Агата Кристи - Неоконченный портрет

— Знаешь, Селия, я приезжаю из Лондона вымотанный, а ты хочешь, чтобы я наряжался и шел в гости и попадал домой спать только после полуночи. У меня на это просто не хватит сил.

— Не каждый же вечер. А выйти раз в неделю, наверное, не так уж трудно.

— Не хочу. Ты ходи, если есть желание.

— Я не могу ходить одна. Людей приглашают на ужин парами, и будет странно, если я буду говорить, что ты никуда вечерами не ходишь, поскольку ты еще довольно молод.

— Уверен, что ты прекрасно можешь обойтись без меня.

Это было, однако, не совсем так. За городом людей в гости зовут либо парами, либо не зовут вовсе. Но в словах Дермота была правда. Он зарабатывал на жизнь и должен иметь голос в их совместной жизни. Они отказывались от приглашений и сидели дома, Дермот читал книги по финансовым вопросам, а Селия иногда шила, иногда, сложив руки, сидела и думала о семье корнуэллских рыбаков.

Селии хотелось еще завести одного ребенка.

Дермоту не хотелось.

— В Лондоне ты постоянно говорил, что у нас мало места, — сказала Селия, — и мы были еще совсем бедные. Но сейчас у нас есть деньги, полно комнат в доме, и с двумя детьми хлопот будет не больше, чем с одним.

— Прямо сейчас нам ребенок не нужен. Опять вся эта суматоха, канитель, опять плач и вопли, и бутылочки.

— По-моему, ты и потом так же будешь говорить.

— Не буду. Я бы хотел иметь еще двоих детей. Но не теперь. Впереди уйма времени. Мы еще сравнительно молоды. Когда нам всё наскучит, это станет для нас чем-то вроде приключения. А сейчас давай поживем для себя. Ты же не хочешь, чтобы тебя опять начало тошнить. — Он помолчал. — Так и быть, скажу, что я сегодня присмотрел.

— Дермот!

— Машину. Подержанную и изрядно потрепанную. Меня на это Дэвис надоумил. Спортивная модель, прошла всего восемь тысяч миль.

И Селия подумала:

«Как же я люблю его! Такой еще мальчишка. Такой пылкий… И так много работает. Почему же отказывать ему в том, что ему хочется?.. Когда-нибудь у нас еще будет ребенок. А пока пусть у него будет машина. В конце-концов я люблю его куда больше, чем любых младенцев на свете».

Селию удивляло то, что Дермот никогда не приглашал к себе старых друзей.

— Но ты так раньше любил Эндрюса.

— Да, но мы перестали общаться. Никогда больше не встречаемся. Меняются люди…

— А Джим Лукас — вы же с ним были неразлучны, когда мы обручились.

— Не хочу я водиться с кем-либо из прежней армейской компании.

Селии как-то пришло письмо от Элли Мейтланд — Элли Питерсон, как она теперь звалась.

— Дермот, моя старая подруга Элли Питерсон вернулась домой из Индии. Я была шаферицей у нее на свадьбе. Пригласить их с мужем на уик-энд?

— Да, если хочешь. Он в гольф играет?

— Не знаю.

— Вот будет скучища, если не играет. Впрочем, значения это не имеет — ты же не хочешь, чтобы я сидел дома и развлекал их?

— А в теннис мы могли бы поиграть?

На территории усадьбы было несколько теннисных кортов — специально для тех, кто там жил.

— Элли, помню, любила играть в теннис, и Том, я знаю, играет. Он был раньше хорошим игроком.

— Послушай, Селия, я не могу играть в теннис. Это портит мне потом игру в гольф. А через три недели будет кубок «Далтон-Хита».

— Неужели ничего, кроме гольфа, не имеет теперь для тебя значения? Это так все усложняет.

— Тебе не кажется Селия, что гораздо лучше, когда каждый делает то, что ему нравится? Я люблю гольф — тебе нравится теннис. У тебя есть подруги, вот и занимайся с ними, как тебе хочется. Ты же знаешь, я никогда не вмешиваюсь в то, что тебе хочется делать.

Что верно, то верно. Вполне убедительное объяснение. Но в жизни всё оказывалось не так просто. «Если ты замужем, — рассуждала Селия, — то привязана к мужу. Никто тебя отдельно не воспринимает. Еще ничего, если придет одна Элли, но Дермоту все-таки надо бы заняться ее мужем».

В конце концов, когда в гости приезжают Дэвис (с которым Дермот играет в гольф чуть не каждый уик-энд) с женой, ей, Селии приходится целый день развлекать миссис Дэвис. А та хоть и милая, но уж очень нудная женщина. Она просто сидит себе, а ты занимай ее разговорами.

Но Селия ничего не стала говорить Дермоту, она знала, что он терпеть не может, когда ему перечат. Она пригласила Петерсонов в надежде, что все обойдется.

Элли изменилась очень мало. Они с Селией с удовольствием вспоминали старое время. Том больше молчал. Виски у него поседели. Должно быть, он хороший человек, думала Селия. Он всегда был немного рассеянным, но очень славным.

Дермот вел себя как ангел. Он извинился, сказав, что в субботу просто вынужден играть в гольф (муж Элли не играл), но всё воскресенье посвятил гостям и даже катал их по реке, чего, как Селия знала, юн терпеть не мог.

Когда гости уехали, он спросил:

— Благородно я себя вел или нет?

«Благородно» было одним из любимых его словечек. Оно всегда смешило Селию.

— Благородно. Ты ангел.

— Только подольше не заставляй меня это делать, хорошо?

Селия и не заставляла. Ей вообще-то хотелось недели через две пригласить в гости еще одну подругу с мужем, но она знала, что муж подруги в гольф не играет, и ей не хотелось заставлять Дермота снова идти на жертвы…

Так трудно, думала Селия, жить с человеком, который приносит себя в жертву. Дермота — мученика тяжело было выносить. С ним куда было легче, когда он был всем доволен…

И потом он не слишком радовался общению с ее старыми друзьями. Старые друзья, считал Дермот, обычно нагоняют тоску.

На этот счет Джуди была в полном согласии с отцом — несколько дней спустя, когда Селия заговорила о Маргарет, Джуди сделала удивленные глаза.

— А кто это — Маргарет?

— Ты не помнишь Маргарет? Ты ведь играла с ней в парке в Лондоне?

— Нет, не играла. Не играла ни с какой Маргарет.

— Джуди, ты должна ее помнить. Всего только год прошел.

Но Джуди не помнила никакой Маргарет. Она никого не помнила из тех, с кем играла в Лондоне.

— Я знаю только девочек из школы, — довольная собой заявила Джуди.

Случилось нечто восхитительное. Началось с того, что Селии позвонили в последнюю минуту по телефону и пригласили вместо кого-то на званый ужин.

— Я знаю, ты не обидишься, милочка…

Селия не обиделась. Она придет с удовольствием.

В гостях она развлекалась вовсю.

Она не стеснялась. Весело болтала. Не надо было следить, не говорит ли она «лупости». Там ведь не было Дермота с его критическим взглядом.

У нее появилось чувство, будто она неожиданно перенеслась назад, в детство.

Мужчина, сидевший за столом справа от нее, много путешествовал по странам Востока. Путешествовать было мечтой Селии.

Порой у нее возникало чувство, что подвернись такая возможность, она бы бросила Дермота, Джуди, Обри и всё-всё и ринулась бы в голубые просторы… Странствовать…

Сосед ее говорил о Багдаде, Кашмире, Исфагане и Тегеране и Ширазе (какие прекрасные слова — как приятно произносить их, даже не вкладывая особого смысла). Он рассказал Селии о своих странствиях по Белуджистану, где бывало не так уж много путешественников.

Слева от нее сидел пожилой приятный мужчина. Ему понравилась соседка, бойкая молодая женщина, когда она повернула к нему, наконец, восторженное лицо, все еще очарованная рассказами о дальних странствиях.

Он имел какое-то отношение к изданию книг, сделала вывод Селия, и рассказала ему, со смехом, о своей неудачной попытке выступить на этом поприще. Он сказал, что хотел бы посмотреть рукопись. Селия ответила, что это неудачный опус.

— Все равно, я бы хотел увидеть рукопись. Вы мне покажете ее?

— Да, если хотите, но вас она разочарует.

Наверное, разочарует, подумал он. На писательницу она не похожа, эта юная женщина, светлокожая и белокурая как скандинавка. Но она понравилась ему, так что интересно будет посмотреть, что она там написала.

Селия вернулась домой в час ночи, Дермот спал как ребенок. Но она была в таком возбуждении, что разбудила его.

— Дермот, я так чудесно провела вечер! Мне было так весело! Там был человек, который рассказал мне уйму всего про Персию и Белуджистан, и был один славный издатель, а после ужина меня заставили петь. Пела я ужасно плохо, но, кажется, они ничего не заметили. И потом мы вышли в сад, и я пошла с путешественником посмотреть на пруд с лилиями, и он пытался меня поцеловать — мило так, не нахально — и все было так чудесно — луна и лилии и все, все что я, пожалуй, и не возражала бы, чтоб он меня поцеловал, но я не позволила, потому что знаю: тебе бы это не понравилось.

— Точно, — сказал Дермот.

— Но ты не обиделся, правда?

— Нет, конечно, — дружелюбно сказал Дермот, — рад, что ты повеселилась. Не понятно только, зачем было меня будить и обо всем этом рассказывать.

— Затем, что мне было так весело, — ответила она и добавила извиняющимся тоном: — Я знаю, ты не любишь, когда я так говорю.

— Говори сколько хочешь. Только мне это кажется глупым. Человек может прекрасно проводить время, и вовсе не обязательно ему трезвонить об этом.

— А я не могу так, — призналась Селия, — мне надо выговориться, иначе я лопну.

— Вот теперь, — сказал Дермот, поворачиваясь на другой бок, — и рассказала.

И заснул.

«Такой уж он Дермот, думала, немного поостыв, Селия, пока раздевалась. — Словно ушатом воды окатит, но он же добрый…»