Агата Кристи - Неоконченный портрет

Сирилл держался как настоящий мужчина и заступник.

Бабушка сказала:

— Тут у меня несколько белых гвоздик, Мириам. Я подумала, что, может, тебе захочется положить их на гроб, когда его будут опускать.

Но Мириам покачала головой и сказала тихо:

— Нет, лучше я ничего такого делать не буду.

После похорон подняли жалюзи, и жизнь пошла своим чередом.

Селия задавалась вопросом, так ли уж бабушка любит маму и так ли уж мама любит бабушку. Она не вполне понимала, что заронило подобную мысль ей в голову.

Она очень переживала за мать. Мать ходила как тень, все больше молчала.

А бабушка почти весь день занималась тем, что получала и читала письма. Она то и дело говорит:

— Мириам, тебе, безусловно, это будет интересно. Мистер Пайк так прочувственно пишет о Джоне.

Но в ответ мать морщится как от боли и просит:

— Будь добра, не надо, не сейчас.

И бабушка чуть поднимает брови в удивлении и откладывает письмо, сухо бросив:

— Как угодно.

Но вот приходит новая почта и история повторяется.

— Мистер Кларк — добрейший человек, — сообщает она, шмыгая носом. — Мириам, послушай это обязательно. Тебе станет легче. Он так красиво говорит, что наши умершие навеки остаются с нами.

И вырванная из своего безмолвия Мириам восклицает:

— Нет! Нет!

После этого внезапного вскрика Селия и решила, что она знает, что испытывает мать. Мать хотела, чтобы ее оставили в покое.

Однажды пришло письмо с иностранной маркой… Мириам разорвала конверт и села читать — четыре листа, исписанных изящным убористым почерком. Бабушка не сводила с нее глаз.

— От Луизы? — полюбопытствовала она.

— Да.

Наступило молчание. Бабушка не сводила с письма жадного взгляда.

— Что она пишет? — наконец не выдержала бабушка.

Мириам неторопливо складывала письмо.

— Я не думаю, что оно предназначено для кого-либо еще кроме меня, — спокойно отозвалась мать. — Луиза всё понимает.

На этот раз брови бабушки взвились до самой кромки волос.

Через несколько дней мать с кузиной Лотти уехала, чтоб переменить обстановку. Месяц Селия прожила у бабушки.

А Мириам вернулась, и они с Селией поехали домой.

И жизнь началась опять — новая жизнь. Селия с мамой одни в большом доме с садом.

Мать объяснила Селии, что многое теперь будет по-другому. Когда папа был жив, они считали себя сравнительно богатыми. Но теперь, после его смерти, адвокаты обнаружили, что денег он оставил очень мало.

— Придется нам жить очень, очень скромно. Дом, видимо, надо продать и снять где-нибудь коттеджик.

— Ой, нет, мама, не надо.

Мириам улыбнулась: дочь просила с такой горячностью.

— Ты так любишь его?

— Да, очень.

Селия произнесла это очень серьезно. Продать Дом? Она этого не вынесет.

— И Сирилл говорит то же самое… Не знаю, право, разумно ли я поступаю… Значит, придется считать каждый пенс…

— Ну, пожалуйста, мамочка. Пожалуйста… пожалуйста… пожалуйста.

— Очень хорошо, родная. В конце концов это счастливый дом.

Да, дом был счастливый. Через много лет, оглядываясь на прошлое Селия поняла правоту этих слов. В доме была какая-то особая атмосфера. Атмосфера счастья и счастливо прожитых лет.

Были, конечно, перемены. Жанна вернулась во Францию. Садовник стал приходить только два раза в неделю и лишь за тем, чтобы присматривать за садом, а оранжерея потихоньку приходила в упадок. Ушли горничная и Сьюзен. Осталась Раунси. Чувств она не проявляла, но стоически решила остаться.

Мать убеждала ее:

— Вы же понимаете, что работы прибавится. Я могу себе позволить только одну служанку и некому будет ни обувью заняться, ни ножи точить.

— Я вполне, мэм, готова. Начинать всё по-новому мне не хочется. Привыкла я тут на своей кухне, тут меня вполне устраивает.

О преданности или привязанности — ни словечка. Даже намек на что-либо подобное смутил бы Раунси необычайно.

И Раунси осталась, платить ей стали меньше и, как Селии стало ясно уже потом, Мириам с ней было иной раз куда сложнее, чем было бы без нее. Ибо Раунси выучку прошла в старой школе и мелочиться не привыкла. Для нее кулинарные рецепты начинались так: взять пинту густых сливок и дюжину свежих яиц…» Готовить простую пищу и не тратить лишних продуктов — такое воображению Раунси было недоступно. Как и раньше, она выпекала слугам к чаю целые противни печенья, а черствые буханки хлеба вываливала на корм свиньям. Она испытывала что-то вроде гордости, заказывая продукты в лавках солидно и в изобилии. Ведь это делает честь Дому. И сильно переживала, когда Мириам лишила ее этой обязанности.

Убираться и подавать на стол стала пожилая женщина по имени Грегг. Грегг обслуживала у Мириам гостей в первые годы ее замужества.

— Как завидела ваше объявление в газете, мэм, тут же уволилась и скорее сюда. Нигде мне не было так хорошо, как у вас тут.

— Теперь все будет по-другому, Грегг.

Но Грегг твердо решила поступить к ним. Обслуживала она гостей отлично, но явить свои таланты случая ей не представилось. Не было больше званых ужинов. В комнатах же она убиралась на скорую руку: не замечала паутину и снисходительно мирилась с пылью.

Она развлекала Селию нескончаемыми рассказами о былом великолепии:

— Двадцать четыре человека усадят бывало за стол к ужину твои папаша с мамашей. Два супа, два рыбных блюда, потом четыре вида закусок, мясное — сорбе, так оно называется, два сладких, салат из омаров и мороженный пудинг!

«То-то было времечко», — словно говорила Грегг, когда нехотя приносила к столу макароны au gratin[24] — весь ужин Мириам и Селии.

У Мириам пробудился интерес к саду. В садоводстве она ничего не понимала и даже не пыталась забивать себе этим голову. Она просто экспериментировала, и опыты ее увенчивались фантастическим и абсолютно не оправданным успехом. Рассаду и луковицы она сажала в неподходящее время года и не на ту глубину, семена разбрасывала как попало. Но все, к чему бы она ни прикасалась, росло и процветало.

— Легкая у твоей мамаши рука, — признавал старик Эш угрюмо.

Старик Эш был приходящим садовником, который работал у них два раза в неделю. Он-то в садоводстве знал толк, но на беду природа наградила его тяжелой рукой. Что он ни посадит, — сохнет на корню. Не везло ему и в стрижке кустов, и то, что не погибало, как он говаривал, от сырости, погибало, по его выражению, от ранних заморозков. Он дал Мириам совет, но та его не послушалась.

Он ужасно хотел разбить на склоне лужайки перед домом «хорошенькие клумбочки полумесяцами и ромбиками и высадить хорошенькие цветочки». И был раздосадован, когда Мириам с возмущением отклонила его предложение. Зеленый простор нераспаханного луга ей больше по душе, сказала она, а он в ответ заявил: «Ну, с грядками-то больше походит на усадьбу. С этим-то вы спорить не станете».

Селия и Мириам подбирали цветы, чтобы поставить в доме, и старались перещеголять друг друга. Они делали большие высокие букеты из белых цветов: стелющегося жасмина, душистой сирени, белых флоксов, левкоев. Потом у Мириам появилась страсть к маленьким букетикам из экзотических цветов — гелиотропов и пахучих, с плоскими чашечками, алых роз.

Всю жизнь аромат старомодных алых роз напоминал Селии о матери.

Селию брала досада: как она ни старалась, подбирая цветы, букеты ее не шли ни в какое сравнение с теми, что делала мать. Составляя букет, Мириам подбирала цветы с какой-то буйной грацией. Ее композиции отличала самобытность — они никак не походили на те, что в ту пору принято было делать.

Занятия с Селией были лишены какой-либо системы, Мириам велела дочери арифметикой заниматься самостоятельно. Мириам в этом сама не была сильна. И Селия трудилась на редкость добросовестно, прорабатывала коричневую книжечку, по которой начала заниматься еще с отцом.

Однако она то и дело увязала в сомнениях, неуверенная, каким должен быть ответ в задачке — в овцах или в людях. Когда стали оклеивать комнаты обоями, это настолько заворожило ее, что она вообще забросила арифметику.

Насчет образования у Мириам были свои теории. Учительницей она была превосходной, хорошо объясняла и способна была пробудить интерес к любой теме.

Мириам обожала историю, и под ее началом Селия прошлась по событиям в биографии мира. История Англии — шаг за шагом — была для Мириам делом скучным, а вот Елизавета, император Карл Пятый, Франциск Первый во Франции, Петр Великий — все они словно живые представали перед Селией. Оживало величие Рима. Погибал Карфаген. Великий Петр рвался вытащить Россию из варварства.

Селия любила, когда ей читали вслух, и Мириам подбирала книги в зависимости от того, какой период истории они изучали. Читая вслух, она без зазрения совести пропускала целые страницы: на что-либо скучное терпения у нее решительно не хватало. Географию она увязывала с историей. Никаких других уроков не было, если не считать отчаянных попыток Мириам как-то улучшить правописание Селии, которое для девочки ее возраста было просто позорным.

Обучать Селию играть на фортепьяно взяли немку, и Селия тут же выказала музыкальную одаренность и занималась с удовольствием, разучивая гаммы куда дольше, чем того требовала фрейлен.

Маргарет Маккра, что жила по соседству, уехала, но раз в неделю на чай приезжали Мейтленды — Элли и Джейнет. Элли была старше Селии, Джейнет — младше. Они играли в «краски» и в «бабушкину лестницу» и основали тайное общество с названием «Плющ». После того, как придуманы были пароли, изобретено особое руководство и написаны письма невидимыми чернилами, общество «Плющ» несколько захирело.