Данверс затеребил очки.

— Но когда к нам приезжали полицейские, они проявили легкомыслие или… как бы получше выразиться? В общем, смерть бедной мисс Мартин объявили несчастным случаем. Я не могу на них повлиять…

— Ого! — оживился Г.М. — Зато я могу. Предоставьте это дело мне.

Сунув портсигар в карман, Г.М. с трудом поднялся на ноги, снова развернул анонимное послание и перечел его.

— Придется им поискать пишущую машинку, — проворчал он. — Кстати, Рейф… Помните, в начале двадцатых годов некоторые фирмы — производители пишущих машинок выпускали портативные модели?

— Да, помню. Но какое отношение…

— Рейф, у меня тоже была малютка «Формоза» — такая легкая, что ее можно было поднять одним пальцем. Но клавиатура оказалась очень неудобной, а буквы и символы располагались непривычно. Моя машинка выдавала восклицательный знак всякий раз, как я хотел поставить запятую; в результате тексты, напечатанные на той машинке, походили на ругательства на эсперанто.

— Но мое письмо абсолютно грамотное!

— Это я только для примера, — пояснил Г.М., бросая на своего собеседника загадочный взгляд. — Похоже, Рейф, мне придется задержаться в Стоук-Друиде дольше, чем я предполагал. Есть здесь гостиница, где я мог бы поселиться?

— Что вы! Живите у меня!

Г.М. досадливо поморщился:

— Видите ли, Рейф… не обижайтесь, но у вас я жить не стану. Да, мне хотелось бы разместить у вас свою штаб-квартиру. Но ничего хорошего не получится, если я начну принимать здесь разных посетителей — а кое-кого и выпроваживать — в любое время дня и ночи. Так что насчет гостиницы?

Данверс вздохнул:

— У нас их две. «Голова пони» через дом, на той стороне. «Лорд Родни» напротив «Головы пони».

— Что порекомендуете?

— «Лорд Родни», — с оттенком презрения ответил Данверс, — построили пару лет назад в псевдостаринном, псевдотюдоровском стиле, когда его хозяйка, миссис Конклин, решила, что у нас будет много туристов. «Голова пони» на самом деле построена в пятнадцатом веке, как и церковь. «Пони», пожалуй, потеснее и там не так… мм… чисто. Но вы, разумеется, предпочтете настоящий пятнадцатый век.

Г.М. молча смотрел на своего собеседника.

— Эх! — воскликнул он. — Вы правы, я испытываю сильное влечение к пятнадцатому веку. Но еще более сильное влечение я испытываю к водопроводу, который работает. Такой уж я упрямый.

Желая поскорее отвлечь собеседника от своего последнего замечания, Г.М. с отвращением ткнул пальцем в «Барчестерские башни».

— Троллопом увлекаетесь? — ухмыльнулся он. — Как вы можете читать такого скучного старого лентяя?

Его уловка удалась: Данверс немедленно завелся.

— Дорогой Генри, — заявил он, — завидую вашей железной убежденности! По-вашему, на свете нет и не было ни одного писателя, равного Диккенсу?

— Конечно, — удивился Г.М., — так оно и есть… Ах, чтоб мне лопнуть! Хотелось бы мне посмотреть спектакль под названием «Как бы Диккенс написал романы Троллопа».

— По-вашему, это смешно?

— Может, и не смешно. Но ужасно согревает душу. Таинственные дамы в черном бросают зловещие взгляды из окон дома викария! За фикусом затаился епископ с кинжалом… Приходской священник, испуская дикие вопли, хлопает дверями, расшвыривает в стороны стулья и скачет через столы в поисках пропавших документов!

— Генри, дело в том, что вам по душе только неприличное. Уверяю вас, подобные вещи не происходят в реальной жизни. Правда, можно возразить, что…

Дз-зынь! — звякнул колокольчик над входной дверью, и дверь тут же распахнулась так широко, что задела стеллаж в витрине. Захлопнулась она столь же резко.

Хотя на улице еще не совсем стемнело, сумерки сгущались. В призрачном свете на пороге обозначилась высокая мужская фигура в облачении англиканского священника.

Очевидно, не замечая прохода и видя перед собой только ряд столов, священник перескочил через первый стол с легкостью опытного спортсмена. Почти так же ловко он преодолел второй стол, хотя задел пяткой две книги. Книги полетели на пол; запорхали, словно голубиные крылья, страницы.

Очутившись перед третьим столом, доверху заваленным стопками томов, священник, казалось, внезапно понял всю несообразность своего поведения. Зардевшись от смущения, он нерешительно направился к ошеломленному букинисту.

— Мистер Данверс? — спросил он, тяжело дыша. — Примите мои самые искренние извинения. Иногда, к сожалению, я… так тороплюсь, что не думаю, куда иду.

— Что вы, что вы, — ответил Данверс, кланяясь.

Викарий вдохновенно продолжал:

— Я должен извиниться и за другое. К сожалению, обязанности настолько заполняют мое время, что до сих пор мне не удавалось нанести вам визит, мистер Данверс, — он улыбнулся, подавляя присутствующих своим обаянием, — и как следует, не спеша побеседовать с вами о книгах.

— Что вы, что вы, — с улыбкой повторил Данверс. В глазах его плясали веселые огоньки.

Однако один предмет настолько занимал и жег мысли преподобного Дж. Кэдмена Хантера, что исключал все остальное. Искренность бурлила в нем, словно кипяток, время от времени прорываясь наружу.

— Я пришел спросить, — заявил он, — нет ли у вас книг, посвященных написанию анонимных писем?

— Анонимных писем? — переспросил Данверс, заслоняя своим телом лежавший на столе листок.

— Да, — как ни в чем не бывало подтвердил преподобный Джеймс. — Я намереваюсь посвятить данному предмету завтрашнюю проповедь.

Воцарилась мертвая тишина.

Если преподобный Джеймс рассчитывал произвести впечатление, даже подсознательно, он, несомненно, достиг цели. Данверс застыл как вкопанный. Г.М., успевший развернуть и раскурить черную сигару, не донес ее до рта.

— Я говорю это вам, — продолжал преподобный Джеймс, — потому что никакой тайны здесь нет. Если бы мне представился случай, я бы во всеуслышание заявил о своих намерениях сегодня же вечером… Я скажу своей пастве всю правду. Устрою им разнос, буду язвить и бичевать порок всеми доступными мне скромными средствами. Я скажу прихожанам в лицо, что я о них думаю. Если им не понравятся мои слова, боюсь, здесь не моя вина.

Данверс тихо заговорил:

— Но ваша паства… — Он помолчал. — Почему?

— Вы, сэр, нечасто бываете в церкви?

— Да. К сожалению, нечасто.

— Они могли бы открыться мне, — заявил преподобный Джеймс. — По крайней мере, многие из пострадавших. Но все молчали, боясь скандала. Я мог бы спасти жизнь невинной женщины… — Священник стиснул кулаки. — Однако я во что бы то ни стало намерен разоблачить авторшу анонимок и выставить ее на всеобщее поругание! Впрочем… я не должен разоблачать свой план до завтра. Кстати, сам я тоже хорош! Ведь и я понятия не имел о поразившей нас чуме до тех пор, пока вчера днем сам не получил такое письмо!

— Можно узнать, — спросил Данверс, глядя в пол, — что было в письме?

— Можно, — кивнул преподобный Джеймс, обхватывая себя руками. Сунув руку во внутренний карман пиджака, он порылся там, но ничего не нашел. — Я… забыл его дома. В общем, меня обвиняют в… незаконной связи с мисс Джоан Бейли.

Признавшись в самом страшном, викарий заговорил смелее.

— Я намерен, — заявил он, — зачесть вслух полученное мной мерзкое письмо во время утренней службы!

Глава 4

Наступила такая тишина, что стало слышно собачье тявканье на противоположной стороне улицы. Но сэр Генри настолько погрузился в себя, что напрочь забыл о ждущих его детях.

Первым нарушил молчание Данверс.

— Как вы заметили, я не любитель посещать церковь, — хрипло начал он, потирая подбородок костлявыми пальцами. — И все же… Необходимо расследование, согласен; во что бы то ни стало! Но подобный метод…

— Знаете, что произойдет, когда я прочту письмо в церкви? — спросил викарий.

— Конечно, — кивнул Г.М. — Разразится адский скандал.

— Надеюсь, что так, сэр, — только не в буквальном смысле. Но вы не поняли моей истинной цели. То письмо…

Викарий замолчал и нахмурился. Он только сейчас заметил массивную, бочкообразную фигуру со сверкающей лысой головой и злорадной усмешкой на губах; незнакомец сидел в кресле и курил черную сигару. Викарий вопросительно посмотрел на Данверса.

— Мистер Кэдмен Хантер, — проговорил последний, — позвольте представить вас сэру Генри Мерривейлу.

Викарий, вежливо кивнув, уже собирался произнести какую-нибудь любезную фразу и отвернуться, как вдруг словно что-то вспомнил и сморщил довольно красивое лицо, которое несколько портил слишком длинный нос. Потом провел рукой по светлым волосам и удивленно вскинул брови.

— Но… — сказал он, — тогда вы, должно быть, и есть тот самый феноменальный Старик!

Он произнес последнюю фразу очень спокойно и искренне, как будто сказал: «Но тогда вы, должно быть, сам сэр Ланселот!»

Нечасто в своей жизни Г.М. слышал подобную интонацию; куда чаще его нехотя благодарили или откровенно грубили. Так что от изумления он едва не выпал из кресла. Зато сигара выпала из его негнущихся пальцев, и ее затушил Данверс. Сам же Г.М. впился глазами в викария, пытаясь угадать, не издевается ли тот. Однако преподобный Джеймс и не думал шутить.

— Сынок, — заявил Г.М., выбираясь из кресла, — я чрезвычайно тронут!

— Для меня знакомство с вами большая честь, сэр Генри.

— Я и так набожен как черт, — откровенно признался Г.М., — а после таких слов, надеюсь, буду еще чаще ходить в церковь. Меня не ценят, это факт. От кого вы слыхали обо мне?

— От одного приятеля, адвоката-ирландца по имени Кит Фэррелл. Он часто вспоминает о деле с бронзовой лампой, а вы, по его рассказам, просто святой!

— Ах, сынок, нельзя верить абсолютно всему, — скромно возразил Г.М., которого слегка покоробило сравнение со святым. — Но то расследование… да, есть о чем вспомнить!