У них был очень серьезный разговор с мсье Барре.

— У нее есть дарование и голос — это так. И темперамент есть. Но голос ее пока маловыразителен — это голос мальчика, а не женщины. Но это, — улыбнулся он, — придет. Голос прелестный: чистый… ровный… и дыхание хорошее. Она может быть певицей, да. Певицей на концертной сцене, но голос ее недостаточно силен для сцены оперной.

Когда они вернулись в Англию, Селия сказала:

— Я все обдумала, мамочка. Если я не могу петь в опере, я тогда вообще не буду петь. Я имею в виду профессионально.

И засмеялась.

— Ты не хотела ведь, чтобы я пела, да, мамочка?

— Нет, конечно, я не хотела, чтобы ты стала профессиональной певицей.

— Но ты бы мне позволила? Разве ты не позволишь мне все, что я захочу, если я очень этого захочу?

— Не все, — уверенно возразила Мириам.

— Но почти все?

Мама опять ей улыбнулась.

— Я хочу, чтобы ты была счастлива, лапушка.

— Конечно же, я всегда буду счастлива, — с уверенностью ответила Селия.

3.

Той осенью Селия написала матери, что хочет стать медицинской сестрой. Бесси собиралась пойти в медсестры, и ей тоже захотелось. В последнее время она много в своих письмах писала про Бесси.

Прямого ответа Мириам не дала, но ближе к концу семестра написала Селии, что врач советует ей провести зиму за границей. Она собирается в Египет, и Селия поедет с ней.

Вернувшись из Парижа, Селия застала мать у бабушки. Мать вся была погружена в преотъездную суету. А бабушка была отнюдь не в восторге от египетской затеи. Селия слышала, как она об этом говорила с кузиной Лотти, которая была у бабушки на обеде.

— Не могу понять Мириам. Ведь она же осталась почти без денег. И вдруг решает отправиться в Египет — в Египет… это же чуть ли не самое дорогое место, куда можно было бы поехать. В этом вся Мириам, никакого понятия о деньгах. И Египет — одно из последних путешествий, которые они совершили с бедняжкой Джоном. Это так бесчувственно.

Селия считала, что вид у матери был и вызывающий и взволнованный. Она повела Селию в магазин и купила ей три вечерних платья.

— Да ведь девочка еще не выезжала в свет. Ты глупо себя ведешь, Мириам, — говорила бабушка.

— Вовсе неплохая идея — выйти в свет именно там. В Лондоне мы бы все равно себе такого позволить не смогли.

— Но ей только шестнадцать.

— Почти семнадцать. Моя мать вышла замуж, когда ей еще не было и семнадцати.

— Не хочешь ли ты, чтобы и Селия вышла замуж, когда ей еще не будет семнадцати?

— Нет, не хочу, но я хочу, чтобы у нее все было, как у других девушек.

Вечерние платья были умопомрачительны, но они подчеркивают то, что в жизни Селии было единственным нераспустившимся бутоном. Увы, «фигуры», о которой не уставала страстно мечтать Селия, таки не получилось. Никаких выпуклостей, которые можно было бы облачить в полосатую блузку. Разочарование ее было горьким и сильным. Ей так хотелось, чтобы у нее была «грудка». Бедная Селия, родиться бы ей на двадцать лет позже: какой бы восторг вызывала ее фигура? Никаких упражнений для похудания не нужно было бы для этой изящной и далеко не костлявой фигуры.

А так в корсаж платьев Селии пришлось добавлять «подушечки» — искусно собранный рюшами тюль.

Селии так хотелось черное вечернее платье, но Мириам отказала — никакого черного платья, пока Селия не вырастет. Мать купила ей платье из белой тафты, бледно-зеленое ажурное, обшитое множеством ленточек, и бледно-розовое атласное с бутоном розы на плече.

Тогда бабушка извлекла из комода красного дерева, из нижнего ящика, отрез сверкающей бирюзовой тафты и предложила, чтобы бедняжка мисс Беннет попыталась смастерить что-нибудь из этого. Мириам ухитрилась тактично намекнуть, что, возможно, модное вечернее платье не совсем будет по силам бедняжке мисс Беннет. Шили из голубой тафты в другом месте. Потом Селию водили к парикмахеру и дали несколько уроков того, как самой делать прическу, а это было дело совсем не простое: спереди волосы накручивали на «раму», а на затылке укладывали массой локонов. Нелегко это тем, у кого, как у Селии, волосы были густые и длинные, ниже пояса, если их распустить.

Все это было чрезвычайно волнительно, так что Селия даже не заметила, что со здоровьем у матери стало лучше, а не хуже, как всегда.

Но внимание на это обратила бабушка.

— Надо же, — сказала она, — Мириам прямо как волчок стала.

Только многими годами позже Селия поняла, что переживала в то время ее мать. У самой у нее детство было безрадостным, и потому ей так хотелось, чтобы у ее малышки были все радости и развлечения, какие и должны быть у молоденьких девушек. А как Селия может «наслаждаться жизнью», если она, по сути, похоронена в деревне, где молодых людей ее возраста почти и нет.

Поэтому-то и была затеяна поездка в Египет, где у Мириам было много друзей — еще с тех времен, когда они с Джоном туда ездили. Чтобы раздобыть нужную сумму денег, она, не задумываясь, продала кое-какие акции из тех немногих, что были у нее. Селии не придется завидовать другим девушкам — она тоже будет «наслаждаться жизнью», как сама Мириам не могла.

И потом — как она призналась Селии годами позже — она боялась ее дружбы с Бесси Уэст.

— Я знаю, многие девушки начинают интересоваться другими девушками и теряют интерес к мужчинам. Это противоестественно — и это нехорошо.

— Бесси? Да я никогда Бесси и не любила особенно.

— Теперь я это знаю. Но я не знала этого тогда. Я испугалась. И вся эта чушь насчет медицинской сестры. Я хотела, чтобы ты наслаждалась жизнью, чтобы у тебя были красивые наряды и чтобы тебе все было в радость, как и всем молодым и здоровым людям.

— У меня, — ответила Селия, — так все и было.

Глава седьмая

Взрослая

1.

Селия отлично проводила время — все это так, но пережила она и немало мук из-за своей робости, которой страдала с самого младенчества. Из-за этого стала она неуклюжей, очень неразговорчивой и совершенно неспособной высказать свои чувства, если что-то доставляло ей удовольствие.

Селия редко думала о своей внешности. Она нисколько не сомневалась, что она хорошенькая, а она была очень хорошенькой: высокой, стройной, изящной, с очень светлыми, по-скандинавски золотыми волосами. У нее был прекрасный цвет лица, хотя, нервничая, она бледнела. В те времена, когда краситься считалось позором, Мириам самую чуточку подрумянивала вечером щеки дочери. Она хотела, чтобы та выглядела как можно лучше.

Селию беспокоила не внешность. Ее тяготило сознание, что она глупа. А она не была умной. Быть не умной — это ужасно. Она понятия не имела, о чем говорить с партнером по танцу. Держалась серьезно, с туповатым видом.

Мириам все время старалась разговорить дочь.

— Говори что-нибудь, лапочка. Хоть что-нибудь. Даже если ты глупость скажешь, значения не имеет. Но так трудно мужчине разговаривать с девушкой, которая произносит только «да» и «нет». Надо поддерживать разговор.

Никто не мог понять Селию лучше матери — та сама страдала от робости всю жизнь.

Никто и не представлял себе, насколько застенчива Селия. Все считали ее надменной и самодовольной. Никто не представлял себе, какой убогой она себя считала, мучительно сознавая свое социальное положение.

Поскольку она была красивой, время она проводила хорошо. К тому же, она прекрасно танцевала. К концу зимы она побывала на пятидесяти шести танцевальных вечерах и потихонечку в известной мере овладевала искусством салонной беседы. Стала она менее неуклюжей, более уверенной в себе и, наконец, получила возможность наслаждаться жизнью, а не мучиться постоянными вспышками застенчивости.

Жизнь протекала для нее как бы в тумане, где были танцы, золотистый свет ламп, поло и теннис и молодые люди. Молодые люди, которые брали ее за руку, ухаживали за ней, спрашивали, нельзя ли ее поцеловать, и были ошарашены ее надменностью. Селию же интересовал только один человек — черный от загара полковник Шотландского полка, редко танцевавший и никогда не утруждавший себя разговорами с молодыми девицами.

Ей нравился развеселый, невысокого роста, огненно-рыжий капитан Гейл, который каждый вечер танцевал с ней по три танца. (Три — наибольшее число танцев, которые позволялось танцевать с одним и тем же партнером.) Он все шутил насчет того, что танцевать учиться ей не надо, а вот говорить — надо.

Как бы то ни было, она немало удивилась, когда Мириам по дороге домой сказала:

— А ты знала, что капитан Гейл хочет жениться на тебе?

— На мне? — поразилась Селия.

— Да, он говорил со мной об этом. Он хотел узнать, может ли он, с моей точки зрения, хоть немного надеяться.

— А почему он меня об этом не спросил? — Селия слегка обиделась.

— Не знаю. Полагаю, ему было трудно.

Мириам улыбнулась.

— Но ты же не хочешь выйти за него замуж, не хочешь, Селия?

— Нет, но мне кажется, спросить меня надо было.

Это было первое предложение, сделанное Селии. Не очень, правда, удачное, думала она.

А в общем это не имело значения. Она хотела бы выйти замуж только за полковника Монкриффа, а он предложения ей не сделает. И она навсегда останется старой девой, скрывая втайне свою любовь к нему.

Можно только пожалеть загорелого полковника Монкриффа! Через полгода он был так же забыт, как и Огюст, и Сибила, и епископ Лондонский, и мистер Джеральд дю Морье.

2.