Искусственная кожа, инициал «Б» в уголке, сто́ит, очевидно, сущие гроши. Однако внутри Кентон нашел свыше восьмисот марок бумажными купюрами, четыреста пятьдесят из которых принадлежали ему по праву. Кроме них, в бумажнике находился всего один предмет. Маленькая записная книжка в зеленой обложке. Исписаны были всего две страницы, остальные чистые. На этих двух страницах значились адреса, но почерк был столь ужасен, что Кентон решил отложить расшифровку на потом. Вырвал эти две странички из книжки и сунул в карман пальто.

Теперь оставались только деньги. После небольшой дискуссии с самим собой он решил, что имеет законное право на часть имущества господина Захса. И переложил четыреста пятьдесят марок в свой бумажник.

Кентон допил шоколад и размышлял еще минуту-другую. Затем попросил у мужчины за прилавком конверты и марки.

В первый конверт он вложил остаток денег и адресовал его господину Захсу в отеле «Джозеф». Пусть теперь этим займется полиция! Во второй положил сто марок и благодарственную записку поляку из «Хавас». В третий поместил фотографии.

На первые два конверта Кентон наклеил марки. На третьем написал свое имя и, сочинив правдоподобное объяснение для мужчины за прилавком, отдал конверт и пять марок ему на хранение.

Итак, в том, что касается денег господина Захса, совесть Кентона была чиста. Долг поляку он вернул. Избавился от компрометирующих его снимков. К тому же в кармане у него было теперь целых пятьсот марок. Кентон чувствовал, что засыпает на ходу. Он вернется в Берлин сегодня же, но чуть позже, прежде надо выспаться. И вот с легким сердцем он бросил письма в почтовый ящик и отправился в отель «Вернер».

Ко времени, когда он оказался в номере, небо начало сереть.

Кентон бросил чемодан на кровать, задернул шторы и опустился в кресло. Глаза слипались. Протянув руку, он выключил настольную лампу. Посидел с минуту, затем начал снимать галстук. Но пока возился с неподатливым узлом, сон окончательно одолел его. Кентон разжал пальцы, голова его качнулась вперед, и он заснул в неудобной позе. Прошло, наверное, минут двадцать. И вдруг его разбудил стук в дверь.

Кентон устало поднялся на ноги. Стук повторился. Он подошел к двери.

— Кто там?

— Сервис, мой господин, — ответил голос. — Господин может замерзнуть. Тут еще одеяла и плед.

Кентон отпер дверь и, отвернувшись, снова занялся узлом галстука.

Дверь распахнулась. Кентон ощутил за спиной какое-то быстрое движение. И в следующую секунду сзади на шею ему обрушился чудовищной силы удар. На долю секунды невыносимая боль пронзила тело, и еще Кентон понял, что падает головой вперед. А потом потерял сознание.

6

Ортега

Залесхофф и Тамара прибыли в Линц в десять часов вечера, взяли такси и прямо с вокзала отправились на другой конец города.

По адресу Кёльнерштрассе, 11, в тихом жилом квартале, располагалась небольшая бакалейная лавка. Оставив сестру расплачиваться с таксистом, Залесхофф позвонил в боковую дверь. Несколько минут ожидания, и вот дверь приотворилась на дюйм, и хрипловатый женский голос спросил, кто звонит.

— Я к Рашенко, — ответил Залесхофф.

Женщина отперла дверь. Сделав Тамаре знак следовать за ним, Залесхофф вошел. Прямо от двери начиналась крутая деревянная лестница, и они начали медленно подниматься по ней следом за пыхтящей женщиной.

На второй площадке женщина отворила какую-то дверь и проворчала, что Рашенко живет на самом верхнем этаже и что у нее нет сил провожать их дальше. После этого она скрылась в комнате, оставив брата с сестрой на лестнице одних. Еще три пролета — и они оказались на площадке прямо под двускатной крышей. Там была всего лишь одна дверь. Залесхофф шагнул к ней, собираясь постучать, затем обернулся к сестре.

— Ты никогда не видела Рашенко?

Тамара отрицательно покачала головой.

— Тогда ничему не удивляйся. Он был схвачен царскими офицерами, они очень грубо с ним обращались. В результате он, не считая всего прочего, онемел.

Девушка кивнула. И он громко постучал в дверь.

Мужчина, отворивший ее, был высок, седовлас и сильно сутулился. И еще его отличала какая-то неестественная худоба, одежда висела на нем как на вешалке. Казалось, под ее складками вовсе нет тела. Глаза глубоко запали, так что невозможно даже было определить, какого они цвета, но зато они сверкали, как два ярких луча, исходящих из темных впадин. При виде Залесхоффа узкие губы старика растянулись в улыбке, и он, посторонившись, пропустил их в квартиру.

Комната оказалась битком набита мебелью, так что передвигаться по ней было совершенно невозможно. Неприбранная постель в одном углу и маленькая печурка в другом лишь добавляли беспорядка. В печурке ярко пылали дрова, и от этого в комнате было нестерпимо жарко.

Рашенко жестом пригласил гостей присесть, сам тоже сел и выжидательно уставился на них.

Залесхофф снял пальто, аккуратно перекинул его через спинку кресла и уселся. А потом подался вперед и положил руку на колено старику.

— Как поживаете, дружище?

Немой поднял с пола газету, достал из кармана карандаш и что-то написал на полях. Затем показал.

— Лучше? — сказал Залесхофф. — Вот и славно! Знакомьтесь, моя сестра Тамара.

Рашенко снова что-то написал и продемонстрировал, приподняв газету.

— Он говорит, — с улыбкой заметил Тамаре Залесхофф, — что ты очень красивая девушка. Рашенко всегда был настоящим экспертом по части женской красоты. Так что считай это большим комплиментом.

Девушка улыбнулась. И поняла, что ей трудно общаться с немым человеком. Старик закивал и тоже улыбнулся.

— Новости из Вены слышали? — спросил Залесхофф.

Рашенко кивнул.

— Они передали, что здесь этим делом займусь я?

Старик снова кивнул и написал на газете: «Ортега сюда заглянет после интервью с Борованским».

Залесхофф одобрительно кивнул и с симпатией посмотрел на старика.

— Ложитесь спать, если устали. А мы с Тамарой его подождем.

Рашенко устало кивнул, поднялся, подошел к буфету, достал два бокала, наполнил их вином из каменного кувшинчика и протянул гостям.

— А вы с нами не выпьете? — спросила Тамара.

Рашенко мрачно покачал головой.

— Врачи не разрешают ему пить, — объяснил Залесхофф. — Он очень болен.

Немой снова кивнул и, улыбнувшись девушке, с деланным отвращением взглянул на вино.

— Рашенко, — продолжил Залесхофф, — очень упрямый господин. В Москве хотели отправить его в санаторий в Крым, подлечиться. Но он предпочел продолжить служить своей стране здесь.

Немой снова заулыбался — как показалось Тамаре, несколько наигранно.

— Когда-нибудь слышали о человеке по имени Саридза? — спросил Залесхофф.

Рашенко отрицательно покачал головой.

— Он служил в армии Алмазова.

Немой резко вскинул голову и пристально посмотрел на брата с сестрой. Он силился что-то сказать. Но из горла исходили только неразборчивые звуки, похожие на бульканье или клекот. Тогда он схватил упавшую на пол газету и начал яростно строчить на ее полях.

Залесхофф поднялся и посмотрел Рашенко через плечо, затем твердо, но нежно заставил старика сесть в кресло. По лицу немого катились слезы, он слабо сопротивлялся, пытался сбросить руку Залесхоффа. А потом вдруг замер и закрыл глаза.

Залесхофф обернулся к девушке.

— Это люди Алмазова его пытали. Было это восемнадцать лет тому назад, и работу свою мерзавцы проделали на совесть, — тихо добавил он.

Рашенко открыл глаза и виновато улыбнулся. Тамара отвернулась. От жары в комнате у нее заболела голова.

И тут вдруг пронзительно зазвонил телефон.

Рашенко с трудом поднялся на ноги. Подойдя к буфету, он снял аппарат с крючка на стене и поднес трубку к уху. Потом прижал к микрофону маленький ключ азбуки Морзе и резко отстучал три каких-то знака. Снова послушал, затем отстучал ответ, повесил телефон на место и вернулся к Залесхоффу.

— Вена?

Рашенко кивнул, затем взял карандаш, нацарапал что-то на полях газеты и передал ее Залесхоффу.

Тот обернулся к Тамаре.

— Из Вены сообщают, что Ортега двадцать минут назад звонил из Пассау. Они с Борованским прибудут в два тридцать.

Тамаре следующие сто пятьдесят минут показались чуть ли не вечностью. В комнате было двое часов, и на какое-то время их неравномерное тиканье точно заворожило ее. Однако вскоре Тамара обнаружила, что изменения ритма подчиняются определенной схеме, которая повторялась каждые три четверти минуты. Она покосилась на мужчин. Брат хмуро смотрел на огонь в печурке и вертел в пальцах ключ. Глаза у Рашенко были закрыты, казалось, он спит. Пробормотав, что хочет выкурить сигарету, Тамара накинула пальто и вышла на лестничную площадку.

После несусветной жары в комнате больного холодный воздух сразу освежил ее. Над головой, в окне двускатной крыши, было видно небо. Ночь выдалась такая ясная, звезды, чье сияние затмевала восходящая луна, казалось, смеялись над ней. Резкие порывы ветра сотрясали ветхий дом. Но Тамару не пугали эти звуки, напротив, почему-то вселяли уверенность. И она стояла на площадке до тех пор, пока не услышала резкий звонок внизу, возвещающий о том, что люди, которых они ждали, наконец пришли.

В ту же секунду, как только испанец вошел в комнату, стало ясно: что-то не так. Он запыхался от бега, на сероватых пухлых щеках горели красные пятна. Глаза походили на тусклые, невыразительные камушки и моргали от света, он так и стрелял ими, подозрительно оглядывая помещение, точно загнанное в угол животное. Уголок рта слегка искривился. Залесхофф, впустивший его, запер дверь и тоже прошел в комнату.

— Ну, — сказал он по-немецки, — принес то, за чем тебя посылали?