Дафна дю Морье - Не позже полуночи и другие истории (сборник)

– Пока рано делать выводы, – ответил он на мои расспросы. – Через двое суток станет ясно. У Кена инфекция в правом легком, и при лейкемии это может привести к летальному исходу. Пойдите пока развлеките его чем-нибудь.

Я взял переносной граммофон и направился в комнату больного. Мы прослушали с десяток пластинок, и настроение у Кена заметно улучшилось. Потом он задремал, а я остался сидеть возле него, не зная, куда себя деть. Во рту было сухо, и я все пытался протолкнуть подступивший к горлу комок. В голове без конца вертелось: «Только не это, держи себя в руках».

Разговор за ужином не клеился. Мак начал что-то рассказывать о первых годах учебы в Кембридже, а Робби – вспоминать свои спортивные подвиги: он был полузащитником в университетской команде по регби. Я, кажется, просто все время молчал. После ужина я заглянул к Кену пожелать спокойной ночи, но бедняга уже спал. У него дежурил Янус. Я дошел до своей комнаты и повалился на кровать. Попытался читать, но никак не мог сосредоточиться. На море стоял густой туман, и каждые несколько минут на расположенном дальше по берегу маяке включалась предупредительная сирена. Больше ничего слышно не было.

На следующее утро Мак явился ко мне без четверти восемь.

– Кену хуже, – объявил он. – Робби собирается сделать переливание крови, Янус будет ему ассистировать.

Янус был опытным санитаром.

– А моя задача? – спросил я.

– Поможешь мне привести первого и третьего «Харонов» в состояние готовности, – распорядился он. – Если Кену не полегчает, запустим первую фазу операции «Стикс». Я предупредил миссис Янус, что нам может понадобиться девочка.

Одеваясь, я лихорадочно говорил себе, что наступает момент, к которому мы готовились последние два с половиной месяца. Но это не помогло. Я быстро выпил кофе и прошел в аппаратную. Дверь в операционную была закрыта. Там находился Кен, ему делали переливание крови. Мы с Маком занялись «Харонами», проверяя одну за другой все системы, чтобы в нужный момент не вышло заминки. Программы, магнитные ленты, микрофоны – все было готово. После этого нам оставалось только ждать, что скажет Робби. Он появился в половине первого и доложил:

– Ему получше.

Кена перевезли обратно в его комнату. Янус остался ухаживать за больным, а мы все отправились перекусить. На этот раз никаких натужных разговоров не было. Дело, которое нам предстояло, сплачивало нас воедино. Я чувствовал себя гораздо спокойнее и увереннее. Утренняя работа привела меня в чувство. После ланча Мак предложил сыграть в пинг-понг. Еще накануне такое предложение меня бы ужаснуло, но сегодня показалось в порядке вещей. Выглянув в окно в промежутке между партиями, я увидел Ники, гулявшую по двору под присмотром миссис Янус. Странная маленькая девочка бродила туда-сюда, как потерянная, – подбирала с земли палочки и камешки и складывала их в старую кукольную коляску. Ники находилась здесь с десяти утра.

В половине пятого в комнату с теннисным столом вошел Робби. По его лицу мы сразу догадались, что дело плохо. Мак предложил сделать еще одно переливание, но Робби только покачал головой и ответил, что это была бы напрасная трата времени.

– Он в сознании? – спросил Мак.

– Да, – ответил Робби. – Я привезу его, как только вы будете готовы начать.

Мы с Маком вернулись в аппаратную. Вторая фаза операции «Стикс» подразумевала перенесение сюда операционного стола. Требовалось поместить его между тремя «Харонами» и подсоединить аппарат подачи кислорода. Микрофоны были уже включены. Мы не раз отрабатывали все нужные действия ради тренировки, но сейчас побили собственный рекорд на целых две минуты.

– Отличный результат, – заметил Мак.

Я внезапно осознал, как долго он ждал этого мгновения: месяцы, а может быть, и годы. Мак нажал на кнопку, включив сигнал готовности, и меньше чем через четыре минуты Робби и Янус привезли каталку с Кеном. Они переложили больного на стол. Кена было не узнать. Его глаза, всегда такие лучистые, совсем запали и были почти неразличимы на осунувшемся, растерянном лице. Мак быстро подключил электроды: два к вискам, остальные – к груди и шее. Теперь Кен был соединен с «Хароном Третьим».

Мак склонился над юношей и сказал:

– Все будет хорошо. Мы привезли тебя сюда, чтобы провести кое-какие исследования. Расслабься, и все будет в порядке.

Кен поглядел на Мака и улыбнулся. Все понимали: мы видим его в сознании в последний раз. Это было прощание. Мак взглянул на меня, и я запустил «Харона Первого». Голос прозвучал ясно, совсем по-человечески:

– Говорит Харон… Говорит Харон…

Кен закрыл глаза. Он был уже под воздействием гипноза. Робби стоял рядом и держал его за руку – считал пульс. Я запустил программу, которая отличалась от всех остальных и проходила под меткой «Икс».

– Как ты себя чувствуешь, Кен?

Микрофон был придвинут к самым губам больного, но ответ прозвучал еле слышно:

– Сам знаешь как.

– Где ты находишься, Кен?

– В аппаратной. Робби выключил здесь отопление. Я знаю зачем. Чтобы заморозить меня, как мясо в морозильнике. Попросите Робби включить отопление. – Последовала долгая пауза, затем Кен продолжил: – Я стою у входа в туннель. Похоже на туннель. Или на телескоп, если смотришь с обратного конца. Все такие маленькие… Пусть Робби включит отопление.

Мак, стоявший рядом со мной у пульта, переключил рубильник, и программа перешла в немой режим. До определенного момента она работала без звука, а затем снова включился голос, чтобы еще раз пробиться к сознанию Кена.

– Кен, тебе пять лет. Скажи, как ты себя чувствуешь?

Ответа долго не было. Наконец он прозвучал – и мне стало страшно, хотя, по идее, я давно был к этому готов.

– Мне плохо, – жалобным детским голосом прошептал Кен. – Я не хочу играть.

Мак нажал на кнопку, и дверь в конце комнаты отворилась. Янус втолкнул внутрь свою дочь и тут же закрыл за ней дверь. Мак сразу же взял ее под контроль с помощью сигнала вызова, и она не успела увидеть Кена на столе. Ники села и закрыла глаза.

– Ники, скажи Кену, что ты здесь.

Девочка схватилась за ручки кресла.

– Кен болеет, – сказала она. – Он плачет. Он не хочет играть.

Но безжалостный голос «Харона» настаивал:

– Ники, пусть Кен что-нибудь скажет.

– Он не хочет со мной говорить, – ответила девочка. – Он хочет помолиться.

Почти неслышный голос Кена прошел через микрофон и достиг репродуктора. Кен бормотал что-то почти неразличимое:

После этого последовало продолжительное молчание. Ни Кен, ни Ники ничего не говорили. Я не снимал рук с пульта управления, готовый запустить программу, как только Мак подаст сигнал. Ники принялась постукивать ногой по полу. Вдруг она сказала:

– Я не пойду за Кеном в туннель. Там темно.

Робби, следивший за состоянием больного, поднял голову.

– Кен впал в кому, – объявил он.

Мак кивнул, и я снова запустил «Харона Первого».

– Ники, иди за Кеном, – произнес механический голос.

Девочка не хотела подчиняться и почти плача пожаловалась:

– Там совсем темно.

Ники сгорбилась в кресле и заерзала, дергая руками и ногами, словно куда-то ползла.

– Не хочу туда, – говорила она. – Там далеко идти, и Кен не будет меня ждать.

Она задрожала всем телом. Я посмотрел на Мака. Тот, в свою очередь, вопросительно взглянул на Робби.

– Он уже не выйдет из этого состояния, – сказал Робби. – Оно может продлиться много часов.

Мак приказал запустить кислородный аппарат, и Робби приложил к лицу Кена дыхательную маску. Мак перешел к «Харону Третьему» и включил монитор. Он поправил несколько настроек и кивнул мне:

– Дальше я сам.

Девочка плакала, но «Харон Первый» отдавал команду за командой, не давая ей передышки.

– Ники, оставайся с Кеном, – приказал механический голос. – Рассказывай нам, что ты видишь.

Я верил Маку и надеялся, что он отдает себе отчет в своих действиях. Но вдруг девочка тоже впадет в кому? Сможет ли он вернуть ее обратно? Сгорбившаяся в кресле Ники была тиха и неподвижна, как Кен, словно из нее тоже почти ушла жизнь. Робби велел мне закутать ее в одеяло и пощупать пульс. Пульс был слабый, но ровный. Больше часа ничего не происходило. Мы следили за вспыхивающими на экране беспорядочными сигналами: электроды передавали слабеющие мозговые импульсы Кена. Девочка молчала.

Прошло много, очень много времени, и вдруг Ники задвигалась – странными, круговыми движениями. Она скрестила руки на груди, поджала колени. Голова ее низко склонилась вперед, и я даже подумал, что она произносит какую-то детскую молитву, как Кен. Но потом меня осенило: Ники воспроизвела позу зародыша в утробе. Лицо ее изменилось, с него как будто стерли привычные черты. Девочка вся как-то сморщилась, постарела.

– Он уходит, – сказал Робби.

Мак жестом подозвал меня и велел взять на себя управление. Робби склонился над Кеном, по-прежнему считая пульс. Сигналы на экране слабели и прерывались. Внезапно кривая резко дернулась вверх, и Робби сказал:

– Все. Он умер.

Теперь сигнал равномерно поднимался и опускался. Мак отключил электроды и снова взглянул на экран. Ритм не прерывался, кривая вздымалась и опускалась, словно отражая биение сердца, пульсацию крови.

– Получилось! – выдохнул Мак. – О господи… Получилось!..

Мы, все трое, неотрывно следили за сигналом, который пульсировал на экране без единого сбоя ритма. Казалось, он заключает в себе, в постоянстве своего движения, самую суть жизни.

Не знаю, как долго мы простояли перед экраном – может, минуты, а может, и часы. Наконец Робби спросил:

– А что девочка?

Мы совсем забыли про Ники – как забыли и про неподвижное тело, которое еще недавно было Кеном. Девочка по-прежнему сидела в странной скорченной позе, голова ее почти касалась коленей. Я подошел к «Харону Первому», чтобы включить голос, но Мак остановил меня жестом: