VIII

Рённ пошел к машине, сел на водительское место и подождал Мартина Бека, который взял на себя неприятную миссию позвонить вдове.

— Ты что ей сказал? — спросил он, когда Мартин Бек сел рядом.

— Я только сказал, что ее муж умер. Судя по всему, у него была серьезная болезнь, и мой звонок не явился для нее полной неожиданностью. Хотя она не могла понять, при чем тут полиция.

— Ну и как она? Потрясена?

— Само собой. Она хотела схватить первое попавшееся такси и ехать в больницу. Я передал трубку врачу, надеюсь, ему удастся уговорить ее никуда покамест не ехать.

— Правильно сделал. Вот если она его увидит, она и впрямь будет потрясена. Хватит и того, что ей придется выслушать наш рассказ.

Рённ ехал по Далагатан в сторону Оденгатан, то есть в северном направлении. Перед стоматологическим институтом стоял черный «фольксваген». Рённ кивком указал на него и промолвил:

— Мало ему поставить машину где не положено, так еще и на тротуар залез. Его счастье, что мы не из автоинспекции.

— Вдобавок он был пьян, иначе бы этого не сделал, — сказал Мартин Бек.

— Или она, — возразил Рённ. — Даже наверняка это была женщина. А уж женщина за рулем…

— Типичный образчик шаблонного мышления. Услышала бы тебя моя дочь. Она бы тебе прочитала лекцию.

Машина свернула на Оденгатан, мимо церкви Густава Вазы и Оденплан. На стоянке было два такси со знаком «свободен», а перед светофором у Городской библиотеки желтая подметальная машина с оранжевой мигалкой на крыше дожидалась свободного проезда.

Мартин Бек и Рённ ехали молча. Возле Свеавеген они обогнали подметальную машину, которая с ревом уползала за угол; у Высшего коммерческого училища они повернули налево, на Кунгсгатан.

— Ах, черт подери! — вдруг с сердцем сказал Мартин.

— Да, — сказал Рённ.

И снова в машине воцарилось молчание. Когда они пересекли Биргерярлсгатан, Рённ сбавил скорость и начал искать нужный номер. Отворилась калитка напротив Гражданского училища, из нее высунулся молодой человек и поглядел в их сторону. Не давая калитке закрыться, он ждал, пока они ставили машину и переходили улицу.

Подойдя поближе, они увидели, что молодой человек гораздо моложе, чем казался издали.

Ростом он вымахал почти с Мартина Бека, но лет ему можно было дать от силы пятнадцать.

— Меня зовут Стефан, — сказал он. — Мама ждет вас.

Они поднялись вслед за ним на второй этаж, где одна дверь была приотворена. Через гардеробную и холл мальчик провел их в комнату.

— Пойду за мамой, — пробормотал он и вернулся в холл.

Озираясь по сторонам, Мартин Бек и Рённ стояли посреди комнаты. Комната выглядела очень нарядно. В дальнем ее конце было устроено подобие гостиной из мебели сороковых годов — дивана, в тон ему трех кресел светлого лакированного дерева с пестрой кретоновой обивкой и, наконец, овального стола того же дерева. На столе лежала белая кружевная салфетка и стояла хрустальная ваза с красными тюльпанами. Оба окна гостиной выходили на улицу, за белыми тюлевыми гардинами стояли в ряд ухоженные растения в горшках. Одна из коротких стен была закрыта книжными полками красного дерева. Они частью были заставлены книгами в кожаных переплетах, а частью — сувенирами и всякими украшениями. Маленькие полированные горки с хрусталем и серебром стояли тут и там, черное пианино довершало меблировку. На пианино выстроились семейные портреты в рамках. На стенах висело несколько натюрмортов и пейзажей в резных позолоченных рамах, с потолка свисала хрустальная люстра, а под ногами лежал пурпурно-красный восточный ковер.

Мартин Бек досконально изучил комнату, слушая приближающиеся шаги. Рённ тем временем подошел к книжной полке и с явным неодобрением разглядывал медный олений колокольчик, одна сторона которого была украшена пестрой картинкой, изображающей карликовую березку, оленя и лопаря, и надписью «Арьеплуг» витиеватыми красными буквами.

Фру Нюман вошла в комнату вместе с сыном. На ней было черное шерстяное платье, черные чулки и туфли. В руках она сжимала белый носовой платок. Глаза у нее были заплаканные.

Мартин Бек и Рённ назвали себя. Судя по всему, она никогда не слышала их имен.

— Садитесь, пожалуйста, — сказала она и опустилась в одно из пестрых кресел.

Когда мужчины тоже сели, она посмотрела на них с отчаянием.

— Что же все-таки случилось? — спросила она слишком высоким голосом.

Рённ достал носовой платок и начал вдумчиво, со знанием дела прочищать свой красный нос. Но Мартин Бек и не ждал от него большой помощи.

— Если у вас есть дома что-нибудь успокоительное, ну, какие-нибудь таблетки, мне думается, вам следовало бы принять одну или две, — начал он.

Мальчик, сидевший на стуле перед пианино, встал.

— У папы есть… Есть коробочка мепробамата в ванной, в аптечке. Принести?

Мартин Бек кивнул, мальчик пошел в ванную и вернулся с таблетками и со стаканом воды. Мартин Бек взглянул на этикетку, высыпал две таблетки в крышку коробочки, фру Нюман послушно приняла их и запила глотком воды.

— Благодарю, — сказала она. — А теперь будьте так любезны, объясните мне цель своего визита. Стиг мертв, и мы не в силах что-либо здесь изменить — ни вы, ни я.

Она прижала платок к губам и произнесла придушенным голосом:

— Почему мне не разрешили приехать к нему? В конце концов, это мой муж. Что они с ним сделали? Этот доктор… он такой странный…

Сын подошел к матери, сел на подлокотник ее кресла и обнял ее за плечи.

Мартин Бек повернулся так, чтобы сидеть лицом к лицу с женщиной, бросил взгляд на Рённа, помалкивавшего в уголке дивана, и сказал:

— Фру Нюман! Ваш муж умер не от болезни. Кто-то пробрался к нему в палату и убил его.

Женщина воззрилась на Мартина, и он увидел, что прошло несколько секунд, прежде чем до нее дошел смысл его слов. Она опустила руку со стиснутым в ней носовым платком, прижала ее к груди, побледнела.

— Убил? Его кто-то убил? Ничего не понимаю.

У мальчика побелели крылья носа, он еще крепче обхватил плечи матери.

— Кто? — спросила она.

— Мы не знаем. Сестра нашла его на полу, в палате, чуть после двух. Кто-то влез в окно и убил его штыком. Все это заняло буквально несколько секунд, я думаю, он не успел даже осознать, что происходит.

Так сказал Мартин Бек. Великий утешитель.

— Все указывает на то, что его застали врасплох, — вступил Рённ. — Если бы он успел как-то отреагировать, он бы попробовал защищаться, но мы не нашли никаких указаний на это.

Теперь женщина воззрилась на Рённа.

— Но за что? — спросила она.

— Мы не знаем, — ответил Рённ.

Больше он ничего не сказал.

— Фру Нюман, — снова заговорил Мартин Бек, — вы, вероятно, могли бы помочь нам это выяснить. Мы не хотим напрасно вас мучить, однако мы должны задать вам несколько вопросов. Прежде всего: вы сами никого не подозреваете?

Женщина беспомощно покачала головой.

— Вам не приходилось слышать, чтобы вашему мужу кто-нибудь угрожал? Или что у кого-нибудь есть причины желать его смерти? Словом, о каких-нибудь угрозах?

Женщина все так же качала головой.

— Нет, — сказала она. — Да и с какой стати кто-то стал бы ему угрожать?

— А может, его кто-то ненавидел…

— Почему его должны были ненавидеть?

— Подумайте хорошенько, — продолжал Мартин Бек. — Не было ли таких людей, которые могли считать, что ваш муж дурно с ними обошелся? Он ведь был полицейским, а занимаясь этим ремеслом, наживаешь себе врагов. Он вам никогда не говорил, что кто-то преследует его или угрожает ему?

Вдова растерянно поглядела на сына, потом на Рённа, потом на Мартина Бека.

— Не могу припомнить. А уж такое-то я бы запомнила, скажи он об этом.

— Папа редко говорил дома о своей работе, — сказал Стефан. — Вам лучше спросить в полицейском участке.

— Спросим и там, — сказал Мартин Бек. — Он долго болел?

— Долго, но точно я не помню, — ответил мальчик и поглядел на мать.

— С июня прошлого года, — сказала она. — Он заболел как раз перед Ивановым днем, у него начались страшные боли в животе, и он после праздника пошел к врачу. Доктор решил, что это язва желудка, и уложил его в постель. С тех пор он считался больным, побывал у многих врачей, каждый говорил свое и прописывал свое лекарство. Тогда он лег в Саббатсберг, это было три недели назад, а там они все время брали анализы и делали уйму всяких исследований, но так и не выяснили, в чем дело.

Возможность говорить перевела ее мысли в другое русло и помогла оправиться от потрясения.

— Сам папа думал, что у него рак, — вмешался мальчик. — Но врачи утверждали, что никакой это не рак. Только ему все равно было очень плохо.

— А чем он занимался все это время? Он совсем, выходит, не работал с прошлого лета?

— Нет, — ответила фру Нюман. — Ему и в самом деле было очень плохо. У него бывали приступы боли, которые длились по несколько дней подряд. Тогда он просто не вставал с постели. Он принимал всякие лекарства, но без толку. Осенью он несколько раз наведывался в участок, чтобы посмотреть, как у них идут дела, — так он выражался, но работать он не мог.

— И вы, фру Нюман, не припоминаете, чтобы он сказал или сделал что-нибудь, что можно хоть как-то увязать со всем случившимся? — спросил Мартин.

Она покачала головой и начала всхлипывать без слез. Взгляд ее был устремлен мимо собеседника в пустоту.

— У тебя есть братья или сестры? — спросил Рённ.

— Есть сестра, но она замужем и живет в Мальме.

Рённ вопросительно поглядел на Мартина Бека, а тот задумчиво крутил между пальцами сигарету и разглядывал сына и мать.

— Ну, мы пошли, — сказал Мартин Бек мальчику. — Я думаю, ты способен и сам позаботиться о маме, но лучше бы всего было раздобыть врача, который уложил бы ее в постель. У вас есть врач, которому удобно позвонить в это время?