На сей раз засмеялся Маклин. Дорожка привела нас на край возвышенности, откуда открывался вид на дюны и море. Длинный галечный пляж, казалось, тянулся до самого горизонта – такой же скучный и безликий, как и граничащее с ним болото. Море монотонно гудело, ворочая гальку туда и обратно, туда и обратно. Столько усилий, и никаких перемен – каждый раз морю приходится все начинать заново.

– Да, именно так и будет, – ответил Мак. – Но я отнюдь не сторонник хаоса. В свое время люди придумают, как поставить шестую силу себе на службу. Я же хочу заставить ее работать на человека после того, как тело умирает.

Я выбросил сигарету и посмотрел, как она еще несколько мгновений мерцает на земле, прежде чем превратится в мокрый окурок.

– Ради всего святого, что вы имеете в виду? – спросил я.

Он внимательно смотрел на меня, оценивая мою реакцию. А я не мог понять, кто передо мной – сумасшедший или нет? Он стоял, сутулясь, погруженный в раздумье, похожий в своем широком старом свитере и вельветовых штанах на школьника-переростка. Независимо ни от чего во всей его фигуре было что-то привлекательное.

– Я говорю совершенно серьезно, – ответил Маклин. – Энергия, покидающая тело в момент смерти, – вещь вполне материальная. Подумайте, какие ужасающие потери мы несем на протяжении многих веков: сколько энергии пропадает впустую после смерти, в то время как ее можно было бы использовать на благо человечества. Вы, конечно, знаете, что, по древнейшим верованиям, душа покидает тело через ноздри или рот… В это верили древние греки и сейчас еще верят некоторые африканские племена. Мы с вами в души не верим, мы знаем, что наше сознание умирает вместе с телом. Сознание – но не искра жизни! Жизненная сила продолжает существовать в форме энергии, неуправляемой и – по крайней мере до сего времени – бесполезной. Она везде – над нами и вокруг нас, пока мы тут с вами стоим и беседуем.

Он снова взглянул вверх, на звезды, а я подумал о том, как одинок, должно быть, этот человек, тщетно пытающийся ухватить нечто неосязаемое. Потом припомнил, что у него умерла жена. Тогда понятно: Мак искал в своих теориях спасения и успокоения.

– Боюсь, что на поиск доказательств может уйти вся жизнь, – сказал я ему.

– Нет, – отозвался он. – Не больше пары месяцев. У нас есть еще и «Харон Третий», которого вы пока не видели. У него имеется запоминающее устройство, способное принимать и хранить энергию или, точнее, принимать и сохранять шестую силу в те моменты, когда она доступна.

Он смолк и посмотрел на меня – с любопытством и в то же время задумчиво. Я ждал, что он скажет дальше.

– Предварительная работа завершена, – продолжил Маклин. – Мы готовы к эксперименту, в котором «Хароны» первый и третий выступят совместно. Но в решающий момент мне потребуется помощник, хорошо разбирающийся в обеих машинах. Буду с вами откровенен. Ваш предшественник здесь, в Саксмире, не пожелал с нами работать. Да, у вас был предшественник. Я просил вашего босса в «АЭЛ» не говорить вам об этом, предпочел сообщить лично. Так вот, предыдущий специалист отказался сотрудничать по соображениям этического толка. И я уважаю его выбор.

Я поглядел на него в недоумении: при чем тут этика?

– Он католик, – пояснил Маклин. – Верит в бессмертие души – в то, что после смерти тела душа временно пребывает в чистилище. Поэтому ему претила сама мысль держать жизненную силу в заточении и заставлять ее работать на нас здесь, на бренной земле. А именно в этом, как я вам уже говорил, и состоит моя цель.

Он повернулся к морю спиной и зашагал по тропинке назад. Сборные домики – где, как я предполагал раньше, нам предстояло есть, спать и работать в течение восьми недель, – стояли с неосвещенными окнами. За ними маячила квадратная башня брошенной радарной станции, памятник изобретательскому гению человечества.

– В «АЭЛ» мне сказали, что вы свободны от религиозных предрассудков, – продолжил Маклин. – Мы в Саксмире тоже не из верующих, хотя и преданы идее. Как говорит юный Кен, это все равно что подписать согласие на посмертное использование каких-то своих органов – гла́за, например, или почек. Сам-то он куда решительней нас всех.

Я вдруг отчетливо вспомнил молодого человека за стойкой бара – как он, наливая в стакан апельсиновый сок, назвал себя подопытной морской свинкой.

– В чем состоит роль Кена в этом деле? – насторожился я.

Маклин замедлил шаг и посмотрел на меня в упор.

– У мальчика лейкемия, – ответил он. – Робби считает, что жить ему осталось не больше трех месяцев. Он умрет без боли. У него чрезвычайно сильная воля, и он всем сердцем уверовал в наш эксперимент. Хотя вполне вероятно, что попытка не удастся. Но даже если так, то мы ничем не рискуем: его жизнь все равно закончится. Зато если нас ждет успех…

Мак остановился: казалось, от внезапно нахлынувших чувств у него перехватило дыхание.

– Если нас ждет успех, то понимаете ли вы, что это значит?! – воскликнул он. – Мы наконец разрешим загадку этой невыносимой бессмыслицы всего сущего перед лицом смерти.

Когда я проснулся на следующее утро, за окном сиял великолепный день. Я выглянул в окно спальни и увидел асфальтовую дорогу, ведущую к брошенной радарной башне. Башня возвышалась как страж над пустующими ангарами и грудами ржавого металла возле болот. И тут я бесповоротно решил: уезжаю.

Побрившись и приняв ванну, я отправился на завтрак, твердо настроившись вести себя со всеми приветливо и любезно, а потом попросить Маклина уделить мне пять минут для разговора. Сяду на первый же поезд и, если повезет, уже к часу дня вернусь в Лондон. Если у «АЭЛ» возникнут из-за этого неприятности, то на ковер вызовут моего босса, а не меня.

В столовой сидел один только Робби, пытавшийся справиться с огромной тарелкой маринованной селедки. Я сдержанно поздоровался с ним и принялся за бекон. Поискал глазами утреннюю газету, но ее нигде не оказалось. Значит, разговора не избежать.

– Прекрасное утро… – начал я.

Робби ответил не сразу. Он был сосредоточен на селедке – надо сказать, разделывал ее он просто мастерски. Затем до меня донесся его фальцет:

– Решили выйти из игры? Хотите вернуться?

Вопрос застиг меня врасплох, и мне не понравился насмешливый тон.

– Я инженер-электронщик, – ответил я, – физические опыты мне не очень интересны.

– Коллегам Листера тоже было неинтересно открытие антисептики, – хмыкнул он. – И какими же идиотами они выглядели потом!

Он поддел на вилку половину селедки, отправил в рот и принялся жевать, поглядывая на меня сквозь свои бифокальные очки.

– Значит, вы верите во все эти россказни насчет шестой силы? – спросил я.

– А вы нет?

От возмущения я даже отставил в сторону тарелку.

– Послушайте, – сказал я, – я отдаю должное акустическим опытам Маклина. Он решил задачу воспроизведения голоса, что не удалось нам в «АЭЛ». Кроме того, он разработал систему, благодаря которой высокочастотные импульсы могут восприниматься животными, а также, возможно, одним умственно неполноценным ребенком. За первое из этих достижений я даю ему высший балл. Имеет ли потенциальную ценность второе, я не уверен. Что же касается третьего проекта: уловить жизненную силу, или как там он ее называет, в тот момент, когда она покидает тело… Если кто-нибудь заикнется об этом в министерстве, вашего босса объявят сумасшедшим.

Уверенный, что поставил Робби на место, я снова взялся за бекон. Он доел селедку и принялся за тост с джемом.

– Скажите, а вам приходилось видеть, как люди умирают? – спросил он неожиданно.

– Нет, не приходилось.

– А мне, как врачу, доводилось довольно часто, – сказал он. – И в больнице, и на дому, и в лагерях беженцев после войны. Не перечесть, сколько смертей я повидал за время своей работы. Приятного в этом мало. Здесь, в Саксмире, мой пациент – на редкость отважный и очень обаятельный парень; я должен облегчить не только последние его часы, но и те несколько недель жизни, которые ему остались. И мне очень пригодилась бы помощь технического специалиста.

Я поднялся из-за стола и поставил пустую тарелку на сервант. Потом налил себе кофе и сказал:

– Мне очень жаль.

Он подвинул подставку с тостами поближе ко мне, но я отрицательно покачал головой. Завтрак никогда не был моей излюбленной трапезой, а этим утром у меня совсем пропал аппетит. Снаружи послышался звук шагов по асфальту, и в открытом окне показалась голова. Это был Кен.

– Привет! – сказал он с улыбкой. – Отличное утро. Если вы не нужны Маку в аппаратной, то я могу показать вам окрестности. Можно прогуляться до домиков береговых сторожей и дальше, до Саксмирской скалы. Ну что, идем?

Он принял мои колебания за согласие.

– Отлично! Робби я даже не спрашиваю. Он проведет утро в своей амбулатории, любуясь моими анализами крови.

Голова исчезла, и я услышал, как Кен кликнул Януса через соседнее, кухонное, окно. Мы с Робби не проронили ни слова. Он жевал тост, и слушать его громкое чавканье было невыносимо. Я встал и спросил:

– А где мне найти Маклина?

– В аппаратной, – ответил Робби, не прекращая жевать.

Я немедленно отправился туда уже знакомым путем: через вращающуюся дверь амбулатории. Операционный стол под центральной лампой приобрел теперь особое значение, и я поневоле отводил от него взгляд. Открыв дверь в аппаратную, я увидел Маклина, стоявшего возле «Харона Первого». Он поманил меня к себе.

– Посмотрите, вот тут в блоке обработки данных небольшой сбой, – сказал он. – Я заметил это вчера вечером. Сможете устранить?

Тут бы мне и выразить сожаление и объявить, что я отказываюсь участвовать в работе его команды и немедленно возвращаюсь в Лондон. Момент был самый подходящий, но я им не воспользовался. Я подошел к «Харону» и стал слушать объяснения Мака о конфигурации электрических цепей. Сработала профессиональная гордость – профессиональная ревность, если хотите, – в соединении с острейшим любопытством: почему же этот прибор эффективнее того, который мы собрали в «АЭЛ»?