Едва прозвучали эти угрозы, у всех мороз пробежал по коже, потому что каждый живо припомнил, как Мици умеет кричать.

— Поэтому я иду своя комната, — повторила Мици, чтобы ее намерение дошло до всех, и сняла театральным жестом кретоновый фартук. — Спокойной ночи, мисс Блеклок. Может, утром вас уже не будет живой. Поэтому я прощаюсь на всякий случай.

Мици вышла, и дверь затворилась за ней — как обычно со слабым жалобным стоном.

Джулия поднялась.

— Я займусь обедом, — сказала она, будто речь шла о чем-то само собой разумеющемся. — Мудрое решение. Я избавлю вас от неловкости сидеть со мной за одним столом. Раз Патрик вызвался быть вашим защитником, тетя Летти, значит, он будет первым пробовать каждое блюдо. Я не хочу, чтобы меня обвинили еще и в том, что я вас отравила.

И Джулия приготовила и подала отменный обед.

Филлипа заглянула на кухню, пытаясь предложить свою помощь, но Джулия решительно отказалась.

— Джулия, я хочу тебе что-то сказать…

— Сейчас не время для девичьих признаний, — твердо заявила Джулия. — Отправляйся в столовую, Филлипа.

Обед закончился, и, перейдя в гостиную, все пили кофе за маленьким столиком у камина; похоже, им было нечего сказать друг другу… Они ждали.

В половине девятого позвонил инспектор.

— Я буду через четверть часа, — объявил он. — Со мной приедут полковник, миссис Истербрук, миссис Светтенхэм и ее сын.

— Но, право же, инспектор… Я не могу сегодня принимать гостей.

Казалось, у мисс Блеклок от страдания вот-вот разорвется сердце.

— Понимаю ваши чувства, мисс Блеклок, и приношу свои извинения. Но дело срочное.

— Вы нашли мисс Марпл?

— Нет, — сказал инспектор и повесил трубку. Джулия понесла на кухню кофейный поднос и, к своему удивлению, обнаружила там Мици, которая созерцала груду блюд и тарелок, стоявших возле раковины.

Мици разразилась потоком обвинений:

— Смотри, что ты сделала с мой такая прекрасный кухня! Эта сковородка… я использовать только для омлет, для омлет! А ты что с ней готовить?

— Жарила лук.

— Она испортилась. Испортилась! Теперь ее нужно мыть, а я никогда, никогда не мою моя сковородка для омлет! Я протираю аккуратно газета с сало, и все. А эта кастрюля, что ты брала, я использовываю только для молоко…

— Ну, я не знаю, какие кастрюли и для чего ты используешь, — сердито отрезала Джулия. — По-моему, ты хотела спать. Так чего ради вскочила, позволь поинтересоваться? Выметайся отсюда, дай мне спокойно помыть посуду.

— Нет, я не разрешаю использовать моя кухня!

— Мици, ты невыносима!

Не успела рассерженная Джулия выйти из комнаты, как в дверь позвонили.

— Я не иду открывать, — откликнулась Мици.

Джулия сквозь зубы тихо выругалась и пошла к входной двери. Явилась мисс Хинчклифф.

— Добрый вечер, — произнесла она своим грубоватым голосом. — Извините за вторжение. Надеюсь, инспектор уже позвонил?

— Он не предупредил, что вы тоже придете, — буркнула Джулия, проводя ее в гостиную.

— Он сказал, что, если я не хочу, то могу не приходить. Но я хочу! — отчеканила мисс Хинчклифф.

Никто не выразил ей соболезнований и ни словом не обмолвился о смерти мисс Мергатройд. У мисс Хинчклифф, обычно такой деятельной, было настолько измученное, опустошенное лицо, что все было понятно и без слов. Любые соболезнования звучали бы неуместно.

— Зажгите свет, — сказала мисс Блеклок. — И подбросьте в камин угля. Я ужасно замерзла. Проходите, садитесь возле огня, мисс Хинчклифф. Инспектор обещал приехать через пятнадцать минут. Значит, он вот-вот будет.

— Мици снова спустилась вниз, — сообщила Джулия.

— Да? Порой мне кажется, что она сумасшедшая, просто сумасшедшая. Но, может, мы все тут безумны?

— Терпеть не могу, когда говорят, что преступники сумасшедшие! — вдруг брякнула мисс Хинчклифф. — По-моему, наоборот, они очень даже неплохо соображают… раз способны так холодно и жестоко рассчитать каждый свой шаг.

С улицы донесся шум машины, и вошел Креддок с полковником, миссис Истербрук, Эдмундом и миссис Светтенхэм. Вид у них был подавленный.

Полковник Истербрук сказал голосом, прозвучавшим как слабое эхо его обычного голоса:

— Ха! Хороший огонь.

Миссис Истербрук села рядом с мужем, не снимая шубы. Ее лицо, всегда очаровательное и немножко кукольное, напоминало сейчас маленькую, облезлую мордочку ласки. Эдмунд был настроен весьма злобно и хмуро глядел по сторонам. Миссис Светтенхэм держалась напряженно и казалась пародией на саму себя.

— Ужасно, правда? — затараторила она. — Я имею в виду то, что творится. Воистину молчание — золото. Никому не дано знать, кто будет следующим… это как с ума. Мисс Блеклок, дорогая, вам не кажется, что вам не помешало бы выпить чуточку бренди? Всего полрюмочки. Я всегда говорила, что бренди — прекрасная штука, он так взбадривает! С моей… с нашей стороны, конечно, ужасно, что мы вторглись к вам, но нас заставил прийти инспектор. Ах, все так ужасно, ее ведь не нашли. Я о бедной старушке, которая жила у викария. Банч Хармон чуть не помешалась. Никто не знает, куда она пропала. К нам не заходила… Я ее вообще сегодня не видела. А уж я бы знала, если б она возвратилась в дом викария, ведь я была в гостиной на другой половине дома, а Эдмунд работал у себя в кабинете, у него окна выходят на улицу… Так что какой бы дорогой она ни пошла, мы все равно бы ее увидели. Но я все же надеюсь и молюсь, чтобы с нашей дорогой старушкой ничего не приключилось. Хоть бы все было в порядке!

— Мама! — В голосе Эдмунда звучало страдание. — Неужели ты не можешь помолчать?

— Конечно, дорогой, охотно! — заявила миссис Светтенхэм и уселась рядом с Джулией.

Инспектор Креддок стал возле двери. Лицом к нему рядком сидели три женщины. Джулия и миссис Светтенхэм расположились на диване, а миссис Истербрук притулилась на подлокотнике кресла, в котором восседал ее муж. Креддок их так не рассаживал, но то, что они сели вместе, очень его устраивало.

Мисс Блеклок и мисс Хинчклифф склонились над камином. Эдмунд стоял возле них. Филлипа отошла в глубь комнаты, в тень.

Креддок начал без проволочек.

— Ни для кого не секрет, что мисс Мергатройд убили, — сказал он. — У нас есть основания полагать, что убийца — женщина. По ряду причин мы можем сузить круг подозреваемых. Я намерен спросить у некоторых дам, что они делали сегодня с шестнадцати часов до шестнадцати часов двадцати минут. У меня уже есть сведения о передвижениях одной молодой особы, именующей себя мисс Симмонс. Я прошу ее повторить свои показания. Причем должен предупредить вас, мисс Симмонс, вы не обязаны отвечать, если боитесь, что ваши ответы будут вам инкриминированы, каждое ваше слово будет фиксироваться констеблем Эдвардсом и может быть использовано в качестве свидетельских показаний на суде.

— Это все обязательно, да? — спросила Джулия. Она сильно побледнела, но держала себя в руках. — Хорошо, я повторю. С четырех до двадцати минут пятого я гуляла по полям — сначала у ручья, около фермы Комптона. Потом вышла на дорогу и свернула в поле, где растут три тополя. Насколько помню, по пути никого не встретила. Мимо Боулдерса я не проходила.

— А чем вы занимались, миссис Светтенхэм?

Эдмунд поинтересовался:

— А вы что, всех нас подозреваете?

Инспектор повернулся к нему.

— Нет. На данный момент только мисс Симмонс. Но я не исключаю, что обвинение может быть предъявлено любому из здесь присутствующих, и, разумеется, каждый из вас имеет право заявить о том, что согласен отвечать только в присутствии своего адвоката.

— О, это лишь зряшная трата времени! — вскричала миссис Светтенхэм. — Я уверена, что в двух словах смогу рассказать о том, что делала в это время. Вас ведь это интересует, да? Я начинаю?

— Пожалуйста, миссис Светтенхэм.

— Сейчас. — Миссис Светтенхэм на миг зажмурилась. — Конечно, к убийству мисс Мергатройд я не имею ни малейшего отношения. Думаю, это всем здесь очевидно. Но существуют общепринятые правила… и я прекрасно понимаю, что полиция вынуждена задавать массу ненужных вопросов и тщательно записывать все ответы. Для так называемого “досье”. Я права? — Миссис Светтенхэм повернулась к констеблю Эдвардсу, прилежно записывавшему каждое ее слово, и снисходительно добавила:

— Надеюсь, я говорю не слишком быстро?

Констебль Эдварде, хороший стенографист, однако человек совершенно несветский, покраснел до ушей и ответил:

— Все в порядке, мадам. Разве что чуточку помедленней.

Миссис Светтенхэм продолжила свою речь, делая выразительные паузы там, где, по ее мнению, следовало ставить запятые или точки.

— Наверняка, конечно, сказать трудно, потому что у меня отсутствует чувство времени. Когда началась война, половина наших часов вообще встала, а другие спешат, отстают или вовсе не ходят, потому что мы их не заводим. — Миссис Светтенхэм помолчала, дабы присутствующие в полной мере прочувствовали, насколько ненадежны нынче временные ориентиры, а потом важно заявила с очень серьезным выражением на лице:

— Пожалуй, в четыре часа я вывязывала пятку на чулке (и по необъяснимым причинам ошиблась… провязала лицевой ряд вместо изнаночного). А может, я была во дворе, обрезала увядшие хризантемы… Хотя нет, это произошло раньше, до дождя.

— Дождь, — напомнил инспектор, — начался в шестнадцать часов десять минут.

— Правда? Это облегчает дело. Тогда я поднялась на чердак и подставила тазик туда, где у нас обычно капает с крыши. На этот раз текло так сильно, что я поняла: водосток опять забит. Я спустилась, надела плащ и резиновые сапоги. Я позвала Эдмунда, но он не ответил, и я решила, что он работает над очередным сложным эпизодом своего романа и не стоит его беспокоить. Лучше самой все сделать, я ведь раньше прекрасно и сама справлялась. Ничего сложного тут нет, нужно только взять ручку от метлы и привязать ее к такой длинной штуке, которой поднимают фрамуги.