна, словно прикосновенье перышка или снежинки, так что я чуть было не упустил ее, и она не пропала бесследно. Окно в вышине… Человек в окне… Давний снимок…

Меня вдруг бросило в жар — все сходилось в одну точку. Из окна на высоком этаже несколько лет тому назад (восемь лет тому назад) высунулся человек, и высунулся так далеко, что упал и разбился. Этого человека звали Горас Брайт.

— Мистер Ваннье, — восхищенно сказал я, — вы разыграли это как по нотам.

Перевернув картину, я увидел на ее обратной стороне колонку цифр. Чаще всего встречалась цифра 500, несколько раз — 750, два раза — 1000. Тут же была записана общая сумма — 11100 долларов. Последний взнос мистер Ваннье так и не получил. Когда ему принести его, он был уже мертв. В общем-то, не такие большие деньги за восемь лет. Клиент мистера Ваннье упорно торговался.

Я немного надорвал картон, прикрепленный к рамке с помощью граммофонных игл, из которых две уже вывалились. Между картоном и снимком был белый, неподписанный, запечатанный конверт. В конверте лежали две одинаковые фотографии и негатив. На них был снят далеко высунувшийся из окна человек с широко раскрытым ртом, по-видимому, что-то кричавший. Его руки касались кирпичной стены, в которой находилось окно. На заднем плане, у него за плечами, видна была женщина.

Человек на снимке был худ и темноволос. Ни его лицо, ни лицо женщины позади него не были четкими. Он, высунувшись из окна, то ли кричал, то ли звал кого-то.

Держа снимок в руках и разглядывая его, я никак не мог разглядеть в нем ничего необычного. И в то же время я знал, что это не так, сам не зная почему. Я упорно разглядывал этот снимок, и, наконец, заметил то, что было главным. Это была мелкая деталь, но страшно важная. Все дело было в том, как человек на снимке держал в проеме окна свои руки. Его руки ни на что не опирались, и ничего не касались. Они просто повисли в воздухе.

Нет, этот человек не высунулся из окна — он из него падал.

Я положил фотографии в конверт и, сложив картон, засунул конверт и картон в карман. Рамку, стекло и снимок я спрятал в бельевом комоде, сунув под полотенца.

Пора было уходить, и тут я услышал, как возле дома остановилась машина. На крыльце послышались шаги.

Я спрятался за занавесом под аркой.

28

Входная дверь открылась и затем тихо закрылась.

Несколько секунд тишины, повисшей в воздухе словно пар от дыхания на морозе, были прерваны хриплым криком, перешедшим потом в безутешные рыдания.

Мужской голос, полный бешенства, сказал:

— Ни то, ни се. Повторим все сначала.

Заговорила женщина.

— Боже мой! Луис! Мертвый!

Мужской голос сказал:

— Возможно, я и ошибаюсь, но по-моему, это никуда не годится.

— Боже мой! Он ведь мертв, Алекс. Сделай же что-нибудь, бога ради! Я прошу, сделай что-нибудь!

— Т-так, — донесся грубый, жесткий голос Алекса Морни. — Следовало бы. Следовало бы уложить и тебя, как и его. Чтобы и ты лежала таким же холодным, кровавым, гниющим трупом. Но нет, я не стану. Ты и так уже готова, и так уже гниешь. Всего восемь месяцев замужем, а уже изменяешь мне. О, боже! Думал ли я когда-нибудь, что свяжусь с такой проституткой, как ты?!

Последние слова он уже выкрикнул.

В ответ послышались рыдания.

— Ну хватит, довольно уверток, — злобно сказал Морни. — Как ты думаешь, зачем я притащил тебя сюда? Теперь ты никого уже не одурачишь! За тобой давно следят, вот уже несколько недель. И ты была здесь прошлой ночью. Я уже побывал тут сегодня и видел все своими глазами. Окурки с твоей губной помадой, стакан, из которого ты пила. Я даже могу себе представить, как ты сидишь на ручке его кресла, и, теребя его сальные волосы, подносишь ему к губам стакан виски, а он мурлычет, как кот от удовольствия. Что, разве не так?

— О, Алекс, дорогой, ну зачем ты говоришь такие ужасные вещи.

Лилиан Гиш,[16] — сказал Морни, — вылитая Лилиан Гиш. Кончай изображать агонию, милочка. Мне-то хорошо известно, как это делается. Как ты думаешь, кого черта я тут околачиваюсь? Думаешь, из-за тебя? Ну нет, теперь мне наплевать на тебя, теперь ты меня нисколько не интересуешь. Нисколечко, дорогуша, нисколечко, бесценный мой ангелочек, нисколечко, дорогая моя убийца. А забочусь я о себе, о своей репутации и бизнесе. Кстати, ты пистолет вытирала?

Молчание. Потом звук пощечины, рыдания. Ей было больно, ужасно больно. Она была оскорблена.

— Слушай, ангелочек, — рявкнул Морни, — хватит халтуры. Сам снимался, и в этом деле знаток. Так что кончай. Если не собираешься рассказать, как все это было, то я начну сейчас таскать тебя за волосы по всей комнате. Ну, так вытирала ты пистолет, или нет?

Она вдруг засмеялась. Смех был неестественный, но ясный и звонкий, как колокольчик, и так же внезапно оборвался.

Я услышал, как она сказала:

— Да.

— Пила ты из этого стакана?

— Да.

Ее голос теперь был тихий и спокойный.

— И ты оставила на пистолете отпечатки его пальцев?

— Да.

Он замолчал и задумался.

— Вероятно, одурачить их не удастся, — сказал он — Кажется, отпечатки пальцев убитого совсем не получаются. И все-таки. Ты вытирала что-нибудь еще?

— Н-нет, ничего. О, Алекс, зачем ты так жесток со мной?

— Ну хватит. Хватит? Покажи-ка мне, как ты все это проделала, где ты стояла, как держала пистолет.

Она не двигалась.

— Забудь про отпечатки, — сказал Морни, — я поставлю новые, получше старых.

Она прошла мимо занавеса, и я увидел ее. На ней были светло-зеленые габардиновые брюки, свободна светло-коричневая простроченная куртка и алый тюрбан на голове, приколотый золотой змейкой. Лицо в слезах.

— Подними пистолет, — заорал Морни, — и покажи мне, как это было!

Она нагнулась и распрямилась, держа пистолет в руке. Сквозь щель в занавесе мне было видно, как она, стиснув зубы, целилась из пистолета в том направлении, где была дверь.

Морни стоял неподвижно, не издав ни звука.

У нее затряслась рука, пистолет заплясал вверх-вниз в воздухе. Я видел, как у нее задрожали лицо и губы. Она опустила руку.

— Не могу, — сказала она, вздохнув, — мне надо убить тебя, но я не могу.

Разжав пальцы, она выронила пистолет. Он упал с глухим стуком на пол.

Морни рванулся к ней и потащил ее за собой, отбросив пистолет ногой на то место, где он лежал раньше.

— Ничего бы у тебя не вышло, — грубо сказал он, — ничего. Ну, а теперь смотри.

Выхватив носовой платок, он наклонился и поднял пистолет. Открыв затвор, он стал доставать из правого кармана патроны и, проводя по ним кончиками пальцев, вставлять их в барабан. Зарядив пистолет четырьмя патронами, он покрутил барабан, и закрыв затвор, положил пистолет на пол. Затем он выпрямился, держа в руке носовой платок.

— Как ты могла убить меня, — ухмыльнулся он, — если в пистолете была только пустая гильза. Теперь другое дело, теперь он заряжен. И барабан стоит, как надо. Из него сделан один выстрел, и на нем теперь отпечатки твоих пальцев.

Она молчала, глядя на него запавшими глазами.

— Я забыл тебе сказать, — в его голосе прозвучала нежность, — я ведь вытер пистолет. Мне казалось, так будет гораздо лучше. Теперь сомнений нет. Конечно, я и раньше не сомневался, что на нем есть твои отпечатки, но теперь я уверен. Все понятно?

Она тихо сказала:

— Ты хочешь меня выдать?

Он повернулся, и я увидел его. Темный костюм, низко надвинутая шляпа. Хотя я и не видел его лица, в его голосе звучала явная насмешка, значит, он опять ухмылялся.

— Да, мой ангел. Я хочу тебя выдать.

— Понятно, — сказала она, спокойно посмотрев на него. Какое-то печальное достоинство появилось вдруг в ее довольно заурядном лице статистки.

— Я хочу тебя выдать, мой ангел, — повторил он, расставляя слова, словно выговаривать их было для него большим удовольствием. — Конечно, кто-то посмеется надо мной, кто-то станет жалеть. Но самое главное, мой бизнес от этого не пострадает. Напротив, и это очень приятно, немножечко дурной славы совсем не повредят моему бизнесу.

— Итак, я только увеличу вашу известность, — сказала она. — Впрочем, вам, конечно, не следует забывать, что подозрение падет и на вас.

— Разумеется, — сказал он, — разумеется.

— Ну, а какие у меня были мотивы? — спросила она, гладя на него спокойно и прямо, с каким-то печальным презрением, на что он не обратил внимания.

— Не знаю, — сказал он, — и знать не хочу. Чем-то вы с ним занимались. Эдди выследил вас на какой-то улице в нижнем городе, в Банкер-хилле. Там вы встречались с одним блондинистым малым в коричневом костюме и что-то ему передали. Вас он упустил, но малого выследил. Тот жил в доме неподалеку. Эдди пытался следить за ним и дальше, но парень заметил его и Эдди пришлось отказаться. Я не знаю, в чем тут дело, но этот малый, по имени Филипс, был убит вчера у себя дома. Вам это известно, радость моя?