На Рённа это не произвело никакого впечатления, он зевнул во весь рот и посоветовал:

— Тогда поищи его по селектору. Едва ли он далеко ушел.

Мартин Бек метнул в него изумленный взгляд и сказал:

— Вполне конструктивное предложение.

— Чего тут конструктивного. — ответил Рейн с таким видом, словно его несправедливо в чем-то обвиняли.

Мартин Бек снова поднял трубку и передал, что первого помощника комиссара Харальда Хульта просят, как только он объявится, незамедлительно позвонить в управление на Кунгсхольмсгатан.

Окончив разговор, он остался сидеть на прежнем месте, уронив голову в ладони.

Что-то здесь было не так. И смутное предчувствие грозящей опасности не уходило. От кого? От Хульта? Или он упустил из виду что-нибудь другое?

— Знаешь, какая мысль пришла мне в голову? — вдруг спросил Рённ.

— Какая же?

— Что, если я, к примеру, позвоню твоей жене и начну расспрашивать про тебя…

Он не договорил до конца и пробормотал:

— Ах да, ничего не выйдет. Ты же в разводе.

— А иначе что бы ты мог сказать?

— Да ничего, — отнекивался Рённ с несчастным видом. — Я просто не подумал. Я не намерен вмешиваться в твою личную жизнь.

— Нет, что ты все-таки мог бы ей сказать?

Рённ замялся, подыскивая более удачную формулировку.

— Значит, так, если бы ты был женат и я позвонил бы твоей жене, попросил бы вызвать тебя к телефону и она спросила бы, кто говорит, я бы…

— Ты бы?..

— Я бы, разумеется, не заявил: «С вами говорит Эйнар Валентино Рённ».

— Господи, это еще кто такой?

— Я. Мое полное имя. В честь какого-то киногероя. На мамашу в ту пору что-то нашло.

Мартин Бек внимательно слушал.

— Значит, ты считаешь?

— Считаю, что, если бы Хульт сказал ей: «Меня зовут Пальмон Харальд Хульт», это выглядело бы нелепо и странно.

— Ты-то откуда знаешь, как его зовут?

— А ты сам записал имя на блокноте Меландера, и вдобавок…

— Что вдобавок?

— У меня тоже есть его имя. В жалобе Оке Эриксона.

Взгляд Мартина Бека мало-помалу светлел.

— Здорово, Эйнар. Просто здорово, — сказал он.

Рённ зевнул.

— Слушай, кто у них сегодня дежурит?

— Гюнвальд. Но он ушел. И вообще от него проку не жди.

— Значит, есть еще кто-нибудь.

— Конечно, есть Стрёмгрен.

— А Меландер где?

— Дома, наверно. Он теперь по субботам выходной.

— Пожалуй, стоило бы поподробнее заняться нашим другом Эриксоном, — сказал Мартин Бек, — Беда только, что я не помню никаких деталей.

— И я не помню, — сказал Рённ. — Зато Меландер помнит. Он все помнит.

— Скажи Стрёмгрену, чтоб он собрал все бумаги, в которых упомянут Оке Эриксон. И позвони Меландеру, попроси его прийти сюда. Поскорей.

— Это непросто. Он сейчас замещает комиссара. И не любит, когда его беспокоят в нерабочее время.

— Ну, передай ему привет от меня.

— Это я могу, — сказал Рённ и. шаркая подошвами, вышел из комнаты.

Две минуты спустя он явился снова.

— Стрёмгрен едет, — сказал он.

— А Меландер?

— Приехать-то он приедет, но…

— Что «но»?

— Похоже, он не в восторге.

Восторгов, разумеется, требовать не приходилось. Мартин Бек ждал. Прежде всего, что так или иначе объявится Хульт.

И еще возможности поговорить с Фредриком Меландером. Фредрик Меландер был величайшим сокровищем отдела по особо важным преступлениям. Он обладал феноменальной памятью. В обычной жизни — зануда, но как детектив незаменим. По сравнению с ним ничего не стоила вся современная техника, ибо Меландер мог за несколько секунд извлечь из своей памяти все достойное внимания из того, что он когда-либо слышал, видел или читал о данном человеке или деле, и изложить свои воспоминания четко и вразумительно.

С такой задачей не справилась бы ни одна вычислительная машина.

Но писать он не умел. Мартин Бек просмотрел некоторые заметки в блокноте Меландера. Все они были сделаны очень своеобразным, неровным и совершенно неразборчивым почерком.

XIX

Рённ привалился к дверному косяку и захихикал. Мартин Бек вопросительно взглянул на него.

— Ты чего?

— Просто мне пришло в голову, что ты вот ищешь некоего полицейского, я ищу другого, а это, может статься, один и тот же человек.

— Один и тот же?

— Да нет, не один и тот же, конечно. Оке Эриксон и есть Оке Эриксон, а Пальмон Харальд Хульт и есть Пальмон Харальд Хульт.

Мартин Бек подумал, что Рённа пора отправить домой отдыхать. Еще вопрос, можно ли считать присутствие Рённа вполне легальным, ибо, согласно закону, который вступил в силу с первого января, ни один полицейский не имеет права отрабатывать за год свыше ста пятидесяти сверхурочных часов, причем за квартал их число не должно превышать пятидесяти. С чисто теоретической точки зрения это можно толковать так: полицейский имеет право работать, но не имеет права получать деньги. Исключение допускалось только для особо важных дел.

А сегодняшнее дело — оно особо важное? Да, пожалуй.

Не арестовать ли ему Рённа? Хотя текущему кварталу сровнялось всего четверо суток, Рённ уже перекрыл законную норму сверхурочных. Поистине новое отношение к работе.

В остальном работа идет как обычно.

Стрёмгрен раскопал кучу старых бумаг и время от времени вносил в комнату очередную стопку.

Мартин Бек изучал бумаги с растущим неудовольствием, поскольку у него возникало все больше вопросов, которые следует задать Анне Нюман.

Но он не торопился снимать трубку. Снова беспокоить женщину? Это уж слишком. Может, поручить Рённу? Но тогда ему все равно придется самому начать разговор и просить извинения сразу за обоих — за себя и за Рённа.

Эта безотрадная перспектива помогла ему обрести необходимую твердость духа, он поднял трубку и четвертый раз с начала суток позвонил в обитель скорби.

— Нюман слушает.

Голос вдовы с каждым разом звучал все бодрее. Очередное подтверждение многократно засвидетельствованной способности человека приспосабливаться ко всему на свете. Мартин Бек встрепенулся и сказал:

— Это опять Бек.

— Ведь мы разговаривали с вами десять минут назад.

— Знаю. Извините меня. Вам очень тяжело говорить об этом… этом инциденте?

Неужели он не мог подобрать более удачное выражение?

— Начинаю привыкать, — сказала Анна Нюман весьма холодным тоном. — Что вам на сей раз угодно, господин комиссар?

— Хочу вернуться к тому телефонному разговору.

— С первым помощником комиссара Хультом?

— Вот именно. Итак, вам уже случалось разговаривать с ним раньше?

— Да.

— Вы его узнали по голосу?

— Разумеется, нет.

— Почему же «разумеется»?

— Потому что раньше я не спрашивала, кто говорит.

Вот это да. Крыть нечем. Надо было все-таки заставить Рённа поговорить с ней.

— Вам это не приходило в голову, господин комиссар? — спросила женщина.

— По правде говоря, нет.

Большинство на его месте покраснело бы или замялось. Но Мартин Бек был не из таких. Он продолжал с полной невозмутимостью:

— Тогда это мог быть кто угодно.

— Вам не кажется странным, чтобы кто угодно позвонил и назвался Пальмоном Харальдом Хультом?

— Я хотел сказать, что это мог быть другой человек, не Хульт.

— Кто же тогда?

«Вопрос по существу», — подумал Мартин Бек и сказал:

— А вы могли определить по голосу, молодой это человек или старый?

— Нет.

— А описать его голос?

— Ну, он был очень отчетливый. И звучал резко.

Точная характеристика Хультова голоса. Отчетливый и резкий. Но ведь множество полицейских разговаривает таким голосом, и прежде всего те, у кого за плечами военная служба. Да и не только полицейские.

— А не проще ли вам расспросить самого Хульта? — поинтересовалась женщина.

Мартин Бек воздержался от ответа. Он решил копнуть глубже.

— Быть полицейским прежде всего означает иметь кучу врагов.

— Да, вы уже это сказали при втором разговоре. Кстати, господин комиссар, вы сознаете, что это уже наш пятый разговор менее чем за двенадцать часов?

— Очень сожалею. Вы сказали тогда, будто не знаете, что у вашего мужа были враги.

— Сказала.

— Но вы хоть знали, что у вашего мужа были неприятности по службе?

Ему послышался в трубке короткий смешок.

— А теперь я не понимаю, о чем вы.

Да, она действительно смеялась.

— Я о том, — сказал Мартин Бек без всяких околичностей, — что очень многие считали вашего мужа плохим полицейским, который не справлялся со своими обязанностями.

Фраза сработала. Разговор снова принял серьезное направление.

— Вы шутите, господин комиссар?

— Отнюдь, — примирительно сказал Мартин Бек. — Я не шучу. На вашего мужа поступало много жалоб.

— За что?

— За жестокость.

Она торопливо перевела дух и сказала:

— Это абсолютная нелепица. Вы, должно быть, спутали его с кем-нибудь.

— Не думаю.

— Но Стиг был самым мягкосердечным из всех людей, каких я когда-либо встречала. К примеру, мы всегда держали собаку. Вернее, четырех собак, по очереди. Стиг очень их любил, относился к ним с бесконечным терпением, даже когда они еще не умели проситься на улицу. Он мог неделями возиться с ними и никогда не раздражался.

— Так, так.

— И ни разу в жизни он не позволил себе ударить ребенка. Даже когда они были маленькие.

Мартин Бек частенько себе это позволял, особенно когда они были маленькие.

— Значит, никаких неприятностей по службе у него быть не могло?

— Нет. Я уже сказала вам, что он почти никогда не говорил с нами о своей работе. Но я просто-напросто не верю в эти россказни. Вы, наверное, ошиблись.

— Но ведь были у него какие-то взгляды? Хотя бы на самые общие вопросы?

— Да, он считал, что общество с точки зрения морали близко к гибели, ибо у нас неудачный режим.