Мейсон заранее позаботился, чтобы заправить машину, и она, способная выжать на дороге девяносто миль в час, как только адвокат взялся за руль, помчалась, точно скаковая лошадь по проспекту, подбираясь к самой высокой скорости, но все-таки удерживаясь перед опасной чертой, за которой могло последовать тюремное заключение. Оставив позади окраины города, Мейсон нажал газ и проехал Спрингфилд со скоростью девяносто пять миль, начав карабкаться в горы.

Через двадцать минут Делла Стрит, которая наблюдала да спидометром, заметила:

— Что-то вы слишком, шеф.

Мейсон снизил скорость, а Делла Стрит следила за поворотами.

Через несколько минут они свернули, выехали на грязную дорогу, проехали мимо почты, нашли левый поворот и начали взбираться по узкой скалистой дороге, которая петляла и кружила, постепенно ведя вверх, а затем выбралась на ровное плато.

Сбоку от дороги они увидели ограду из колючей проволоки. Фары осветили богатую зелень пастбища. Еще сотня ярдов, и свет фар отразился от алюминиевой поверхности почтового ящика. На металле было начерчено имя: «П.Э. ОВЕРБРУК», и Мейсон свернул на короткую въездную дорожку.

Дом был темным, а за ним силуэтом на фоне звезд выделялся сарай. Хрипло залаяла собака, и лучи автомобильных фар отразились в глазах животного.

Мейсон выключил мотор.

Не слышалось никакого шума, кроме лая собаки, а через минуту что-то затрещало в радиаторе, когда холодный ночной воздух гор подействовал на разгоряченный автомобильный двигатель.

Собака подбежала к машине с лаем, забегала кругами, обнюхивая шины, но не рычала угрожающе. Мейсон сказал:

— Кажется, он друг, — и открыл дверцу машины.

Собака подбежала йа негнущихся ногах, забежала ему за спину, обнюхивая его икры. Мейсон окликнул:

— Хэлло, дома кто-нибудь?

Чиркнула спичка, зажглось красноватое пламя керосиновой лампы.

— Хэлло! В чем дело? — спросил мужской голос.

— Очень важное поручение к вам, — заявил Мейсон. — Откройте, пожалуйста.

— Хорошо. Минутку.

Они могли видеть, как неуклюжая тень движется по комнате. Через минуту яркий свет газолинового фонаря усилил освещение. Они услышали в доме шаги, и дверь отворилась. Овербрук, заспанный великан в ночной рубашке, заправленной в джинсы, стоял на пороге с фонарем в руке.

— О’кей, Герти, — тихо произнес Мейсон, — твой выход.

Герти пробралась вперед, в круг света от фонаря.

— Вы мистер Овербрук? — спросила она, задержав дыхание.

— Правильно, мэм.

— О, — задержав дыхание, произнесла Герти. — Скажите мне, Уильям у вас? Он здоров?

— Уильям? — непонимающе переспросил Овербрук.

— Ее муж, — с сочувствием объяснил Мейсон.

Хозяин ранчо медленно покачал головой.

— Это тот мужчина, который потерял память, — подсказал Мейсон.

— О, — сказал Овербрук. — Конечно. Вы родственники?

— Он мой муж.

— Откуда вы узнали, где он?

— Да мы его все время ищем! — воскликнула Герти. — Скажите мне, он здоров?

Овербрук сказал:

— Здесь не роскошно, холостяцкая берлога, но вы все-таки заходите. Немного холодновато, правда.

Они прошли в маленькую комнату в передней части дома.

— Где Уильям? — спросила Герти.

— Да там он. — Овербрук открыл дверь: — Эй, дружище!

— А? — спросил заспанный мужской голос.

— Кое-кто тебя хочет видеть. Выходи.

— Не хочу я никого видеть. Я спать хочу.

— Этих ты захочешь видеть, — уверил его Овербрук. — Давай. Извините меня, друзья. Я его подниму. Он здорово крепко спит. Трудный день у него был.

Они услышали голоса из маленькой комнаты, которая присоединялась к гостиной. Делла Стрит тихонько спросила:

— А он не может улизнуть через задний ход, шеф?

— Если он это сделает, — сказал Мейсон, — это будет признанием вины. Если я прав и он валяет дурака, он начнет притворяться, что ничего не помнит.

Внезапно голоса в спальне позади гостиной прекратились. Босые ноги зашлепали по полу, потом в комнату вернулся Овербрук.

— Не знаю уж, как вы управитесь, — сказал он. — Вы собираетесь сказать ему обо всем осторожно?

— Вы ему не сказали, что тут его жена?

— Нет. Просто сказал, что какие-то люди хотят его видеть.

— Думаю, что лучше всего, — сказал Мейсон, — обрушить это на него внезапно. Понимаете ли, амнезия обычно бывает результатом — нарушения равновесия мозговой деятельности. Это попытка части мозга уйти от чего-то, что сознание не хочет вместить, илц оно не может с этим справиться. Это убежище. Способ для человека затворить дверь своего сознания перед чем-то, что причиняет беспокойство. А раз дело в этом, лучшее лечение — быстрый мозговой шок. Мы захватим парня врасплох. Не говорите ему, ктб здесь, и ничего такого. Просто скажите, что какие-то люди хотят его видеть. Как он сюда попал? Его кто-нибудь привез?

— Да пришел он к двери вчера вечером, — сказал Овербрук, — так и шатался. Собака начала лаять, я сначала подумал, что там скунс или что-то такое. Выглянул я посмотреть, светятся ли автомобильные фары, да нет, ничего, ну, я тут в такой изоляции, что сразу взял ружье и зажег газолиновый фонарь. А человек подошел к двери и постучал. Я его спросил, кто он такой, а он ответил, что не знает. Ну, потолковали мы так и сяк несколько минут, а потом я дал собаке его обнюхать и обыскал — нет ли у него оружия. Не было. В карманах у него ничегошеньки не было. Даже носового платка. Ничего на. нем не было такого, что бы подсказало, кто он такой и откуда взялся.

— Скверно, — посочувствовал Мейсон.

— Одно только у него оказалось, — продолжал Овер-брук, — деньги. Пачка банкнотов, от которой и лошадь подавилась бы. Ну, конечно, я что-то заподозрил, и он мне рассказал свою историю. Он сказал, что память у него будто туманом подернута, он не может вспомнить, кто он такой, что он слишком устал, чтобы думать, просто хочет отдохнуть. Не хотел бы отвечать ни на какие вопросы и не хотел, чтобы кто-то узнал, что он тут. Сказал, что рад помочь мне со стряпней, что заплатит мне, сделает все что угодно, но ему нужен отдых.

Мейсон сочувственно кивал:

— С беднягой иногда случаются такие приступы. Единственно утешает, что с каждым разом они продолжаются все меньше. Это третий приступ у него за последние восемнадцать месяцев.

— Шок такой? — спросил Овербрук.

— Шок такой, — подтвердил Мейсон.

Отворилась дверь из спальни. Мужчина под тридцать, с рассеянным видом, с вялым выражением лица, выдающим утомление, оглядывал комнату с полным безразличием. В глазах не светилось узнавание. Это был человек среднего роста, весом не более ста тридцати фунтов, приятной наружности, с темными глазами и массой темных вьющихся волос.

— Уильям? — воскликнула Герти и побежала к нему.

Флитвуд отступил на шаг.

— О, Уильям, бедняга, дорогой мой мальчик! — всхлипнула Герти и обвила его руками, прижимая к себе.

Мейсон испустил громкий вздох облегчения:

— Слава Богу, это Уильям, — сказал он.

Овербрук улыбнулся, точно огромный переросший Купидон, которому удалось привести любящую пару в объятия друг к другу.

— Багажа у него, наверное, нет, — предположил Мейсон.

— В таком виде и пришел, как вы его видите, — подтвердил Овербрук. — Я одолжил ему бритву и купил зубную щетку.

— Пошли, Уильям, — сказал Мейсон, вставая и похлопывая Флитвуда по плечу. — Мы вас заберем домой.

— Домой? — с подозрением переспросил Флитвуд.

— Ой, Уильям! — воскликнула Герти. — Ты что, меня не узнаешь? Скажи, Уильям, не узнаешь?

— Никогда в жизни вас не видел, — произнес Флитвуд с некоторой убежденностью.

Мейсон от всего сердца расхохотался.

— Да откуда вы знаете, Уильям?

Флитвуд посмотрел на Мейсона глазами затравленного зверя.

— Конечно, ничего он не знает, — сказала Герти, — бедный мальчик не может вспомнить. Поедем, Уильям, мы здесь, чтобы забрать тебя домой. Ты меня ужасно напугал на этот раз.

— Куда — домой?

— Уильям! — с упреком воскликнула Герти и через минуту добавила: — Не пытайся что-то придумать. Доктор говорит, что надо только забрать тебя домой, чтобы тебя окружало все привычное, и дать тебе отдохнуть. Дома и стены тебе помогут.

— Сколько мы вам должны? — спросил Мейсон у Овербрука.

— Ни цента! Ни цента! — от души воскликнул Овербрук. — Он хотел мне заплатить, но я сказал, что и так сделаю для него все что могу.

Мейсон достал из бумажника двадцатидолларовую бумажку:

— Купите себе что-нибудь, чтобы оно вам напоминало об этом случае, что-нибудь, что осязаемо будет выражать нашу благодарность. Пошли, Уильям, вы готовы ехать?

— Ехать? — Флитвуд вздрогнул. — Куда ехать?

— Домой, конечно, — сказала Герти. — Пойдем, дорогой. Подожди только, пока я привезу тебя домой.

— Вы мне не жена, — сказал Флитвуд. — Я не женат.

Мейсон от души расхохотался.

— Да нет же, — настаивал Флитвуд, — не женат я.

— Да откуда вы это знаете? — спросил Мейсон наигранным тоном человека, который разговаривает с нашалившим ребенком.

— Я просто чувствую, что это так, — настаивал Флитвуд.

— Не можешь ты чувствовать такого, — обещала Герти, голос ее звенел от эмоций.

Мейсон сказал с профессиональной серьезностью:

— Я бы не пробовал возвращать ему память прямо сейчас, миссис Рэймонд. Лучше постепенно. На такое нужно время.

Флитвуд стоял, колеблясь, пытаясь найти хоть какой-то предлог, чтобы отказаться ехать с этими людьми, но боясь потерять свою логическую защиту.