— Ну, ты когда-нибудь трогал девушку?

— Тоже мне! — сказал Дени. — Ты, что ли, будешь меня учить, как это делается?

Он демонстративно пожал плечами и иронически улыбнулся. Похоже, Дебокур удивился.

— Ты выглядишь таким недотепой, — сказал он. — Трудно поверить.

— Мне нравится работать под дурачка.

Дебокур тоже улыбнулся.

— Я так и знал, — сказал он, — с таким парнем, как ты, так и должно быть. Ну? Рассказывай.

— О чем рассказывать? — громко спросил Дени.

— Ну… о… короче, про свои любовные дела. Спорим, ты спишь с девушкой.

— С этим все нормально, — сказал Дени.

— Тогда в чем дело? Я же теперь твой друг. Разве нет?

— Да, — сказал Дени, — но о таких вещах не рассказывают.

Дебокур придвинулся ближе.

— Не доверяешь мне?

— Почему же, доверяю. Но рассказывать неохота.

— Как знаешь. Я тоже на твоем месте не стал бы рассказывать.

— А на своем?

— Сейчас ничего нет.

Дебокур снова уселся и положил руки на откинутую крышку парты. Он долго смотрел на Дени.

— Сейчас ничего нет, — повторил он.

Он признавал его превосходство. Дени широко улыбнулся, и чувство удовлетворения алой волной разлилось у него по лбу.

— Да будет, вот увидишь. Никуда не денется.

— Сейчас ничего нет, — снова повторил тот.

Дени осознал свою силу и авторитет в глазах этого темноволосого крепкого парня. Он дружески похлопал его по плечу.

— Ты давно с ней знаком? — спросил Дебокур.

— Не очень, — сказал Дени слегка поспешно, не совсем осознавая, что говорит.

— Спорим, что вчера ты шел к ней на свидание. Что, не так? Когда врезался в столб? Ты сказал мне, что торопился. К ней на встречу?

— Да, — сказал Дени, — к ней.

— Она красивая?

— Очень, — сказал Дени, — глаза просто бьют наповал.

— А, глаза…

Дебокур состроил понимающую мину, и Дени ответил ему. Дени чувствовал, как нарастает его успех.

— И все остальное — наповал, — сказал он.

— Раскованная?

— Что?

— Не работай под дурачка, хватит. Ей это нравится?

— Конечно же, нравится.

— Наверное, хорошо проводишь время.

Дени подошел к окну. Неожиданно полил дождь, и капли застучали по стеклу. Префект, застигнутый дождем во дворе, бежал в здание. Немецкий солдат курил у дверей бывшей столовой и смотрел, как бежит префект.

— Ужасно злюсь, — сказал Дени.

— Почему?

Дебокур тоже подошел к окну.

— Не ходил к ней вчера. Слишком страшно выглядел. Что она может подумать? Может, вообще теперь все забудет.

— Будет еще больше любить тебя, не переживай. Женщины любят мужчин, которые заставляют их ждать. Это девушка или женщина?

— Женщина, — сказал Дени, не отрывая глаз от дождя.

— Молодая?

— Довольно.

— Но не слишком?

— Да так…

— Это лучше всего, — сказал Дебокур, — созревшие женщины — то, что надо. Как ее зовут?

— Клотильда, — сказал Дени.

И добавил, не выдержав:

— Ты никому не скажешь?

— Обещаю. Что?

— Не скажешь? Никому?

— Я никогда не пересказываю истории друзей.

— Ну ладно. Она монашка.

Дебокур казался скорее заинтригованным, чем удивленным.

— Сестра Клотильда, о которой Прифен говорил?

— Ты знаешь Прифена?

— Вчера видел. Он говорил о сестре Клотильде. Это она?

— Она, — сказал Дени.

— Твоя девушка?

— Конечно, — сказал Дени, — а кто ж еще?

Дождь забарабанил сильнее, потом стих. Дени чувствовал внутри полное спокойствие. Полное спокойствие, похожее на оцепенение. Как будто он что-то сломал, но не знал, что именно. Вопреки всему он снова испытал удивление. Теперь он был несчастлив.

— Повезло тебе! — сказал Дебокур.

Окно было мокрым. Двор выглядел размытым сквозь водяную пленку, скатывающуюся по стеклу. Деревья под низким небом казались мрачными и печальными. Солдат продолжал курить, стоя на пороге бывшей столовой. Внезапно дождь кончился.

— Дождь прошел, — сказал Дени.

XII

И в субботу, и в воскресенье сестра Клотильда прождала Дени напрасно. Она сидела в классе возле двери, держа в руках закрытую книгу. Дотерпев до восьми часов, она встала и положила книгу на место. Прежде чем выйти из класса, она погасила свет и долго сидела в темноте.

Дени еще ребенок. Наверное, отвлекли какие-то игры. В его жизни мало что значит нелепое дружеское расположение какой-то бесхарактерной тряпки. Все к лучшему. Она так сильно привязалась к нему за это короткое время… Кончить все разом — может, так будет лучше для них обоих? Если бы он продолжал приходить к ней по вечерам, как раньше, ни ее вера, ни разум не смогли бы помешать ей любить его еще больше. Сестра Клотильда думала об этом и чувствовала себя полностью опустошенной. Если Дени уйдет, у нее больше ничего не останется, никого не останется. Она снова станет просто сестрой Клотильдой, живой картиной, марионеткой.

Она стала вспоминать других монахинь из пансиона. Некоторые тоже, должно быть, чувствуют себя опустошенными. Некоторые тоже, должно быть, чувствуют себя мертвыми. У других, возможно, есть какая-то жизнь. Ведь так немного нужно, чтобы жить достойно. Вот, например, сестра Мария-Магдалена — она была боевой крестной одного из питомцев детского дома, оказавшегося в германском плену. Или настоятельница — она непрестанно молится. Или сестра Марта, у которой есть брат. Или даже она сама — у нее есть Дени.

«Я живу благодаря Дени. Мать не даровала мне жизнь. Она просто оставила меня одну, лицом к лицу с этим миром, и я стою среди декораций вместе с тысячами и тысячами других одиноких людей и смотрю на сцену, не понимая, что там происходит. Потом мне потребовалось сделать выбор. Но не я выбирала. Нет, не я. Тогда я еще не родилась. Только в двадцать шесть лет я внезапно поняла, что живу, двигаюсь, вижу свет в конце тоннеля.

Что-то случилось. Дени здесь. Я люблю его. Люблю его. Ничего не понимаю — ни за что люблю, ни как сильно люблю. Но я его люблю. Я живу. Мне хорошо. Мне плохо. Я иногда кажусь себе хорошей, иногда плохой, но я живу. Разве до Дени я знала, что такое угрызения совести? Мне нравятся угрызения моей совести, они такие же приятные, как любовь.

Нет. Господи, прости меня, я сама не знаю, что со мной. Господи, сделай так, чтобы он вернулся. Нет, нет. Господи, прости меня снова, я устала, так устала, что Ты меня больше…

Но почему он не идет? Почему он бросил меня? Может быть, настоятельница запретила ему приходить так часто? Нет, вряд ли. Я найду способ видеться с ним не здесь, не в пансионе. Но почему он не идет? Дени, прошу тебя, умоляю, приди.

Нет. Господи. Я сошла с ума.

Я хочу, чтобы он пришел. Придет он сегодня вечером? Завтра? Придет ли когда-нибудь вообще? Кто может помешать ему прийти? Родители? А вдруг он заболел? Какая-то девушка? Нет, невозможно. Он не думает о девушках. Еще не думает. О, я не хочу, чтобы он вообще о них думал. Никогда!!!

Господи, ну не наказывай меня так. Только не так. ОН МОЙ.

Думай о чем-нибудь другом. Думай о маме. Думай о пансионе. Нужно оставить Генриетту после занятий. Вечно не учит уроков. Вечно ничего не знает. Генриетта… Ну почему, Господи, он не идет?»

Сестра Клотильда встала, поправила в темноте накидку. Внизу она застала настоятельницу и двух сестер за работой. Сестра Клотильда включилась в их разговор, прислушиваясь к бою старинных часов в вестибюле.

Она старалась смеяться за ужином, отгоняла от себя образ Дени, когда стояла в часовне среди других монахинь. Но лицо его возникало снова — темные, задумчивые глаза, влажные губы, когда он улыбается, на щеках появляются ямочки.

Заснула она очень поздно — читала молитву, не вдумываясь в слова, которые шептала в подушку, плакала в темноте, комкая простыню.

Ей ничего не снилось. Когда сестра Клотильда увидела, как занимается рассвет в оконном переплете, она твердо решила больше не видеть его и тут же поняла, что готова на коленях умолять его вернуться.


Дени не приходил в пансион всю неделю. То ли из-за отметин на лице, то ли из-за разговора с Дебокуром, но он не осмеливался прийти к сестре Клотильде. Он вернулся домой сразу же после школы. Пасмурная воскресная погода простояла недолго. Выглянуло солнце, и над городом распахнулось по-настоящему весеннее небо.

Теперь Дени дружил с Дебокуром. Они расставались только на время занятий — новичку отвели место в глубине класса. Дени больше не подходил к Пьеро на переменах, и Пьеро от этого немного страдал. Но он ничего не говорил и на уроках продолжал вести конспекты и записывать задания для друга.

Одноклассники не слишком жаловали Дебокура. Когда на занятиях он поднимал шум, то всегда пытался скрыться за чужие спины, и остальным это не нравилось. Но разговоры с Дебокуром растравляли душу Дени. Они казались ему непристойными, запретными, но, несмотря на это, доставляли удовольствие.

Прежде Дени никогда ни с кем не говорил на эти темы. Дебокур удивился, когда узнал, что он даже ничего об этом не читал. Они разговаривали на перемене, когда остальные ученики гоняли мяч.

— Ты не читал «Прелюдию плоти»? — спросил Дебокур.

— Нет. Это кто написал?

— Уже не помню. Забавная книжка.

— Не слышал.

— Жалко. Прочти.

— Я мало читаю. Родители разрешают читать только Финна и Эркмана-Шатриана.

— И все?