Джон Диксон Карр - Назло громам

— Похоже, что так.

— И тем не менее, если мы считаем смерть Мэтьюза убийством, то должны предложить и обосновать и другие доводы.

— Сэр, вы хотите заняться очевидными вещами? Да, представьте себе, нам придется делать именно это! — И Десмонд Ферье указал пальцем на доктора Фелла, словно Мефистофель на Фауста. — Итак, вы полагаете, что, по их мнению, я — убийца моей жены? В таком случае не опасайтесь за мою шкуру. Они не настолько проницательны и не смогут увидеть того, чего не было. Меня не было в Берхтесгадене в 1939 году.

— Ну что вы, в самом деле! Убийца вашей жены необязательно должен был находиться в Берхтесгадене, и вам это так же хорошо известно, как и мне.

— Что значит «хорошо известно»? Что вы хотите этим сказать? — Кровь прилила к лицу Десмонда Ферье, на его лбу набухли вены. — Если бы я и убил Еву, то сделал бы это только ради Одри Пейдж. Таким образом, я свидетельствую против себя. Прошу всех вас не заблуждаться, — он взглянул на Брайана, — насчет этого симпатичного дома, легкомысленного образа жизни и двух дорогих машин в гараже. Дом куплен в кредит, «роллс-ройс» — тоже в кредит, «бентли» — мой, но его я купил еще тогда, когда играл Гамлета в Королевском театре в 1926 году. Поэтому… — Он внезапно замолчал.

Доктор Фелл, с таким выражением лица, словно его ударили сзади по голове тяжелой дубиной, неподвижно смотрел в угол потолка.

— Мотоциклы, — прошептал он загробным голосом. — Мотоциклы! Час за часом погружаясь в интеллектуальные глубины, я безрезультатно искал какие-то помещения или хотя бы подвал, и все потому, что совершенно упускал из виду мотоциклы. — Тут доктор Фелл, прочнее закрепив на носу пенсне, посмотрел на Брайана и забормотал какие-то бессвязные слова благодарности, извинений: — Простите меня за то, что не понял вашего намека. Вы же сегодня уже напоминали мне о мотоциклах. Когда-то, как это ни покажется вам невероятным, у меня тоже был автомобиль. Я его даже водил. Возможно, я не разбирался в его устройстве, тем не менее ездил.

— Это должно что-то означать? — спросил явно ничего не понимающий Десмонд Ферье. — Было бы гораздо интереснее разобраться, что вы держите в голове.

Настроение доктора Фелла тут же изменилось.

— Ради бога, так как это касается вас. Черт побери, вы ведь понимаете, что время уходит. Мы не можем больше ждать.

— Чего?

— Хотя бы какой-то откровенности с вашей стороны. Прежде всего, посмотрите на Хатауэя не только с одной стороны. Действительно, он устроил нам публичную лекцию. Кроме того, вы, несомненно, заметили, что у него было что-то вроде конфиденциального обмена мнениями с миссис Ферье…

— С Евой? Когда?

— Незадолго до того, как все мы отправились спать. Они сидели в столовой и вели очень серьезный разговор — чуть не подрались. Ну, помните? Вы же, конечно, обратили на это внимание?

— Я не заметил, магистр. Тогда я очень прилично выпил.

— Честно говоря, я тоже, а вот Хатауэй и миссис Ферье оставались трезвыми как стеклышко. Я очень подозреваю, что целью поездки Хатауэя в Женеву сегодня утром являются какие-то дела на телеграфе. Видимо, он пытается получить информацию, которую мне дали в Скотленд-Ярде перед отъездом из Лондона.

Паула Кэтфорд, пребывающая в явном замешательстве и безумно испуганная, стояла выпрямившись, прислонясь к буфету. Но на Ферье эти слова произвели еще большее впечатление.

— О, дьявол! — произнес он молитвенным тоном. — Месяц назад я ездил в Англию специально для того, чтобы встретиться с вами. Я сообщил вам кое-какие конфиденциальные сведения, когда просил вас приехать сюда. И вы передали их полиции?

— Нет. Никто вас не предал. Но может быть, было бы лучше, если бы кто-то это сделал.

— Я спрашиваю!..

— Так вот, тогда вы рассказали мне очень мало. Только поведали историю в Берхтесгадене и намекнули на то, что ваша жена может попытаться вас отравить. Вы не были откровенны так же, как и сейчас.

— Интересно, в чем?

— Я и намерен говорить об этом. Сэр, вы никогда не опасались того, что ваша жена отравит вас. Это было по-детски, как и все остальное. Не было никакой необходимости защищать миссис Ферье (да, защищать!) тем, что на первый взгляд может показаться обвинением. Точно так же, как и не стоило чернить себя для того, чтобы обелить других.

Ферье поднял глаза к небу и возопил:

— Паула, вы понимаете, о чем говорит этот маньяк?

— Нет. А вы?

— Думаю, понимает, — возразил доктор Фелл, взглянув на Ферье. — Вы утверждали минуту назад, что у вас был замысел относительно мисс Пейдж из-за денег ее отца — не столько детский, сколько гротескный. Ваша репутация — давайте смотреть правде в глаза — не только печально известна, но и заслуженна. Вы можете перерезать глотку актеру или актрисе, которые покусятся на вашу роль или испортят сцену. Вы охотно броситесь на любую женщину от пятнадцати до пятидесяти лет и посчитаете это в порядке вещей. Но жениться из-за денег вы ни за что не станете.

— Вы хотите обвинить меня в добродетельности? Что все это значит?

Доктор Фелл говорил резко, что никак не вязалось с его страшно взволнованным и встревоженным видом.

— Мисс Кэтфорд права, — заявил он. — Довольно притворяться. Спускайтесь на грешную землю, иначе вы угодите в тюрьму и пробудете там до конца ваших дней.

— Идите вы все к черту! Отстаньте от меня! — огрызнулся Ферье, направляясь к арочному проходу, ведущему в холл.

— Тогда еще один, последний вопрос! Информация, полученная от полиции, не имеет никакого отношения ни к преступлению, ни к преступникам. Хатауэй оказался прав еще в одном: ключ к этой загадке следует искать в личности вашей покойной жены. Почему вы не сказали мне, что, прежде чем выйти за вас замуж в 1943 году, она уже дважды была замужем?

И снова у Брайана возникло ощущение, что у него что-то не в порядке с головой и он никак не может разумно осмыслить происходящее.

Совершенно невинный и даже не вполне уместный на первый взгляд вопрос заставил Ферье замереть прямо в проходе.

— Почему я должен был говорить вам об этом? — резко обернувшись, спросил он. — Эти факты общеизвестны, да и какая, собственно, разница?

— Так вы по-прежнему не желаете говорить об этом?

— Это то же самое, что желать высказать свое мнение о погоде. Мне и в голову не приходило…

— Зато кое-кому другому пришло. У заместителя командира Эллиота есть некоторые замечания на этот счет.

— Например?

— Что касается первого мужа миссис Ферье, с которым она развелась в 1936 году, то о нем я узнал не так давно. Однако существовала одна очень важная причина, по которой ей не следовало сообщать о своем «обручении» с Гектором Мэтьюзом три года спустя.

— Почему же?

— Потому что ее второй муж, за которого она вышла в 1937-м, был еще жив и они еще были женаты. В начале войны он стал летчиком-истребителем Королевских ВВС и в 1940 году погиб. Похоже, это не было общеизвестно, а потому, естественно, никак не повлияло на завещание Мэтьюза.

Некоторое время было так тихо, что стало слышно, как маятник часов в холле со светловолосой куклой, по-идиотски бодро покачивающейся из стороны в сторону, громко отсчитывал секунды. Паула подошла к Ферье и, дотронувшись до его руки, повернулась к доктору Феллу.

— Опять вы со своими обвинениями? Вы снова хотите доказать, что бедная Ева каким-то образом убила мистера Мэтьюза? — воскликнула она.

— Спросите у мистера Ферье.

— Я не поверю…

— Спросите у мистера Ферье. Спросите его, что это может означать.

— Паула, — сказал Ферье и затем произнес слова, которые редко услышишь в изысканном обществе: — Держитесь подальше от этого!

— Мисс Кэтфорд должна держаться подальше от этого. Ох… кха-кха! Вы тоже. Если тюремное заключение или несправедливое обвинение для вас ничего не значат, тогда вообще о чем говорить?

Дернув плечом, Ферье сбросил руку Паулы и прикрыл глаза длинными пальцами.

— Господь свидетель — я не хочу больше неприятностей. Но ведь уже больше нет угрозы от…

— От чего? Вы в этом уверены? — прорычал доктор Фелл. — Я изо всех сил пытался проявлять осторожность; Хатауэй этого делать не станет.

— Не знаю, — протянул Ферье, — не знаю. Дайте мне пять минут, всего пять минут, чтобы все обдумать!

Доктор Фелл шагнул к нему, а следом за ним и Брайан. И вдруг все трое услышали шум мотоциклов, повернувших на вымощенную гравием дорогу и поднимающихся к вилле. Служанка Стефани, желая предупредить хозяина, быстро вошла в гостиную и объявила:

— Мистер Ферье, полиция.

В восемь часов вечера начало темнеть.

Брайан надеялся встретиться с Одри еще несколько часов назад. А теперь, не обращая внимания на скользкую после дождя дорогу, гнал свою машину в сторону пригородов Женевы.

Ему нередко приходило в голову, что людям, которым значительную часть своей жизни приходится проводить в поездках, больше всего на свете хочется повесить, или застрелить, или еще каким-то образом уничтожить всех, кто занимает какое-то официальное положение. Хотя это было совершенно несправедливо.

Чиновники тут ни при чем. И если цель многих современных правительств состоит в том, чтобы максимально усложнить жизнь остальных людей и привнести в нее как можно больше раздражающих факторов, то он, несомненно, должен был быть благодарен швейцарской системе, позволяющей поступать как тебе заблагорассудится до тех пор, пока ты не ущемляешь прав другого.

Нет ничего более вежливого и тактичного, чем полицейский допрос; однако ничто не длится так долго — почти десять часов. Брайан не знал, что говорили другие свидетели. Они находились в отдельных комнатах, как в разных отсеках. В половине второго неутомимая Стефани принесла свидетелям поесть. Гроза, разразившаяся ливнем сразу же после прибытия полиции, явилась фоном, вполне совпадавшим с настроением Брайана.