– А может, наоборот, вам повезло? – предположил офицер охраны. – С час назад она говорила с привратником Уотерсом. После этого у него был довольно жалкий вид.

– Да не хочу я никаких разговоров с нею, Джерри! Но меня разбирает любопытство. Что я такого сделал, чтобы она обиделась?

– Может, вам просто плюнуть на это, – посоветовал Джерри. – А то вас вскроют, как банку с горохом.

– Вот это мудрый совет, мой друг!

* * *

На стакане, стоящем на письменном столе перед Амато, еще сохранился ободок пены от наскоро проглоченной бромовой сельтерской воды. На столике возле письменного стола лежала целая коллекция лекарств – пилюли, бутылочки с жидкостями, порошки, и было видно, что совсем недавно все это трогали. Амато был худым, смуглым, высоким сорокалетним мужчиной, а в данный момент еще и очень бледным. Уроженец Рима, в молодости он, наверное, слыл очень красивым, с профилем как у Цезаря на старой монете. Теперь же несколько обрюзг от диспепсии и зарождающейся язвы. Когда Шамбрэн вошел в его офис, Амато заломил руки, как мать у могилы погибшего героя.

– Если я сейчас умру без всякого предупреждения, что вы станете делать? – спросил он.

– Попытаюсь нанять другого банкетного менеджера из отеля «Пьер», – спокойно ответил управляющий и, присев у письменного стола, закурил свою неизменную египетскую сигарету.

– Как я могу закупить мясо одного возраста для двухсот пятидесяти гостей? – завопил мистер Амато. – За такое короткое время невозможно купить мясо нужного качества!

– Тогда пусть едят пироги, – улыбнулся Шамбрэн.

– Да знаете ли вы, что это значит? – продолжал кричать Амато. – Споры вокруг каждого блюда, каждой бутылки вина, каждой детали сервиса! А когда мы сделаем все так, как он хочет, Его Величество заявит, что все не так. Мои лучшие метрдотели ничего не станут делать, если только оплата не будет очень высокой.

– Оплата будет такой, как он захочет, – буркнул Шамбрэн.

– Я знаю это по последнему разу! Цветы с Гавайских островов, специальная лососина с канадского северо-запада, вина, которых нет в наших подвалах…

– Да, у нас нет таких вин, – согласился управляющий.

– Что ему взбредет на этот раз?

– Советую вам подкинуть ему один-два коварных финта.

– Финта?

– Дожмите его, как говорят по телевидению.

– Но как?

Шамбрэн тронул свои черные усики выхоленным указательным пальцем.

– Суп из хвостов кенгуру! К нему, кстати, можно подать специальную мадеру.

– Суп из хвостов кенгуру?! Управляющий мечтательно улыбнулся:

– Только что привезенных из Австралии.

– А это хорошо? – ухватился за предложение Амато.

– Суп невероятно отвратителен на вкус, – радостно сообщил Шамбрэн. – Но все двести пятьдесят гостей съедят его до последней капли, потому что никто из них все равно ничего не поймет. А вам это доставит мгновение истинного удовольствия.

На бледных губах менеджера по банкетам промелькнула грустная улыбка.

– Суп из хвостов кенгуру, – тихо повторил он. – Благодарю вас, мистер Шамбрэн.

– Не стоит благодарности. – Управляющий положил сигарету. – Я понимаю, что молодое мясо – это проблема. Попробуйте артишоки и пюре из каштанов.

– Вам не потребуется никого нанимать, если я скончаюсь, – польстил ему Амато.

– Займитесь своей работой. Не убьет же вас Его Величество. А через неделю наступит новый понедельник, и для вас все уже будет позади. – Шамбрэн посмотрел на часы, которые висели позади письменного стола Амато. Они показывали без одной минуты десять. – Предлагаю вам выпить еще стаканчик бромовой – и вперед, мой друг.

* * *

Миссис Вич, старшая телефонистка, действовала быстро и умело. Уже без пяти десять все необходимые соединения были сделаны, и Джейн Приндл, курносая рыжеволосая девушка, ее лучший оператор, сидела за пультом, через который должны были проходить все звонки в пентхаус и из него, а также к мистеру Амато, которому скоро должны будут начать звонить со всего света.

Над ячейкой пентхауса «М» загорелась красная лампочка.

– Ну вот, начинается, – сухо констатировала Джейн и, соединившись, сладким голосом проворковала: – Да, пожалуйста?

В трубке послышался высокий холодный голос с сильными британскими интонациями:

– Пожалуйста, точное время.

Джейн быстро разъединилась с пентхаусом.

– Его Величество дает миллионный прием, но слишком беден, чтобы купить себе часы. – И, восстановив связь, сладким голосом пропела: – Десять часов одна минута.

– Вы уверены?

– Да, сэр. У нас часы «Вестерн юнион».

– Благодарю вас.

В пентхаусе положили трубку.

– Ну вот, теперь он знает, который час, – объявила девушка.

– Соедините меня с мистером Амато, – попросила миссис Вич телефонистку, сидящую рядом с Джейн.

Менеджер по банкетам ответил не совсем любезно.

– Это миссис Вич, мистер Амато, – представилась главная телефонистка.

– Его Величество только что звонил, чтобы проверить время. Вы опаздываете на назначенную вам встречу уже на одну минуту и тридцать четыре секунды.

– О Боже! – вырвалось у Амато.

Глава 2

Когда мужчина достигает почтенного семидесятипятилетнего возраста, кажется вполне логичным, что он хочет отметить свой юбилей. А если к тому же это знаменитый, известный всему миру человек, которому более пятидесяти лет сопутствовали лишь выдающиеся успехи в его деле, можно ожидать, что многие не менее известные люди приложат все усилия, чтобы на нем присутствовать.

Конечно, несмотря на то, что виновник торжества был одним из самых богатых людей в мире, такой праздник вполне могли бы устроить его поклонники. Но Великий Человек задумал сам дать прием, и уже это привело весь персонал отеля «Бомонд» в настоящее смятение. Дело в том, что список приглашенных мог оказаться неожиданным и вовсе без великих имен. На свою семьдесят пятую годовщину он спокойно мог собрать странную компанию панков, неврастеников, алкоголиков, нимфоманок и дешевых искателей приключений, среди которых окажется только несколько известных представителей прессы, непонятных политических фигур и вполне респектабельных персон, которые не могут позволить себе не появиться на приеме у Обри Муна.

Обри Мун!

Британец по рождению, он стал знаменитым уже двадцатилетним. Это случилось в 1908 году. Его первые рассказы были Декадентскими, расплывчатыми и публиковались в журналах, редакции которых находились на левом берегу Сены. Мун устраивал щедрые приемы даже в те дни. И еще тогда он отлично понял, что даже самые верные друзья отходят от него так же легко, как сдирается кожа с банана. В то время и теперь его главной целью было показать грубо, без всякой жалости самые слабые места человека. Муна хотелось избегать, как ядовитую медузу. В период своего раннего творчества он вечно писал о разрушенных семьях, моральных отклонениях, нечестности людей. Потом, под влиянием таких мастеров рассказа, как Киплинг и Сомерсет Моэм, оставил свой негативный стиль и стал видным военным корреспондентом. Но его безжалостность только усилилась, а репутация возросла, потому что Мун вскрывал секреты сильных мира сего. У него возникла жажда власти, стремление контролировать жизнь именитых мужчин и женщин. И все во имя честной, святой журналистики. Муна боялись и ненавидели, но принимали таким, как есть, потому что игнорировать его – означало бы показать всему миру, что вы чего-то опасаетесь. После войны начались путешествия по всему свету, появились романы, пьесы, сначала приз Пулицера, а потом и Нобелевская премия в области литературы. Голливуд тоже сделал свой золотой вклад в его банковские счета. Мун легко мог превратить маленького актера или актрису в настоящую звезду. Но смотрите! Его руки всегда были чисты, он мог в любой момент сломать их репутацию и карьеру. Этот человек запускал пальцы во многие дела, будь они английскими или американскими. После Первой мировой войны неожиданно стал завзятым путешественником. Изучил Средний Восток, как немногие англоязычные люди в то время, поднимался в горы, летал на самолетах и, как сам любил рассказывать, через определенные интервалы успешно занимался любовью с женщинами всех цветов кожи.

– Никогда не забуду ту маленькую итальяночку в Неаполе, – говорил он и в то же самое время смешивал с грязью все остальное женское население Италии и католическую церковь в придачу.

Вот таков был Обри Мун, если описать его кратко.

В семьдесят пять он стал карикатурой на самого себя в тридцать. Во время Первой мировой войны, одетый в форму, Мун был симпатичным и романтичным, подтянутым, веселым, смуглым, хорошо сложенным, с вызывающими черными усиками и темными как вороново крыло волосами, прилизанными, блестящими. В семьдесят пять его волосы и усы все еще оставались такими же, но было ясно, что это уже не дар природы – они были искусно выкрашены. Щеки стали пухлыми и бледными, а под глазами возникли большие мешки. Губы под мертвыми усами стали тонкими и постоянно кривились в ехидной усмешке. Для него не было никого значительного – от рассыльного мальчика до президента.

Два года назад Обри Мун явился в «Бомонд», чтобы приобрести самые шикарные апартаменты – пентхаус. Мистер Шамбрэн показал ему пентхаус «L», который как раз был свободен и продавался. Мун совершенно спокойно отнесся к его цене в 194 тысячи долларов, не произвела на него никакого впечатления и стоимость ежегодного содержания в 32 тысячи.

– Это меня вполне устраивает, – заявил он Шамбрэну. – Но мне нужен пентхаус «М».

– Пентхаус «М» уже продан и занят, мистер Мун, – пояснил Шамбрэн. – Но пентхаус «L» совершенно такой же, как и «М».

– Я желаю «М», – потребовал Обри Мун. – Я готов заплатить владельцу пентхауса «М» десять тысяч, чтобы он уступил его мне.

– Совершенно невозможно. Теперешнему владельцу пентхауса «М» не нужны десять тысяч долларов, мистер Мун.