— Черт побери, Питер! Даже если бы мисс Уиттакер там была — а мы теперь знаем, что это не так, — откуда бы она проведала, что ты собираешься расспрашивать миссис Кроппер о деле Доусон? Она ведь тебя знать не знает.

— Она могла узнать Мерблса. Газетное объявление, положившее начало всему этому делу, как ты помнишь, было подписано его именем.

— В таком случае почему она не попыталась убить Мерблса или тебя?

— Мерблс — стреляный воробей. Силки на него ставить бесполезно. Он не работает с клиентками-женщинами, не принимает никаких приглашений и никогда не выходит из дома без сопровождения.

— Не знал, что он так серьезно относится к собственной безопасности.

— О да, Мерблс достаточно долго прожил на свете, чтобы научиться дорожить собственной шкурой. Что касается меня, то разве ты не заметил знаменательного сходства между приключением мистера Тригга и моим маленьким приключеньицем, если можно так выразиться, на Саут-Одли-стрит?

— С миссис Форрест?

— Да. Тайное свидание. Выпивка. Попытки любым способом оставить меня на ночь. Я уверен, Чарлз, в том сахаре было что-то такое, чего там быть не должно, — смотри Закон о здравоохранении, статья «Фальсификация продуктов питания», раздел «Разное».

— Ты считаешь, что миссис Форрест — сообщница?

— Да. Не знаю, каков ее интерес — вероятно, деньги, — но не сомневаюсь, что связь существует. Отчасти из-за найденной у Берты Гоутубед пятифунтовой купюры, отчасти потому, что история миссис Форрест — откровенная ложь. Уверен, что у этой женщины никогда не было любовника, не говоря уж о муже: подлинную неопытность не скроешь. А главное — из-за сходства методов. Преступники склонны повторяться. Вспомни Джорджа Джозефа Смита с его женами, или Нила Крима, или Армстронга с его чаепитиями.

— Ну, если есть сообщница, тем лучше. Обычно сообщники выдают себя быстрее.

— Это правда. И мы находимся в выгодном положении, поскольку преступники, судя по всему, пока не подозревают, что мы догадываемся о существующей между ними связи.

— И тем не менее я по-прежнему считаю, что сначала нам нужно добыть реальное доказательство того, что преступление действительно имело место. Можешь считать меня придирой, но если бы ты указал способы, которыми можно было избавиться от этих людей, не оставив никаких следов, мне стало бы поспокойней.

— Способы, говоришь?.. Вообще-то кое-что мы знаем.

— Например?

— Ну… возьмем две наши жертвы…

— Предполагаемые.

— Ладно, старый ты крохобор. Возьмем две предположительно состоявшиеся и две (предположительно) намечавшиеся жертвы. Мисс Доусон была больна и беспомощна; Берта Гоутубед, вероятно, одурманена перееданием и непривычным количеством алкоголя; Триггу дали достаточное количество веронала, чтобы как минимум надолго отключить его, мне пытались дать что-то в том же роде, жаль, что не удалось сохранить остатки того кофе. Что из этого вытекает?

— Наверное, что способ умерщвления требует пребывания жертвы в более-менее беспомощном или бессознательном состоянии.

— Точно. Например, подкожная инъекция, хотя, похоже, им ничего не впрыскивали. Или некое малое хирургическое вмешательство — знать бы только, какое именно. Или ингаляция — правда, признаков удушья не найдено.

— Именно. Это нам мало что дает.

— Однако это уже кое-что. К тому же вполне могут существовать способы, которых мы не знаем, но квалифицированная медсестра может знать или по крайней мере могла о них слышать. Мисс Уиттакер — дипломированная медсестра, как тебе известно. Кстати, это позволило ей весьма искусно наложить повязку на собственную голову и придать себе жалкий и неузнаваемый вид, чтобы разыграть спектакль перед недогадливым Триггом.

— Тогда это не должно быть чем-то из ряда вон выходящим, то есть таким, что под силу только профессиональному хирургу либо требует весьма специфических знаний.

— Необязательно. Возможно, что-то почерпнуто из беседы с доктором или другими медсестрами. А что, если нам еще раз поговорить с доктором Карром? Хотя нет, если бы ему что-то пришло в голову, он бы уже давно нам все выложил. Я знаю, у кого спросить — у Лаббока, врача-криминалиста. Он поможет. Завтра же с ним свяжусь.

— А пока, полагаю, нам остается только сидеть и ждать, когда убьют еще кого-нибудь? — сказал Паркер.

— Да, это ужасно. Я до сих пор будто ощущаю кровь Берты Гоутубед на своих руках. Послушай!

— Да?

— А ведь в деле Тригга у нас есть почти явное доказательство. Ты не можешь подержать даму в камере за проникновение со взломом, пока мы не разоблачим остальные ее махинации? Так ведь часто делается. И, в конце концов, проникновение ведь действительно имело место. Она вломилась в чужой дом после наступления темноты и незаконно присвоила ведерко угля. Тригг ее опозна́ет — он ведь далеко не мимоходом встречался с ней несколько раз, к тому же его таксист может добавить подкрепляющие детали.

Паркер несколько минут молча дымил трубкой, потом произнес:

— В этом что-то есть. Вероятно, стоит предложить такой план начальству. Но тут нельзя торопиться. Хорошо бы добыть больше доказательств. Существует ведь такая вещь, как Хабеас корпус[189], — нельзя до бесконечности держать человека под арестом только на основании кражи ведерка угля…

— Не забывай, что имело место еще и незаконное вторжение. В конце концов, это типичная кража со взломом. А за нее и каторгу схлопотать можно.

— Все зависит от того, как суд отнесется к краже угля. Он может решить, что изначально не имелось умысла на кражу, и квалифицировать дело как мелкое или административное правонарушение. В любом случае нам не нужен приговор за кражу угля. Но я разведаю, как отнесутся к этой идее в нашем ведомстве, а тем временем еще раз свяжусь с Триггом и попытаюсь разыскать таксиста. И еще того врача, который приходил к Триггу. Может, удастся выдвинуть обвинение в покушении на убийство или как минимум в нанесении тяжкого вреда здоровью. Но мне нужны дальнейшие доказательства того, что…

— Мечтатель! Мне они тоже нужны. Но я не могу, как факир, достать их из рукава. К черту все это, будь реалистичней. Я выстроил тебе дело практически из ничего. Разве это само по себе не замечательно? Твоя беда в том, что ты в принципе неблагодарный.


Розыски потребовали от Паркера определенного времени, тянулись самые долгие в году июньские дни.

Чемберлен и Левайн перелетели Атлантику, Сигрейв[190] распрощался с Бруклендсом[191], «Дейли йелл» выступила против красных, утверждая, что раскрыла заговор, кто-то притязал на титул маркиза, а некий чехословак — на то, что якобы переплыл Ла-Манш. Хэммонд[192] превзошел достижения Грейса[193]; в Москве резко возросло число убийств; Фокслоу выиграл Золотой кубок Аскота; в Оши[194] разверзлась земля, поглотив чей-то палисадник. В Оксфорде сочли, что женщины представляют собой опасность; на «Уайт Сити»[195] разрешили использовать электрических зайцев во время собачьих бегов. На Уимблдоне был брошен вызов английскому доминированию в мировом теннисе, а палата лордов изобразила унижение паче гордости[196].

Между тем задуманный лордом Питером magnum opus[197] по выявлению ста одного способа причинения внезапной смерти достиг той стадии, когда масса листков с заметками заполонила всю его домашнюю библиотеку, грозя погрести под собою Бантера, в обязанности которого входило разбирать их, делать перекрестные ссылки и вообще создавать порядок из хаоса. Ученые-востоковеды и путешественники-исследователи отлавливались в клубах, и из них безжалостно выкачивались знания по поводу таинственных туземных ядов; из едва поддававшихся расшифровке документов добывалась информация о чудовищных экспериментах, проводившихся в немецких лабораториях; жизнь сэра Джеймса Лаббока, имевшего несчастье быть близким другом лорда Питера, превратилась в ежедневную пытку расспросами о посмертном выявлении в организме всевозможных веществ, таких как хлороформ, кураре, пары́ синильной кислоты и диэтилсульфонметилэтиметан.

— Ну наверняка же должно существовать некое средство, которое убивает, не оставляя следов, — взмолился лорд Питер, когда доктор Лаббок потребовал наконец оставить его в покое, — это же предмет такого широкого спроса! Ничего непосильного для ученых нет в том, чтобы нечто подобное изобрести. Оно должно существовать. Почему его должным образом не рекламируют? Следует развернуть кампанию по его продвижению в массы. Это же вещь, которая в любой день может понадобиться каждому.

— Вы не поняли, — сказал сэр Джеймс Лаббок. — Существует куча ядов, которые практически невозможно обнаружить при посмертном исследовании. И множество таких — особенно растительного происхождения, — которые трудно выявить в ходе анализа, не зная, что именно ищешь. Например, если делаешь тест на мышьяк, он не покажет присутствие стрихнина. А если ищешь стрихнин, анализ ничего не скажет о наличии в организме морфия. Пришлось бы бесконечно продолжать анализы один за другим, пока не наткнешься на то, что нужно. И, разумеется, существуют некоторые яды, для которых пока не придумали способов обнаружения.

— Все это мне известно, — сказал Уимзи. — Я сам все проверял. Но раз для некоторых ядов еще не существует способов выявления, как вы узнаёте об их присутствии в организме?

— Ну разумеется, по симптомам. Приходится изучать историю болезни и обстоятельства дела.

— Понятно, но мне нужен яд, отравление которым не дает никаких симптомов. Естественно, кроме смерти, если ее можно назвать симптомом. Неужели не существует яда, который действует бессимптомно и не поддается лабораторному обнаружению? Такой, от которого человек просто испускает дух. Паф-ф — и делу конец!

— Нет, конечно, — с раздражением ответил собеседник, поскольку симптомы и лабораторные анализы — это хлеб криминалиста, а кому же понравится предположение, подрывающее сами основы его профессии? — Даже у старости и психического расстройства всегда есть симптомы.