Агата Кристи - Неоконченный портрет

Выбор за ним, писала я, но пусть не забывает, что разводиться я не хочу и не верю в развод, и что если он выберет развод, то вся ответственность падет на него.

В ответ он прислал новые доказательства необходимости развода…

— Я развелась с ним…

Это был кошмар, — этот развод…

Стоять перед кучей людей… отвечать на вопросы… на вопросы очень интимного характера… про горничных…

Я ненавидела все это. Меня от этого тошнило.

Наверно, легче уж быть разведенной. Тогда не придется стоять там…

Словом, как видите, я уступила. Дермот своего добился. С таким же успехом я могла бы уступить и в самом начале и избавить себя от массы огорчений и страданий…

Не знаю, радоваться ли мне, что не уступила раньше, или нет…

И не знаю, почему я всё же уступила — потому, что устала и хотела покоя, или потому, что убедилась: это единственное, что стоит сделать, или потому, что все-таки хотела уступить Дермоту…

Иногда мне кажется, что из-за последнего…

Вот почему я с тех пор всегда чувствую себя виноватой, когда Джуди смотрит на меня…

Ведь получалось так, что я предала Джуди ради Дермота.

Дермот женился на Марджори Коннелл через несколько дней после того, как суд вынес окончательное решение.

Я полюбопытствовал, как относилась Селия к сопернице. Она так мало рассказывала о ней, как будто той и не было. Она не стала говорить, будто слабовольного Дермота совратили с пути, хотя именно на это обманутые жены чаще всего и ссылаются.

Селия ответила на мой вопрос сразу же и честно.

— Не думаю, что его сбили с пути истинного. Марджори? Что я думала о ней? Не помню… Это казалось не важным. Важно было то, что происходило с Дермотом и со мной, а не с Марджори. Его бесчеловечное отношение ко мне — вот чего я не могла пережить…

И в этом, мне кажется, я вижу то, что сама Селия увидеть не сможет. Она с нежностью относилась к собственным страданиям. Если бы к шапочке Дермота, когда он был ребенком пришпилили бабочку, он бы не расстроился. Он бы твердо решил, что бабочке это нравится!

Именно так он относился и к Селии. Он любил Селию, но хотел иметь рядом Марджори. Он был по существу высоконравственным молодым человеком. Чтобы жениться на Марджори, ему надо было избавиться от Селии. Но поскольку он любил Селию, он хотел, чтобы эта его идея и ей пришлась по душе. Когда Селия воспротивилась, он разозлился. И оттого, что ему было плохо, когда он обижал ее, он обижал ее еще сильнее — с совершенно ненужной безжалостностью… Я могу понять это, я почти могу посочувствовать…

Допусти он мысль, что он жесток по отношению к Селии, он бы так себя вести не смог… Как многие другие безжалостно честные мужчины, он не был честен по отношению к самому себе. Он считал себя лучше, чем был на самом деле…

Он хотел быть с Марджори и должен был ее получить. Он всегда добивался того, чего хотел, и жизнь с Селией его в этом смысле лучше не сделала.

В Селии, я думаю, он любил ее красоту и только…

Она же полюбила его крепко и навсегда. Он был, как она однажды выразилась, у нее в крови…

И она цеплялась за него. А Дермот не переносил, когда за него цеплялись. В Селии было мало огня, а женщина, в которой мало огня, с мужчиной не справится.

Вот в Мириам сидел бес. Несмотря на всю ее любовь к Джону, мне не верится, что ему всегда было с ней легко. Она обожала его, но и терзала. А в мужчине сидит зверь, которому нравится, когда ему идут наперекор.

У Мириам было то, чего не хватало Селии. То, что грубо можно было бы назвать, наверное, нахальной смелостью.

Когда Селия начала противиться Дермоту, было уже поздно…

Она сама признает, что о Дермоте стала думать по-другому теперь, когда ее больше не сбивала с толку его неожиданно проявившаяся жестокость.

— Сначала, — говорит она, — выглядело так, будто я всегда его любила и делала все, как он хотел, а потом, когда он мне впервые в самом деле понадобился, когда у меня было горе, он повернулся и нанес мне удар в спину. Сказано это, наверное, несколько газетным языком, но я выразила то, что чувствовала… Есть в Библии слова, которые передают это в точности. — Селия помолчала и процитировала: — «Ибо не враг поносит меня — это я перенес бы; не ненавистник мой величается надо мною, — от него я укрылся бы; который был для меня то же, что я — друг мой и близкий мой». Как раз это-то и обижало. «Друг мой и близкий мой».

Если Дермот мог быть изменником, значит, кто угодно может изменить. Все в мире стало ненадежным. Я больше никому и ничему не верила…

Это так страшно. Вы понятия не имеете, как это страшно. Ни на кого нигде нельзя положиться.

Понимаете… куда ни посмотришь, всюду Стрелец…

Но вообще-то это была моя ошибка: чересчур я верила Дермоту. Так сильно никому нельзя верить. Это неразумно.

Все эти годы, пока Джуди росла, у меня было время подумать… Я много чего передумала… И поняла: вся беда в том, что я была глупа… Глупа и самонадеянна!

Я любила Дермота — и не удержала его. Мне следовало понять, что он любит и чего он хочет, и стать такой… Мне следовало понять (как он сам говорил), что ему «нужна перемена»… Мама просила меня не уезжать и не оставлять его одного… Я его одного оставила. Я так была самоуверенна — никогда даже и мысли не допускала, что такое может случиться. Я была в полной уверенности, что я тот человек, которого он любит и будет всегда любить. Неразумно чересчур доверять людям — я уже говорила об этом, неразумно подвергать их слишком большим испытаниям, водружать их на пьедестал только потому, что тебе нравится их там видеть. Я никогда достаточно ясно не понимала Дермота… А могла бы… если бы не была такой самонадеянной и не считала: то что случается с другими женщинами, никогда не случится со мной… Я была глупой.

Поэтому я и не виню теперь Дермота — такой уж он человек. Мне надо было это знать и быть начеку и не быть такой самоуверенной и самодовольной. Если что-то тебе дороже всего на свете, надо быть умнее… Я не была…

Совсем обычная история. Теперь я это знаю. Нужно только газеты читать — особенно воскресные, которые любят писать о таких вещах. О женщинах, которые суют голову в духовку — или глотают снотворное в огромных дозах. Так жизнь устроена… в ней много жестокости и боли — из-за людской глупости.

Я была глупа. И жила в придуманном мире. Да, глупа.

— А потом, — спросил я Селию, — что вы делали потом? Это же давно было.

— Да, десять лет назад. Я путешествовала. Побывала в тех местах, которые мне хотелось посмотреть. Завела много друзей. Были у меня и авантюры. По-моему, право же я немало поразвлекалась.

Она говорила об этом не очень уверенно.

— У Джуди, естественно, бывали каникулы. Я всегда чувствовала себя виноватой перед ней… И я думаю, она знала, что я это чувствовала. Она никогда ничего не говорила, но я думаю, в душе винила меня за потерю отца… И в этом она, конечно, была права. Она сказала однажды: «Ты папочке не нравилась. А меня он любил». Я подвела ее. Мать все должна делать, чтобы отец ребенка ее любил. Это входит в ее обязанности. Я не справилась. Иной раз, сама того не понимая, Джуди задевала меня за живое, но она помогла мне прозреть. Без обиняков выкладывала все, что думала.

Не знаю, как получилось у меня с Джуди, — провалилась я или преуспела. Не знаю, любит она меня или нет. Вещами материальными я ее обеспечила. Но не могла дать другого — того, что мне казалось важным: ей это было не нужно. Я сделала лишь одно. Поскольку я любила ее, я оставила ее в покое. Я не пыталась навязывать ей свои взгляды и убеждения. Я просто пыталась дать ей почувствовать, что я рядом, если я ей понадоблюсь. Но я ей была не нужна. Такой человек, как я, ни к чему, такой как она, — разве что, как я уже говорила, в вещах материальных… Я люблю ее, как я любила и Дермота, но я ее не понимаю. Я постаралась не идти у нее на поводу из трусости… Была ли я ей когда-нибудь полезна, — этого я не узнаю… Я надеюсь, что была — очень надеюсь… Я так люблю ее…

— А где она теперь?

— Вышла замуж. Поэтому я и приехала сюда. Я не была раньше свободна, надо было заботиться о Джуди. Она вышла замуж в восемнадцать лет. Он очень приятный человек, старше нее — честный, добрый, состоятельный, все в нем есть, что я могла бы пожелать. Я хотела, чтобы она подождала, чтобы имела время убедиться, но она ждать не стала. Нельзя бороться с такими людьми, как она и Дермот. Им обязательно надо на своем настоять. И потом: как можно решать за другого? Можно ведь покалечить жизнь, думая, что помогаешь. Вмешиваться нельзя…

Она уехала в Восточную Африку. Время от времени шлет коротенькие счастливые письма. Такие же, как бывало писал Дермот, — одни факты и ничего больше, но все равно понять можно, что все в порядке.

— И тогда, — спросил я, — вы приехали сюда. Зачем?

Она ответила не спеша:

— Не знаю, смогу ли объяснить так, чтобы вы поняли… Мне запали в душу слова, сказанные как-то одним человеком. Он немного знал от меня о том, что произошло. Он был человек отзывчивый. Он спросил: «Как вы собираетесь жить дальше? Вы же еще так молоды». Я ответила, что есть Джуди, что я путешествую, что осматриваю города и памятники.

Он сказал: «Одним этим вам не прожить. Вам надо завести любовника или любовников. Решите сами, что вам больше подойдет.

Слова его меня напугали, так как я знала, что он прав…

Люди заурядные, ни над чем особенно не задумывающиеся, говорили мне: «Дорогая, вы опять выйдете замуж — за какого-нибудь хорошего человека, с которым забудете о всех своих невзгодах».