Естественно, лечащий врач, со свойственной всем им в этом вопросе недальновидностью, не позволял говорить ей правду о ее болезни, и она была убеждена, что следующая операция пройдет успешно и она проживет еще много лет. Когда же я рискнул проявить настойчивость, объясняя это тем, что мы, юристы, предпочитаем на всякий случай перестраховаться, она вконец разгневалась и фактически велела выставить меня из дома. Через несколько дней я получил от нее письмо, в котором она упрекала меня в дерзком поведении и уведомляла, что не может больше доверять человеку, который обошелся с ней столь бесцеремонно и грубо. По ее распоряжению я передал все ее дела, находившиеся в моем ведении, мистеру Ходжсону из Лихэмптона и с тех пор не имел никаких контактов ни с кем из членов ее семьи.

Таков ответ на два первых Ваших вопроса. Что же касается третьего, то, разумеется, я не считал допустимым информировать мисс Уиттакер о том, что ее право на наследство будет действительно, только если ее двоюродная бабка либо составит завещание, либо скончается не позднее 31 декабря 1925 года. Хоть у меня и не было никакого повода подозревать мисс Уиттакер в чем-либо дурном, я всегда придерживался мнения, что наследникам незачем знать заранее, сколько именно они получат в случае внезапной смерти наследодателя, ибо при любом непредвиденном несчастном случае с последним они могут оказаться в двусмысленной ситуации: наличие у них подобной информации, выйди оно наружу, может нанести ущерб их интересам. Единственное, что я счел возможным сказать, это: если мисс Доусон выразит желание видеть меня, за мной можно и нужно послать немедленно, в любое время дня и ночи. Разумеется, передача дел мисс Доусон другому юристу лишила меня возможности в дальнейшем оказывать на них хоть какое-то влияние.

В октябре 1925 года, чувствуя, что здоровье мое не так крепко, как прежде, я отошел от дел и перебрался в Италию. Сюда английские газеты доходят не всегда своевременно, поэтому я пропустил сообщение о смерти мисс Доусон. То, что она случилась столь неожиданно и при довольно загадочных обстоятельствах, конечно, не может не настораживать.

Вы также хотели знать мое мнение о психическом состоянии мисс Агаты Доусон в день нашей с ней последней встречи. Так вот, мыслила она совершенно здраво и была вполне дееспособна, чтобы заниматься делами. Правда, она никогда особо не ориентировалась в юридических вопросах, и мне было чрезвычайно трудно объяснить ей, какие проблемы могут возникнуть в связи с принятием нового закона. Она воспитывалась в сознании, что собственность всегда прямо и непосредственно переходит к следующему поколению, и ей было трудно понять, что положение может меняться. Мисс Доусон уверяла меня, что традиции никогда не позволят правительству принять подобный закон о наследовании. А когда я, преодолев сопротивление, все же сумел убедить ее, что это вполне возможно, она выразила абсолютную уверенность, что в любом случае суд не станет трактовать закон так, чтобы лишить мисс Уиттакер наследства, поскольку совершенно очевидно, что никто кроме нее претендовать на него не имеет права. «Я даже незнакома с герцогом Ланкастерским», — сказала она. Мисс Доусон была не слишком сообразительной особой, и я вовсе не уверен, что она до конца поняла суть проблемы, не говоря уж о ее упорном нежелании вообще говорить на эту тему. И тем не менее никаких сомнений в том, что она была compos mentis[186], у меня нет. Причина, по которой я убеждал ее составить завещание перед операцией, разумеется, заключалась в опасении, что после и вследствие нее она утратит дееспособность или — что с формальной точки зрения то же самое — будет постоянно находиться под действием опиатов.

В надежде, что эта информация окажется Вам полезной,

искренне Ваш, Т. Пробин».

Мистер Мерблс дважды очень внимательно перечитал письмо. При всей своей профессиональной рассудительности, даже он не мог теперь не признать, что здесь вырисовывается дело. Аккуратным старческим почерком он написал детективу-инспектору Паркеру короткое письмо с просьбой позвонить ему в Стэпл-Инн при первой же возможности.

У мистера Паркера, однако, в тот момент такой возможности не было. Он два дня напролет обходил адвокатские конторы, и при виде очередной медной таблички ему уже становилось дурно. Заглянув в длинный список, который держал в руке, он с отвращением сосчитал количество еще не охваченных им адресов.

Паркер был из тех дотошных, старательных людей, которых мир так недооценивает. Когда они с Уимзи трудились над каким-нибудь делом, само собой разумелось, что вся отнимающая много времени, кропотливая, нудная и однообразная работа доставалась Паркеру. Его временами крайне раздражало, что Уимзи воспринимает это как должное. Например, сейчас. День стоял жаркий. Тротуары были пыльными. Ветер носил по улицам клочки бумаги. Автобусы раскалились снаружи и были битком набиты внутри. Экспресс-кафе, в которое он забежал наскоро перекусить, насквозь пропахло жареной камбалой и спитым чаем. Уимзи же, как он знал, в этот момент обедал в клубе, прежде чем отправиться с Фредди Арбатнотом смотреть игру команды «Нью-Зиландерз» на какой-то из стадионов. Он так и видел его: в изысканном светло-сером костюме, вальяжно прогуливающимся по Пэлл-Мэлл. Чертов Уимзи! Ну почему он не оставил мисс Доусон покоиться с миром в своей могиле? Лежала бы себе там, никому не причиняя вреда, так нет же, неймется ему, влез в ее дела и довел до того, что он, Паркер, просто вынужден предпринять официальное расследование. Ну что ж, придется продолжить поиски этих проклятых адвокатов.

Паркер вел поиски по собственной системе, которая могла оказаться плодотворной, а могла и нет. Изучив новый закон о наследовании, он понял: когда (и если) мисс Уиттакер узнала о его возможных последствиях для ее ожиданий, она наверняка сразу решила проконсультироваться с юристом.

Первой ее мыслью, несомненно, было обратиться к какому-нибудь лихэмптонскому специалисту, и если в то время она еще не вынашивала никаких преступных замыслов, ничто не мешало ей это сделать. Поэтому первое, что предпринял Паркер, — отправился в Лихэмптон и проверил три тамошние адвокатские конторы. Во всех трех ему со всей определенностью ответили, что в 1925 году они не получали подобных запросов ни от мисс Уиттакер, ни от кого-либо еще. Один адвокат — старший партнер фирмы «Ходжсон и Ходжсон», которой мисс Доусон передала свои дела после ссоры с мистером Пробином, — услышав вопрос, с удивлением посмотрел на Паркера и сказал:

— Уверяю вас, инспектор: если бы подобное обращение к нам поступало, я наверняка вспомнил бы об этом в свете последовавших событий.

— И у вас, полагаю, не возникло никаких сомнений, когда встал вопрос о праве мисс Уиттакер наследовать имущество мисс Доусон?

— Не сказал бы, что на это имелись основания. Они могли бы возникнуть, если бы стоял вопрос о розыске наследников следующей очереди — я говорю могли бы, а не возникли, — но мистер Пробин передал мне исчерпывающую родословную мисс Доусон, которая скончалась почти за два месяца до вступления нового закона в силу, так что все формальности были выполнены более-менее автоматически. По правде говоря, я никогда и не думал о новом законе в этой связи.

Паркер выразил удивление по поводу услышанного и передал мистеру Ходжсону ученое мнение мистера Тоукингтона на этот счет, которое того весьма заинтересовало. Вот и все, что дала Паркеру поездка в Лихэмптон, если не считать его визита к мисс Климпсон, который та сочла очень лестным, а он сам — полезным, поскольку узнал все, что ей рассказала Вера Файндлейтер. Мисс Климпсон проводила Паркера до станции в надежде повстречать мисс Уиттакер («Уверена, вам будет интересно увидеть ее»), но им не повезло. Впрочем, может, оно и к лучшему, подумал Паркер. Пускай ему и хотелось взглянуть на мисс Уиттакер, но было не особо желательно, чтобы та увидела его, тем более в обществе мисс Климпсон.

— Между прочим, — сказал он, — постарайтесь как-нибудь объяснить мой визит миссис Бадж, а то она может что-то заподозрить.

— Уже объяснила, — ответила мисс Климпсон с милым смешком. — Когда миссис Бадж сказала, что меня спрашивает некий мистер Паркер, я, конечно, сразу сообразила, что не сто́ит ей знать, кто вы такой, поэтому без запинки ответила: «Мистер Паркер! О, это, должно быть, мой племянник Адольфус». Надеюсь, вы не против побыть немного Адольфусом? Как ни смешно, никакого другого имени мне в тот момент на ум не пришло. Даже не знаю почему — я в жизни не знала ни одного Адольфуса.

— Мисс Климпсон, — торжественно ответил Паркер, — вы потрясающая женщина, и я бы ничего не имел против, назови вы меня хоть Мармадьюком.

И вот теперь он отрабатывал второе направление своих поисков. Если мисс Уиттакер не могла обратиться к лихэмптонскому юристу, то к кому бы она обратилась? Был, конечно, мистер Пробин, но Паркер не думал, что она поехала бы к нему. В Крофтоне она с ним, конечно, не встречалась — в сущности, мисс Уиттакер никогда не жила у своих двоюродных бабушек, но она видела его в тот день, когда он приезжал в Лихэмптон к мисс Доусон. Разумеется, поверенный не посвящал ее в цели своего визита, однако она могла знать со слов тетки, что речь шла о завещании, и в свете того, что ей стало известно о новом законе, догадаться, что он-то и волновал мистера Пробина, но тот не считал допустимым обсуждать это с нею. Обратись она к нему с подобным вопросом, он, вероятно, сказал бы, что больше не занимается делами мисс Доусон, и направил ее к мистеру Ходжсону. А кроме того, если бы она задавала ему вопросы на сей счет, он мог впоследствии это вспомнить. Нет, к мистеру Пробину она бы не пошла.

Тогда к кому?

Для человека, которому есть что скрывать, который хотел бы затеряться, как случайный листок в пышной кроне дерева, стать посетителем с улицы, о котором никто никогда и не вспомнит, существовало только одно место, гарантировавшее безопасность и забвение. Лондон, где никто не знает даже ближайших соседей; где в магазинах нет постоянных покупателей; где к больному каждый раз приходит новый врач; где можно, умерев, пролежать в доме несколько месяцев, и никто не станет тебя искать и не найдет, пока газовщик не явится снимать показания счетчика; где незнакомые люди приветливы, а друзья небрежны. Лондон, растрепанная и замусоренная утроба которого являет собой могильник стольких причудливых тайн. Скрытный, нелюбопытный и все погребающий в себе Лондон.