Лорд Питер немедленно заехал за Паркером, и они отправились в миссию Табернакля; появление перед ее угрюмым зданием «Миссис Мердль» с длинным черным капотом и сверкающими медными выхлопами произвело неизгладимое впечатление. Вся окрестная мелюзга столпилась вокруг машины, и не успел Уимзи позвонить в дверь, как проказники уже исполняли соло на клаксоне. Когда Паркер пригрозил им наказанием, невзначай заметив, что он — офицер полиции, они впали в восторженный экстаз и, окружив его, стали водить хоровод, горланя песенку «Розовый круг»[165] под командованием бойкой юной леди лет двенадцати от роду. Паркер сделал несколько грозных выпадов, но добился лишь того, что живое кольцо с пронзительным смехом разомкнулось и тут же сомкнулось снова. Дверь миссии отворилась, явив сие недостойное зрелище взору высокого худощавого молодого человека в очках, который со словами: «Вот я вам задам!» — осуждающе погрозил сорванцам длинным пальцем, что не возымело ни малейшего эффекта — впрочем, молодой человек, судя по всему, на него и не рассчитывал.

Лорд Питер объяснил цель своего приезда.

— О, прошу, входите, — пригласил молодой человек, державший в руках какой-то теологический труд, заложенный пальцем в том месте, на котором было прервано чтение. — Боюсь, ваш друг… ох, тут довольно шумное место.

Вырвавшись из окружения своих мучителей, Паркер, осыпая их угрозами и проклятьями, на которые противник издевательски отвечал руладами автомобильного клаксона, направился к крыльцу.

— Эдак они мне аккумулятор посадят, — сказал Уимзи.

— Да, на этих дьяволят никакой управы нет, — проворчал Паркер.

— Можно попробовать управиться с ними как с человеческими существами, — возразил Уимзи. — Детские страсти сродни страстям политиков и финансистов. Эй, Эсмеральда! — крикнул он, подзывая предводительницу.

Та показала ему язык и сделала неприличный жест, однако, заметив блеск монеты в протянутой к ней руке, тут же подошла и с вызывающим видом остановилась перед приезжими.

— Слушай меня, — сказал Уимзи, — вот полкроны — тридцать пенни, как ты знаешь. Интересует тебя это?

Маленькая чертовка мгновенно продемонстрировала свое родство с человеческим племенем. Взволновавшись при виде богатства, она стала вытирать пыль с туфли на одной ноге о чулок на другой.

— Я вижу, — продолжал лорд Питер, — что ты можешь, если захочешь, держать своих юных подданных в узде, — ты, похоже, дама с характером. Так вот, если ты не дашь им прикасаться к моей машине, пока я буду в доме, получишь полкроны. Поняла? Но если они будут нажимать на клаксон, я это услышу. И с каждым звуком клаксона ты будешь терять один пенс, ясно? Если клаксон прозвучит шесть раз, ты получишь только два шиллинга. Если я услышу его тридцать раз, ты не получишь ничего. И время от времени я буду выглядывать из окна. Если увижу, что кто-нибудь околачивается возле машины или, того хуже, залез в нее, тогда тебе ничего не обломится. Я внятно излагаю?

— Я гляжу за вашей тачкой и гребу боб[166]. Если гудок гудит, вы отхапываете у меня медяк.

— Точно.

— Заметано, мистер. Я пригляжу, они у меня и близко не подойдут.

— Умница. Итак, сэр…

Молодой человек в очках проводил их в маленькую унылую приемную, напоминавшую вокзальный зал ожидания, только обвешанный репродукциями на библейские сюжеты.

— Я сообщу мистеру Доусону, что вы здесь, — сказал он и исчез, все так же сжимая переложенный пальцем теологический фолиант.

Наконец послышалось шарканье ног по кокосовым циновкам, и Уимзи с Паркером приготовились лицом к лицу встретить злодея — охотника за наследством.

Однако, когда открылась дверь, в комнату вошел старенький вест-индеец, настолько кроткий и безобидный на вид, что у обоих сыщиков защемило сердце. Трудно было представить себе личность менее «кровожадную», чем этот старичок, который, нервно моргая, глядел на них сквозь очки в стальной оправе, когда-то сломанной и скрепленной проволокой.

Преподобный Аллилуйя Доусон, несомненно, был цветным: приятные черты лица, нос с небольшой горбинкой, оливковая кожа карибского мулата, редкие седые волосы, жесткие и курчавые. На сутулых плечах — потертая сутана. Черные, чуть навыкате глаза с пожелтевшими белками дружелюбно смотрели на посетителей, улыбка была открытой и искренней.

— Вы хотели меня видеть? — спросил он на безупречном английском, но с мягкой туземной интонацией. — Кажется, я не имел удовольствия…

— Здравствуйте, мистер Доусон. Да. Мы проводим некое… э-э… исследование, касающееся семейства Доусонов из уорикширского Крофтона, и узнали, что вы могли бы оказать любезность просветить нас относительно их вест-индских родственных связей.

— Ах, да! — Старик немного выпрямился. — Я и сам в некоторой степени принадлежу к их роду. Садитесь, пожалуйста.

— Спасибо. Мы так и подумали.

— Вы от мисс Уиттакер?

В его тоне, хоть и настороженном, сквозило некое ожидание. Уимзи, не будучи уверенным, что за ним кроется, предпочел действовать осмотрительно.

— О нет. Мы, знаете ли, работаем над книгой о сельских дворянских родах. Генеалогия, надгробья и все такое прочее.

— Ах, вот как! Ну да, я-то надеялся, что… — Мягкость интонации потонула в глубоком вздохе. — В любом случае буду рад вам помочь.

— Так вот, нам бы хотелось спросить, что сталось с Саймоном Доусоном. Мы знаем, что он покинул семью и уплыл в Вест-Индию в… каком же?.. В тысяча семьсот…

— В тысяча восемьсот десятом году, — неожиданно быстро подсказал старик. — Да. Он попал в передрягу, когда ему было шестнадцать лет. Связался с плохими людьми, старше его, и оказался замешан в очень неприятную историю. Что-то связанное с азартными играми. Был убит человек. Не на дуэли — в тогдашние времена это не считалось постыдным, хотя любое насилие богопротивно, — тот человек был убит жестоко и злонамеренно, а Саймон Доусон и его друзья сбежали от правосудия. Саймона завербовали во флот, и он отправился в дальнее плавание. Прослужил пятнадцать лет, а потом был захвачен вместе с другими матросами французским капером. Позже ему удалось бежать. Короче говоря, он оказался на Тринидаде под чужим именем. Какие-то английские колонисты проявили доброту и дали ему работу на своих сахарных плантациях. Со временем он преуспел и в конце концов стал владельцем собственной небольшой плантации.

— А какое имя он взял?

— Харкэвей. Полагаю, он опасался, что его схватят как дезертира, если он будет жить под своим именем, ведь он был обязан доложить о своем побеге с капера. Так или иначе, ему понравилась жизнь плантатора, и он решил остаться там навсегда. Не думаю, что его тянуло домой, даже для того, чтобы заявить права на свое наследство. К тому же над ним, как вы знаете, висело обвинение в убийстве, хотя вряд ли ему предъявили бы его, учитывая, что на момент преступления он был еще мальчишкой и убийство было совершено не его рукой.

— Его наследство? Значит, он был старшим сыном?

— Нет. Старшим был Барнабас, но его убили при Ватерлоо, и он не оставил потомства. Вторым был Роджер, но тот еще в детстве умер от оспы. Саймон был третьим.

— Таким образом, наследство досталось четвертому сыну?

— Да, Фредерику. Отцу Генри Доусона. Они, конечно, пытались выяснить, что сталось с Саймоном, но в те времена было трудно, как вы понимаете, получить информацию из-за границы, а сам он напрочь исчез. Вот его и обошли.

— А что случилось с детьми Саймона? — спросил Паркер. — Они у него были?

Священник кивнул, и под его смуглой кожей проступил темный румянец.

— Я его внук, — просто ответил он. — Поэтому-то я и приехал в Англию. Когда Господь призвал меня стать пастырем для моих соплеменников, я был вполне обеспеченным человеком. Владел небольшой плантацией сахарного тростника, доставшейся мне от отца, женился и был совершенно счастлив. Но настали тяжелые времена — урожаи оскудели, а моя и без того немногочисленная паства уменьшилась, обеднела и уже не могла поддерживать своего священника. Кроме того, я постарел, ослабел, работать стало трудно, на руках у меня была больная жена, а Бог благословил нас множеством дочерей, которые нуждались в заботе. Я оказался в очень стесненных обстоятельствах. И тогда я наткнулся на кое-какие старые бумаги, принадлежавшие моему деду Саймону и касавшиеся наших предков; тут-то я и узнал, что фамилия его была не Харкэвей, а Доусон, и подумал: может, в Англии у меня остались родственники и Господь ниспошлет нам «манну в пустыне»? И вот, когда возникла необходимость направить представителя в лондонскую штаб-квартиру нашей миссии, я испросил разрешения оставить тамошнее мое служение и отбыть в Англию.

— Удалось вам с кем-нибудь здесь связаться?

— Да. Я поехал в Крофтон — он упоминался в письмах моего деда — и встретился с адвокатом, неким мистером Пробином. Вы его знаете?

— Слышал о нем.

— Он был очень любезен и проявил ко мне живой интерес. Показал нашу родословную и рассказал, что мой дед должен был бы в свое время унаследовать все имущество.

— Но имущества к тому времени уже не осталось, насколько я понимаю?

— Да. Более того, когда я показал ему брачное свидетельство своей матери, он… он сказал, что никакое это не свидетельство. Боюсь, Саймон Доусон был неисправимым грешником. Он просто взял мою бабушку в свой дом, как поступали многие плантаторы по отношению к цветным женщинам, и показал ей документ, якобы являвшийся брачным свидетельством, подписанным губернатором провинции. Но, изучив его, мистер Пробин выяснил, что документ был фикцией и такого губернатора никогда не существовало. Это глубоко ранило мое христианское чувство, разумеется, но, поскольку никакого наследства уже не было, для моей семьи это ничего не меняло.

— Не повезло, — сочувственно произнес Питер.