Помните, что я продвинулся в комнату не более чем на три шага. Когда послышался голос, я обернулся. В стене справа от меня находились дверь и камин, у которого стояла рапира, парная той, что убила Фрэнка, но без единого пятнышка. Я стал разглядывать мебель в стиле буль[38], с инкрустацией из золоченой бронзы, позабыв о двери сзади. Кто-то бросился на меня и снова ударил.

Когда на меня напали в Гайд-парке, я очнулся с головной болью. Но такие удары получаешь трижды в неделю, играя в футбол. Я мог бы поклясться, что в первый раз парень пробормотал извинения.

Но во второй раз у меня едва не треснул череп. Обморок продлился куда дольше, так как начался жар. И пробуждение было совсем иным.

Прежде всего я почувствовал, что нахожусь на открытом воздухе, лежа на спине в полузасохшей грязи и упираясь головой в груду булыжников. Спустя долгое время – во всяком случае, мне так показалось – я услышал скрип колес и другие знакомые уличные звуки. Первое, что я увидел, – возвышающиеся над домами справа от меня греческие колонны перед театром «Ковент-Гарден».

Уже светало. Когда я попытался сесть, началась тошнота.

Как я говорил, моя фехтовальная школа находится неподалеку от театра. К северу, возле таверны «Пьяцца», есть узкий тупик под названием Гартер-Лейн. Во времена наших дедушек это место было в моде. Но в наши дни только банкиры из Сити и торговцы – серьезные люди, над которыми потешаются щеголи, – посещают таверну «Пьяцца». Я лежал на Гартер-Лейн, менее чем в пяти ярдах от моей школы. На затылке запеклась кровь. Как и на рапире в моей правой руке.

Тело Фрэнка Орфорда, уже успевшее окоченеть, лежало на спине передо мной. Говорят, Фрэнк был настолько привередлив, что начищал до блеска даже подошвы своих сапог, как Браммелл[39]. Это оказалось правдой. Я видел сверкающие подошвы, расшитый халат с мятым галстуком и абсолютно чистую рапиру в его правой руке. Мои ботинки тоже были чистыми.

Внезапно моя голова раскололась от боли при звуке трещотки ночного сторожа. Чарли[40] стоял рядом в красном жилете и тарахтел вовсю, призывая на помощь.

Даруэнт опустил голову. Преподобный Хорас Коттон, прислонясь спиной к двери камеры, дышал тяжело и медленно.

– Вы слишком чувствительны, – заметил он. – Вашему живому воображению было бы не грех отдохнуть.

– Я это отрицаю! – заявил заключенный, словно его обвинили в худшем из преступлений.

– Очевидно, вас и мертвого лорда Франсиса доставили туда?

Даруэнт размышлял об обвинительных словах мистера Коттона и пришел к выводу, что они справедливы, хотя и не признавал этого.

– Доставили? – переспросил он. – Да.

– В голубой карете?

– Думаю, что да. На мостовой переулка виднелись следы колес.

– Чтобы представить дело так, будто вы и лорд Франсис, выпив лишнего, вышли из вашей школы, чтобы сразиться при луне на Гартер-Лейн, и что потом вы упали и расшибли голову?

– Да. Но разве я не говорил вам, падре? Дуэль на пистолетах вполне возможна. На саблях – куда ни шло. Но только не на рапирах!

– Несомненно, вы подумали об этом, придя в себя от трещотки сторожа рядом с телом лорда Франсиса?

– Нет. Я ни о чем не думал, кроме тошноты и головной боли. Чарли, зовя на помощь, как будто перед ним была дюжина головорезов, отвел меня в полицейский суд на Боу-стрит.

Я смутно припоминаю, как мы шли туда. Чарли тряс меня за плечо и твердил: «Вы пьяны, верно?» Я отрицал, но сразу потребовал бренди, так как нуждался в нем, и услышал в ответ смех людей, которых не мог разглядеть.

В конторе на Боу-стрит нас принял джентльмен по имени мистер Берни. Он отнесся ко мне с сочувствием. Я пытался рассказать свою историю, но не мог говорить связно. Мистер Берни сказал, что придется подождать прихода главного магистрата, сэра Натаниэла Конанта, и предложил мне прилечь.

Какое-то время я лежал на дощатом полу у стены в комнатушке, где на крючках висели шляпы и громко тикали часы. Думаю, ее использовали раннеры[41] Боу-стрит. Кто-то промыл и перевязал мне голову. Рядом со мной присел на корточки мужчина, как я узнал позже, мистер Хьюберт Малберри. Вы знакомы с мистером Малберри, падре?

Ординарий покачал головой.

– Выглядит он не слишком презентабельно – толстый, неряшливый и почти всю понюшку табака высыпает на себя, – но знает толк в законе. И клянусь душой, которой у меня, возможно, нет, он был мне добрым другом.

«Выпейте это», – сказал мистер Малберри. Прислонив меня к стене, он дал мне глотнуть неразбавленного спирта и запить его водой. После этого мой ум прояснился достаточно, чтобы я смог все рассказать.

Мистер Малберри не задал мне ни одного вопроса, пока я не закончил.

«Думаю, я разбираюсь в людях», – сказал он, затем встал и направился к двери.

Я спросил, куда он идет.

«Черт возьми! – воскликнул мистер Малберри, и его обрюзгшее лицо побагровело. – Разумеется, нанять двуколку! Если этот сельский дом находится там, где вы говорите, я должен найти его!»

Когда он ушел, падре, ко мне пришла еще одна посетительница. Королевский театр на Друри-Лейн находится неподалеку от Боу-стрит, а новости распространяются быстро. Мистер Кин репетировал «Макбета», и Долли Спенсер примчалась в актерском наряде, стеклянных драгоценностях, со слезами на глазах. Она обняла меня и прижалась щекой к моей щеке… – Даруэнт помолчал и добавил с усмешкой: – Как и следовало ожидать, ее вывели оттуда. Кажется, она укусила одного парня в руку. Да, Долли не леди – она всего лишь самое преданное существо на свете.

Он снова ударил по стене скованным запястьем, стараясь причинить себе боль. Священник с сочувствием смотрел на него.

– Малберри вернулся только в сумерки, – продолжал Даруэнт. – Он был слегка навеселе и стоял надо мной, пошатываясь.

«Возможно, вы честный человек, мистер Даруэнт, а возможно, принц лжецов, – заговорил он. – Но я знаю только одно – мы не можем предложить вашу историю судье и присяжным. Лучше придерживайтесь дуэли в пьяном виде».

Думаю, это все.

– Все? – изумленно воскликнул преподобный Хорас.

– Да.

– Вы смеетесь надо мной! Разве этот адвокат не нашел дом?

– Конечно, нашел. Любой сосед мог указать его местонахождение. Дом построил Ванбру[42] – он имеет форму буквы "Е", с куполами на башнях в каждом углу и часовой башней посредине. Я сам проходил мимо него много раз.

– А он нашел языческую статую на лужайке?

– Нашел.

– И комнату, где вы обнаружили лорда Франсиса мертвым?

– Да, падре. С обоями, камином и прекрасным турецким ковром.

– Какое-то безумие! – простонал преподобный Хорас. – Да-да, пейте ваше бренди, если это вас утешает!

– Но, – Даруэнт отставил бутылку после солидного глотка, – я не рассказал, что еще увидел Малберри. Красно-золотые обои теперь покрывала пыль, которая еще более плотным слоем лежала на полу и прекрасном ковре. Между инкрустированным письменным столом и высоким стулом позади него пауки сплели паутину. Такая же паутина обволакивала призмы люстры. В фибровой спинке стула не было никаких следов от удара шпагой.

Отец и мать Фрэнка, граф и графиня Кинсмир, уже давно были за границей. Они велели содержать поместье в порядке, но дом заперли, не оставив там жильцов. Комната выглядела так, словно в нее действительно никто не входил больше двух лет.

Изрядно опьяневший Даруэнт пытался казаться дружелюбным, наблюдая за собеседником.

– Ну, падре, что скажете?

– Это шутка весьма дурного вкуса, – заявил преподобный Хорас. – Не забывайте, что вы шутите над собой.

– Если это шутка, то не моя.

– Возможно, это был другой дом. Или другая комната.

– Боюсь, не было ни другого дома, ни другой комнаты. Я рассказал вам чистую правду. Вы мне больше не верите?

Священник облизнул губы.

– Я знаю, дорогой сэр, – мягко произнес он, – что вы сами в это верите.

– То есть вы называете меня безумцем?

– Нет-нет! Я называю вас другом. Но, говоря откровенно, существуют разные степени… э-э…

– Это не пойдет! – резко прервал его Даруэнт. – Подумайте сами! Защита заявляет в суде нелепую ложь о том, что мы с Фрэнком дрались на дуэли при луне на Гартер-Лейн, и эту ложь принимают безоговорочно. Вы считаете естественным, что родственники Фрэнка с этой целью подкупили присяжных?

– Не естественным, – признал священник. – Но, по крайней мере, правдоподобным.

– Отлично! Тогда кто ходатайствовал об утверждении приговора в Карлтон-Хаус?[43]

– Не понимаю.

– Отец Фрэнка вдрызг разругался с регентом и Красавчиком Браммеллом четыре года назад. Ни один Орфорд, кроме самого Фрэнка, не осмелился бы приблизиться к регенту, даже через посредство Бена Блумфилда. Однако регент утвердил мой смертный приговор, и казнь приблизилась минимум на четыре дня!

– Вы полагаете, что против вас действует кто-то еще, помимо Орфордов и этого таинственного кучера?

– Я это знаю!

– Какое-то время, сэр, я верил, что…

Ординарий оборвал себя на полуслове. Он видел слишком многих людей, сходивших с ума в одиночных камерах и считавших, что их преследуют. Коснувшись молитвенника, священник отошел и сел в нише.

– Вы многое перенесли, – вздохнул преподобный Хорас. – Постарайтесь забыть о мирских делах.

– Нет уж, спасибо. Где Долли? Где, наконец, Малберри? Он был верным другом и приходил навещать меня. – Цепи звякнули. – Вы утверждаете, что у меня есть душа. Я бы обменял эту душу на десять фунтов, чтобы оставить им хоть какое-то наследство в знак моей благодарности.

Новый голос отозвался словно из воздуха:

– Допустим, вам предложат пятьдесят?

Свечи догорали, и пламя стало голубым, с едва заметными алыми искорками. Сердце Даруэнта сжалось от суеверного страха, но он быстро понял, в чем дело.

Зазвенели ключи надзирателя, и за дверью вновь послышался суховатый старческий голос:

– Меня зовут Крокит. Илайес Крокит. Я один из тех, кому пришлось ждать. Предлагаю заключенному пятьдесят фунтов в обмен на маленькую услугу, которая не причинит ему никаких неприятностей.