2. Лицо за занавеской

Люкас вынырнул из-за дерева у обочины и направился к Мегрэ, который, увидев подчиненного, опустил чемодан на землю. И когда оба уже было решили пожать друг другу руки, послышался нарастающий гул и внезапно, вплотную к обоим полицейским, на полном газу пронеслась гоночная машина. Задетый ею чемодан отлетел на добрых три метра в сторону.

Разглядеть что-либо не удалось. Автомобиль, оснащенный турбокомпрессором, обогнал телегу с ворохом соломы и скрылся за горизонтом.

Мегрэ нахмурился.

 — И много здесь таких проходит?

 — Это первая… Готов побожиться — он хотел сбить нас с вами. Скажете, нет?

Небо стало пасмурным. В одном из окон виллы Мишонне дрогнула занавеска.

 — Здесь можно где-нибудь переночевать?

 — Да, в Арпажоне или в Авренвиле. До Арпажона три километра, Авренвиль поближе. Там есть скромная гостиница, нечто вроде сельского постоялого двора с трактиром.

 — Снеси туда мой чемодан и закажи нам комнаты. Еще какие-нибудь сообщения?

 — Никаких. Из окон виллы за нами наблюдают. Я только что присматривался к госпоже Мишонне. Довольно объемистая шатенка. Характер у нее, думается, неважный.

 — Не знаешь, почему это место называют перекрестком Трех вдов?

— Знаю, навел справки. Название идет от дома, где живут Андерсены. Дом этот был построен еще в революцию. Когда-то здесь, на перекрестке, других построек вообще не было. И вот лет пятьдесят назад в доме, как мне сказали, жили три вдовы — мать и две ее дочки. Матери было уже девяносто, и она совершенно одряхлела, старшей дочери исполнилось шестьдесят семь, младшей — тоже шестьдесят с лишком. Теперь представьте себе: все три старухи одержимы маниакальной скупостью. Они решительно ничего не покупают и питаются только тем, что дают собственный огород и курятник. Ставни на окнах никогда не открываются. Неделями их никто не видит. Старшая дочь сломала себе ногу, о чем местные жители узнают только после ее смерти… Да, странная история!.. Долго-долго о доме Трех вдов нет буквально ни малейших сведений. А люди, конечно, сплетничают, болтают невесть что. Наконец мэр Авренвиля решает выяснить, что же там все-таки творится. Он находит всех троих мертвыми, причем, по всему судя, умерли они по крайней мере за десять дней до его прихода. Представляете? Мне рассказали, что в те дни пресса подняла немалый шум вокруг этого события. Кто-то из местных учителей, глубоко взволнованный столь таинственным происшествием, даже написал брошюру, в которой утверждал, будто дочь со сломанной ногой, возненавидев младшую сестру за то, что та сохранила полную подвижность, отравила ее, а заодно и мать. Сама же отравительница, по словам автора брошюры, якобы скончалась впоследствии в непосредственной близости от двух трупов, не будучи в состоянии сдвинуться с места и достать для себя что-нибудь съестное.

Мегрэ вновь посмотрел на этот дом, точнее на его верхний этаж и крышу, затем перевел взгляд на новый коттедж супругов Мишонне, на еще более новый гараж с авторемонтной мастерской и, наконец, на автомобили, проезжавшие по шоссе со скоростью порядка восьмидесяти километров в час.

 — Пойди забронируй за нами гостиничные номера и возвращайся.

 — А вы что собираетесь делать?

Комиссар пожал плечами и прошелся до решетки обители Трех вдов. Дом был просторен, окружен парковым участком в три-четыре гектара, украшенным двумя-тремя десятками великолепных раскидистых деревьев. Аллея, пролегавшая по склону и окаймлявшая лужайку, упиралась одним концом в крыльцо, другим в гараж — перестроенную старую конюшню. В щипце двухскатной крыши сохранился подъемный блок.

Здесь, казалось, все замерло. Кроме тонкого шлейфа дыма, ничто не свидетельствовало о какой бы то ни было жизни за этими подсиненными занавесками. Начало вечереть, вдали показались силуэты лошадей, бредущих через поле к ферме.

Мегрэ увидел невысокого человека, прогуливающегося по шоссе, заложив руки в карманы фланелевых брюк, с каскеткой на голове и трубкой в зубах. Человек запросто подошел к нему, как это принято между деревенскими соседями.

 — Кажется, вы руководите следствием?

Мегрэ присмотрелся повнимательней. Рубашка без пристежного воротничка. На ногах шлепанцы. Куртка сшита из добротного английского сукна серого цвета, на пальце — перстень с огромной печаткой.

 — Я владелец бензозаправки и гаража у перекрестка. Вас я заметил еще издали.

На носу у него выделялся шрам — след перелома. По-видимому, в прошлом боксер. Даже наверняка. Лицо, словно вылепленное ударами кулаков… Говорил он протяжно, хриплый голос звучал вульгарно и весьма самоуверенно.

 — Так что вы думаете об этой истории с машинами?

Он широко осклабился, обнажив ряд золотых зубов.

 — Если бы не труп за рулем, то все это чистая умора, прямо обхохочешься! Вам этого не понять. Вы ведь не знаете, что за тип живет напротив. Месье Мишонне, как мы его называем. Этот господин, знаете ли, не любит разговаривать с людьми душевно, просто. Он, видите ли, носит вот такие высокие воротнички и, сами понимаете, лакированные туфли. Ну, а уж госпожа Мишонне — так она, доложу я вам… Вы ее еще не видели?.. Гм!.. Эти люди вечно чего-то требуют, вечно все им не так! Придут в жандармерию и давай жаловаться — почему, дескать, машины, что останавливаются у моей заправки, так сильно тарахтят.

Мегрэ смотрел на своего собеседника нейтральным взглядом, не ободряя и не обескураживая его. Он смотрел на него просто и непринужденно, что могло бы смутить любого болтуна, но не производило ни малейшего впечатления на хозяина бензозаправки, за которым среди окрестных жителей прочно закрепилось прозвище «гаражист».

Когда проезжала машина местного булочника, «гаражист» крикнул ему:

 — Привет, Клеман! Твой клаксон починили. Возьмешь его у Жожо.

Затем, повернувшись к Мегрэ, предложил ему сигарету и продолжал:

 — Значит, несколько месяцев подряд он везде и всюду говорил, что собирается обзавестись новой тачкой, морочил голову всем автоторговцам и мне в том числе. Все добивался скидки. Никто ему никак не мог угодить. Ни один кузов не подходил — то слишком темный, то слишком светлый. Хотел, чтобы машина была цвета бордо, но не слишком бордо и все-таки обязательно бордо. Словом, в конце концов, он купил машину у одного моего коллеги в Арпажоне. Проходит несколько дней, и вдруг эта машина оказывается в гараже Трех вдов. Просто обалдеть можно, верно? Я дорого бы дал, чтобы увидеть физиономию Мишонне в то утро, когда вместо своей «шестерки» он нашел старую колымагу. Жаль убитого, он портит все дело, потому что в конце концов мертвец есть мертвец, и к таким вещам нужно относиться с уважением. Ведь это надо же!.. В общем, будете проходить мимо меня, зайдите опрокинуть стаканчик, хорошо? Пока что у перекрестка нет бистро. Но со временем будет. Мне бы только найти толкового парня, чтобы взялся за это дело, а деньжат я ему подкину.

«Гаражист» наконец понял, что его разглагольствования не встречают никакого отклика. Протянув Мегрэ руку, он простился:

 — Так, значит, до скорого.

Он удалился тем же размеренным шагом, потом остановился, чтобы переброситься парой слов с каким-то крестьянином в двуколке. За занавесками в доме Мишонне все время пряталось чье-то лицо. В сгустившихся сумерках местность по обе стороны шоссе казалась монотонной, словно бы застывшей, откуда-то издалека слабо доносились какие-то шумы, конское ржание, едва слышно звенел колокол на церковной колокольне, отстоявшей от перекрестка Трех вдов, быть может, на добрую дюжину километров.

Проехал первый автомобиль с включенными фарами, но в предвечернем свете они были едва различимы.

Мегрэ протянул руку к шнурку, свисавшему справа от калитки. В саду раздался густой и мелодичный звон вибрирующей бронзы. Последовала долгая и полная тишина. Дверь на крыльцо не отворилась, но за домом под чьими-то шагами заскрежетал гравий. В полумраке обозначился высокий силуэт мужчины, бледное лицо, черный монокль.

Карл Андерсен подошел к решетке ворот без видимых признаков волнения и, поклонившись, отпер ее.

 — Я предполагал, что вы придете. Вероятно, хотите осмотреть гараж? Прокуратура опечатала его, но вы, надо думать, имеете право…

На нем был тот же костюм, что и на набережной Орфевр; костюм был сшит безукоризненно, но уже начал лосниться.

 — Ваша сестра здесь?

Было уже не так светло, чтобы Мегрэ мог уловить легкую судорогу, пробежавшую по лицу Андерсена, который невольно вдавил свой монокль поглубже в глазницу.

 — Да.

 — Я хотел бы увидеть ее.

Недолгое колебание, и снова кивок головы.

 — Соблаговолите следовать за мной.

Они обошли дом. Позади него простиралась обширная лужайка. Над ней возвышалась терраса. Все комнаты первого этажа были на одном уровне с террасой и сообщались с ней через высокие застекленные окна-двери.

Ни в одной из комнат не горел свет. В глубине парка шлейфы тумана маскировали стволы деревьев.

 — Позвольте показать вам дорогу.

Андерсен распахнул одну из дверей, и Мегрэ вошел вслед за ним в большую гостиную. Дверь осталась открытой, и помещение быстро наполнилось свежим и плотным вечерним воздухом, запахами трав и влажной листвы. В камине, потрескивая и разбрасывая искорки, горело одно-единственное полено.

 — Я схожу и позову сестру.

Андерсен не включил свет, будто не замечая, что уже наступил вечер. Оставшись один, Мегрэ медленно зашагал по комнате, остановился перед мольбертом с эскизом, исполненным гуашью. То был набросок рисунка для современных обоев — ярко раскрашенные причудливые цветы.

Однако краски и контуры эскиза казались менее странными, нежели обстановка, в которой Мегрэ обнаружил напоминания о трех вдовах, живших здесь в былые времена.