— Интересно,— протянул доктор Стиллингфлит,— это случай так называемого «неопределенного местожительства»? Так что же вы делаете? Просиживаете ночи напролет на набережной?

Она с подозрением посмотрела на него.

— Я мог бы сообщить полиции о несчастном случае, но я вовсе не обязан этого делать. Предпочитаю придерживаться той точки зрения, что, переходя улицу, вы по девичьей рассеянности позабыли сначала посмотреть налево.

— Вы что-то совсем не походите на врача,— засмеялась Норма.

— Правда? Дело в том, что я постепенно начинаю разочаровываться в своей профессии. В этой стране у нас связаны руки. В итоге я решил отказаться от здешней практики и перебраться в Австралию примерно через пару месяцев. Так что с моей стороны вам не грозит никакая опасность. Даже если у вас имеется желание поведать мне, как розовые слоны у вас на глазах выходили из стены или как деревья сгибались, чтобы обхватить вас своими ветками и придушить, или же как дьявол заглядывал в глаза прохожих и превращал их в автобусы, трамваи и прочие виды транспорта, я все равно и пальцем не шевельну в этом отношении. Внешне вы выглядите совершенно здоровой и нормальной, так что с меня взятки гладки.

— Сомневаюсь, чтобы это было так.

— Ну, что же, я тоже могу ошибаться. Давайте доказывайте свою точку зрения.

— Я забываю про многие мои поступки. Я рассказываю людям, что я сделала, но не помню, как я это говорила.

— Иными словами, у вас скверная память.

— Вы не понимаете. Это все — страшно, странные жестокосердные поступки...

— Религиозная мания? Что же, это бывает весьма интересно.

— Дело вовсе не в религии, а в ненависти.

Послышался стук в дверь, вошла пожилая экономка с подносом, на котором стояли яркий чайник, две чашки, сливочник, сахар и какое-то печенье. Поставив все это на небольшой журнальный столик, она бесшумно удалилась.

— Сахар? — спросил доктор Стиллингфлит.

— Да, пожалуйста.

— Разумная девушка. Сахар совершенно необходим, если ты перенесла нервное потрясение.

Он налил две чашки чая, придвинул ей печенье, сахар и сливки.

— Приступайте, не жеманничая... О чем же мы говорили? Ах да, о ненависти.

— Ведь может же случиться так. не правда ли, что вы настолько кого-то ненавидите, что мечтаете его убить?

— Да, конечно,— весело согласился доктор,— весьма возможно. Даже естественно. Только все дело в том, что, если человек по-настоящему кого-то возненавидит, рад бы от него избавиться, дойти до такого состояния, чтобы приступить к осуществлению желаемого, могут лишь единицы. Природа наделила людей естественной тормозной системой, которая вступает в ход в нужный момент автоматически.

— У вас все это звучит так прозаически,— протянула она. В ее голосе чувствовалось некоторое раздражение.

— Потому что мы рассуждаем о самых прозаических вещах. У детей повышенная возбудимость могла бы наделать бог знает каких бед, если бы не эти тормоза. Вы наверняка знаете, как они легко выходят из себя, грозятся рубить», «побить», «изувечить» своих сверстников. Родители, если они люди разумные, не обращают на это никакого внимания. Ребенок подрастает, он по-прежнему кого-то ненавидит, но теперь он уже не кричит о своем намерении убить и изувечить. Потому что он знает, что это пустые слова. Ну, а коли он попытается исполнить свои намерения — тогда он попадет в тюрьму... Кстати, вы не разыгрываете меня?

Она вспыхнула от негодования.

— Стала бы я возводить на себя такую напраслину.

— Почему же, иногда люди этим занимаются. Рассказывают про себя самые кошмарные вещи, это доставляет им удовольствие...

Он взял пустую чашку, вновь налил в нее чаю и протянул девушке.

— А теперь вам стоит мне все объяснить подробнее. Кого вы ненавидите, почему и что бы вы желали им сделать?

— Любовь может превратиться в ненависть.

— Прекрасное начало для средневековой баллады. Вы забываете, что еще чаще ненависть превращается в любовь. Так что оба превращения возможны. «Он был моим парнем, и он меня предал». Не этот ли мотив?

— Нет, ничего похожего. Моя мачеха...

— Мотив жестокой мачехи. Но это пустяк! В вашем возрасте вы можете просто уйти от мачехи. Что она вам сделала плохого; если не считать того, что она осмелилась выйти за вашего отца? Вы его тоже ненавидите или же настолько любите, что не желаете ни с кем делить его привязанность?

— И снова вы все не так поняли. Когда-то я его действительно очень любила. Он был... он был... мне он казался удивительным.

— Одну минуточку, послушайте меня. Я хочу вам кое-что предложить. Вы видите эту дверь?

Норма повернула голову и с удивлением посмотрела на входную дверь.

— Самая обычная, верно? Не заперта. Открывается и закрывается, как все двери. Вы видели, как через нее дважды проходила моя экономка, верно? Никаких иллюзий. Встаньте же и сделайте то, что я велю.

Все еще не понимая ничего, Норма подошла к двери, распахнула ее и остановилась у порога, повернув к нему голову.

— Прекрасно. Что вы видите? Самый обычный холл, который надо бы отремонтировать, заново обставить, но поскольку я все равно уезжаю в Австралию, то пусть этим займется мой последователь. Теперь подойдите к наружной двери и убедитесь в том, что в ней тоже никаких трюков. Выйдите наружу, пройдитесь по тротуару, и тогда вы поймете, что никто вас не стремится ни задержать, ни запирать, как вы изволили выразиться. После этого возвращайтесь назад, садитесь в это кресло против меня и расскажите мне все про себя. Тогда я смогу дать вам, возможно, толковый совет. Вы можете его принять или не принять, дело ваше, люди не любят придерживаться чужого мнения, но услышать его не мешает. Понятно? Договорились?

Норма сделала несколько неуверенных шагов, прошла действительно по самому обычному холлу, отворила входную дверь, запертую на стандартную задвижку, и постояла на ступеньках вычурного, но не слишком приметного здания. Норма не подозревала, что доктор Стиллингфлит следит за ней через тюлевую занавеску на окне. Девушка постояла минуты две, потом повернулась и куда более решительно поднялась снова по ступенькам, аккуратно закрыла на задвижку входную дверь, вытерла ноги и вошла в комнату.

— Олл райт? Убедились, что я ничего не утаиваю? Все честно и откровенно?

Девушка кивнула.

— Вот и прекрасно. Устраивайтесь поудобнее. Вы курите?

— Я...

— Только «рифери с наркотиками»? Неважно, мне не обязательно об этом говорить.

— В жизни своей не пробовала такой гадости!

— Хм, врач обязан считать, что пациент говорит ему правду. Хорошо, расскажите мне о себе.

— А что рассказывать? Нечего... Вы не хотите, чтобы я легла на кушетку?

— Как вас понять? А, вы имеете в виду свою память на всякие видения и все такое прочее. Нет, меня интересует, так сказать, подоплека. Где вы родились, где жили, были ли у вас братья и сестры и так далее. Когда умерла ваша мать и очень ли вы по этому поводу переживали?

— Само собой разумеется! — возмутилась Норма.

— Я вижу, вы очень любите такие эмоциональные выражения, мисс Рест. Кстати, Рест ведь не ваше настоящее имя, верно? Пусть будет. Рест, Вест или Ост, даже Норд, лишь бы оно вам нравилось. Что же было после того, как скончалась ваша матушка?

— Она очень долго болела перед тем, находилась в различных лечебницах. Я жила со своей старенькой тетушкой в Девоншире. Она была двоюродной сестрой мамы. Примерно полгода назад вернулся домой отец. Это было как чудо.

Лицо ее внезапно просветлело, она не обратила внимания на то, каким внимательным, каким всепонимающим взглядом смотрел на нее доктор.

 — Понимаете, я его едва помнила. Он от нас уехал, когда мне исполнилось пять лет. Ну, и я не надеялась его снова увидеть. Мама о нем предпочитала не вспоминать. По-моему, она до последнего дня надеялась, что он оставит згу женщину и вернется к ней.

— Какую женщину?

— Он уехал с кем-то. Говорили, что она была чуть ли не падшей... одним словом... вы понимаете, что я имею в виду? Мама отзывалась о ней очень дурно, отца она винила не меньше.' Но мне казалось, что папа не такой скверный, как она считает, во всем виновата эта интриганка.

— Они поженились?

 — Нет. Мама сказала, что она никогда не даст отцу развод, потому что это против ее убеждений.

— Но они и дальше жили вместе? Как звали эту женщину? Или это тоже тайна?

— Фамилию ее я не помню,— Норма покачала головой.— кажется, они скоро расстались... Понимаете, я не очень осведомлена об этих делах. Они уехали в Южную Африку, там начались бесконечные ссоры, эта особа уехала. Именно поэтому мама надеялась, что папа одумается и приедет домой. Но он этого не сделал. Он даже не писал, ни ей, ни мне. Но по всем праздникам я получала от него подарки.

— Он вас любил?

— Не знаю. Откуда мне знать? Ведь про него у нас в доме никто не вспоминал. Лишь иногда дядя Саймон, его брат. Он работал в Сити и страшно сердился на папу за его безрассудство. Уверял, что он всегда был таким легкомысленным, не мог остановиться на одном каком-то деле. Но в действительности он был «добрым малым», а его «заскоки» проявлялись из-за слабоволия. С дядей Саймоном я виделась нечасто. У нас в доме бывали только мамины друзья. Большинство из них были бесконечно скучными. Да и вся моя жизнь была такая унылая и безрадостная...’

Поэтому я была в восторге, что папа возвращается, и пыталась припомнить его, все, что он мне говорил, те игры, в которые мы играли. Как он меня смешил. Когда-то у нас в доме было много любительских снимков, но те, на которых был он, исчезли. Наверное, их уничтожила мама.

— Значит, она ему ничего не простила?