— В Пасадену она не вернется.

— О, — он с любопытством поглядел на меня, — а семья у нее есть?

— В Вайчита у нее отец, он — ветеринар. Я, конечно, позвоню ему, но сегодня она останется у меня.

— Ну вот тут я не знаю. Ведь ей придется у тебя переночевать. А это значит, что она тебе целиком доверяет. Что ты на это скажешь?

— Ко мне она пришла по своей доброй воле, так что будем считать, что она мне доверяет.

Он пожал плечами и дотронулся пальцами до своих жестких усиков.

— Ну что ж, тогда я дам ей пару таблеток нембутала, и мы уложим ее в постель. А тебе придется бродить, по комнате, борясь с совестью.

— Я сейчас уеду, — сказал я. — Я должен побывать там и увидеть своими глазами, что произошло. Одной ей оставаться нельзя. И никто, ни доктор, ни кто-либо еще не станет укладывать ее в постель — только няня. А я где-нибудь переночую.

— Фил Марло, да ты же просто Галахад,[15] только немножко потертый. О'кей. Я тут побуду, пока не придет няня.

Пройдя в гостиную, он позвонил сначала в регистратуру, а потом домой, жене. В это время Мерль, приподнявшись, села на кушетке, опустив стиснутые руки на колени.

— Не пойму только почему горела лампа, — проговорила она. — В доме совсем не было темно. Совсем.

— Как зовут вашего отца? — спросил я ее.

— Уилбур Девис. А что?

— Ничего, так. Вы не хотите чего-нибудь поесть?

Карл Мосс, стоя у телефона, сказал:

— Не сейчас, лучше завтра. Боюсь, что это передышка.

Положив трубку, он порылся в своем портфеле, и достав оттуда две желтых таблетки, подошел к ней. Взяв у меня стакан воды, он сказал:

— Выпейте это.

— Я заболела, да? — спросила она, взглянув на него.

— Надо их выпить, деточка.

Она взяла таблетки, положила их в рот и запила водой из стакана.

Я надел шляпу и вышел.

Уже по дороге к лифту, мне вдруг припомнилось, что в ее сумочке не было ключей от машины. Выйдя в вестибюль, я на мгновение задержался, потом прошел к выходу на Бристоль-авеню. Машина в самом деле стояла здесь в двух шагах наискосок к тротуару. Это был серый меркури с открывающимся верхом, с номером 2X1111. Я вспомнил, что это был номер машины Линды Мердок. Ключ торчал в замке. Я сел в машину и включил зажигание. Эта маленькая машина была хороша, она неслась по улице, словно птица.

27

Эскамильо-драйв — узкая улица, которая как-то странно и непонятно, по крайней мере, для меня (три кривых отрезка следовали друг за другом), бежала среди нависших над ней бурых холмов, поросших шалфеем и манзанитой. Она состояла всего из пяти кварталов, в среднем по пять домов в каждом. Пятый квартал был расположен на последнем отрезке улицы, где она, чуть-чуть повернув налево, огибала холм и обрывалась. Здесь было всего три дома. Два из них стояли поодаль, третий, в котором и жил Ваннье, был в конце тупика. Включив свет фар, я увидел, что ключ все еще торчал в двери.

Это было узкое, английского типа бунгало с высокой крышей, большими окнами по фасаду и гаражом сбоку от дома, возле которого был припаркован автоприцеп. Только что появившаяся молодая луна слабо освещала небольшую лужайку перед домом. Около крыльца рос огромный дуб. В доме не было огня — во всяком случае, с фасада окна не были освещены.

Дом стоял в таком месте, что свет, зажженный в гостиной днем, не вызывал удивления. В этом доме всегда было темно, за исключением раннего утра. Для любовного гнездышка это было весьма подходящее место, но как резиденция шантажиста оно выглядело нелепо. Смерть может настигнуть вас повсюду, но Ваннье, по-моему, облегчил ей задачу.

Я проехал по подъездной дорожке, развернулся, и выехав из тупика, остановился на повороте. Выйдя из машины, я вернулся к дому по дороге, так как тротуаров здесь не было. Входная дверь была сделана из дубовых планок, обитых железными полосами. Вместо ручки на двери была щеколда в палец толщиной, из дверного замка торчал плоский ключ. Я позвонил, и звонок одиноко прозвенел внутри пустого дома, — неурочный, вечерний звонок. Я спустился с крыльца, и, обойдя росший у крыльца дуб, прошел к гаражу. Посветив своим карманным фонариком между створок дверей, я увидел, что машина стоит в гараже. Обогнув дом сзади, я оказался внутри небольшого дворика, огороженного невысокой стеной из булыжника. Здесь росли еще три дуба, под одним из них стояли стол и два металлических стула. Сзади — печка для сжигания мусора. Прежде чем вернуться к входу, я подошел к автоприцепу и осмотрел его, включив фонарик. Внутри никого не было, дверь была заперта.

Открыв входную дверь, я оставил ключ в замке и не стал проделывать с ним никаких манипуляций. Мне ничего не хотелось менять, что было, то было — просто я хотел убедиться во всем своими глазами. Я пошарил рукой по стене и, найдя выключатель, включил свет. Загорелись настенные бра. Они были на всех стенах гостиной и горели очень неярко. В их слабом свете я увидел тот большой абажур, о котором говорила Мерль. Это была большая чаша из фарфора с несколькими большими лампочками, которые можно было включать в разных комбинациях. Включив все сразу, я смог теперь рассмотреть все подробно.

В задней стене была дверь, справа — арка с чуть раздвинутым занавесом из бледно-зеленого потертого бархата, за которой была маленькая столовая. Слева, строго посередине был камин. Несколько навесных книжных полок по обеим сторонам камина и на противоположной от него стене. Две кушетки по углам гостиной, четыре кресла: золотое, розовое, коричневое и еще одно — золотое с коричневым жаккардовское кресло со скамеечкой для ног.

На скамеечке стояли ноги в желтых пижамных брюках, из которых выглядывали голые лодыжки. На ногах были узконосые домашние туфли из темно-зеленого сафьяна. Я медленно поднимал свой взгляд снизу вверх, стараясь ничего не упустить. На нем был темно-зеленый халат из травчатого шелка, подпоясанный поясом с кистями. На нагрудном кармане вышита монограмма, и из кармана четким прямоугольником выглядывал накрахмаленный белый носовой платок. Выше видна желтая шея и откинутая набок голова, смотревшая в зеркало на стене. Я повернулся и посмотрел в зеркало, — действительно — лицо усмехалось.

Его левая рука лежала между колен на краю кресла, правая рука свободно свисала вниз, касаясь пальцами ковра. Рядом с ней на ковре лежал маленький пистолет калибра 0,32, пистолет близкого боя, практически лишенный ствола. Он сидел, прислонившись к спинке кресла. Его правое плечо и спинка кресла были залиты кровью.

Мне показалось, что откинутая направо голова лежит не очень естественно. Некоторые нежные души не любят стреляться в правый висок.

Я чуть-чуть подтолкнул ногой скамеечку. Скамеечка подвинулась на несколько дюймов, но ноги в узконосых туфлях были неподвижны. Его тело было как деревянное. Нагнувшись, я дотронулся до лодыжки. Лед в сравнении с ней показался бы наверное теплее.

Справа от него стоял стол, на котором были полупустой стакан со спиртным и пепельница, полная пепла и окурков. На трех окурках остались следы губной помады, ярко-красной китайской губной помады. Вероятно, той самой, которой пользовалась блондинка.

Возле другого кресла была еще одна пепельница, но в ней были только спички и пепел, окурков не было.

Два запаха боролись в комнате. Один был запах духов, пока еще довольно сильный, другой — запах смерти, запах разложения, которому первый должен был, в конце концов, уступить.

Я пошел осматривать квартиру, включая и выключая свет. Две спальных комнаты. Одна отделена светлым деревом, другая — красным кленом. Светлая, вероятно, была запасной. Прекрасная ванная, облицованная желтовато-коричневой и темно-красной плиткой, с душем за стеклянной дверью. Маленькая кухня. В раковине гора бутылок и стаканов. На них множество отпечатков пальцев, которые, может быть, помогут расследованию, а может быть, и нет.

Вернувшись опять в гостиную, я остановился посреди комнаты и задумался. В моей голове вертелась только одна мысль, — какой теперь стал счет. Итак, еще один. Если учесть, что я был тот самый малый, который обнаружил труп Морнингстара, а потом исчез, то счет становился большим, очень большим. Итак, теперь стало три убийства. Да, брат Марло, ты увяз по уши. И что там ни говори, у тебя нет никаких ни разумных, ни логических, ни даже дружеских доводов против. Но это еще не самое худшее. С той минуты, как я перешагнул порог этого дома, я больше не был свободным агентом. С этой минуты я должен был обдумывать каждый свой шаг и отказаться от свободы выбора — теперь я находился во власти обстоятельств.

Ну что ж, быть может, Карл Мосс будет так добр, что защитит Мерль с помощью мантии Эскулапа, это было бы в его духе. А вдруг он ограничится лишь тем, что даст ей облегчить душу, и не более того.

Я снова подошел к жаккардовскому креслу и, стиснув зубы, наклонил кресло так, чтобы его голова оторвалась от спинки кресла. Пуля вошла в висок, похоже, что это было самоубийство. Да только такие люди, как Ваннье, не кончают жизнь самоубийством! Шантажист, даже если он перепуган, все-таки полон чувства власти над своей жертвой и ни за что с этой властью не расстанется.

Я поставил кресло как оно стояло, и голова Ваннье заняла прежнее положение. Нагнувшись, чтобы вытереть руки о ковер, я вдруг заметил под столом недалеко от его кресла упавшую со стены картину в рамке. Вынув платок, я достал ее из-под стола.

Стекло от падения треснуло. Сзади был маленький гвоздик. Я представил себе, как все это было. Кто-то, кого он знал и совсем не боялся, стоявший с ним рядом, справа от него, вдруг выхватил пистолет и выстрелил ему в правый висок. А потом, испуганный брызнувшей кровью или звуком выстрела, отскочил к стене и задел висевшую за спиной картину. Ударившись об пол, картина отскочила под стол. Убийца либо был очень напуган, либо достаточно осторожен, чтобы поднять ее.