— Миссис Ферье занята; мистер Ферье и мисс Кэтфорд еще не встали. Джентльмен с титулом уехал на хозяйском «роллс-ройсе» в Женеву, а очень-очень большой и полный джентльмен с тростью… Ах да! По-моему, он в подвале!

Слегка вздрогнувшей женщине не было необходимости объяснять, что означает ее последняя фраза, ибо в этот момент послышался грохот тяжелых шагов, поднимавшихся по невидимой лестнице.

Дверь в противоположной стене вела в проход, куда выходили комнаты задней половины дома. Брайан смог увидеть это, когда доктор Гидеон Фелл, в черном костюме из альпаки, с галстуком-ленточкой и неопрятной «паутинкой» по всему воротнику, появился в проходе позади женщины.

Сопя и тяжело дыша, но уже не с таким красным лицом, как в последние несколько лет, доктор Фелл, как-то сманеврировав, боком вышел в холл. Он был глубоко погружен в собственные мысли, так что не заметил ни Брайана, ни кого-либо вообще.

— Флакон! — четко произнес он. — Афинские архонты! Флакон!

— Меня зовут Стефани, — громко произнесла женщина, пытаясь как-то разрядить обстановку. — Ну, я пойду. — И она поспешно скрылась за дверью в стене с полированными панелями.

Доктор Фелл стоял в холле, опершись на трость, наморщив широкий лоб под сильно поседевшей шевелюрой, и, казалось, даже не слышал, что кто-то только что произнес какие-то слова. Но вдруг на его лице мелькнули проблески узнавания.

— Дорогой Иннес! — прогремел он голосом, в котором слышались тревожные и извиняющиеся нотки. — Как поживаете? Какая неожиданность! Для меня большое удовольствие встретить вас в этой непростой ситуации. Э-э-э… могу я чем-нибудь помочь вам?

— Возможно. Кто эта женщина, которая только что ушла?

— Простите, а что, отсюда сейчас вышла какая-то женщина? Фу-ты! Опишите ее! — попросил доктор Фелл и, видимо окончательно придя в себя, пока Брайан ее описывал, объявил: — Да, точно. Это была Стефани, служанка.

— Вы хотите сказать — домоправительница?

— Нет, мне было объяснено, что служанка, причем единственная. Что такое? Кажется, мое сообщение вас встревожило?

Брайан огляделся.

— В каком-то смысле — да. Доктор Фелл, вы видели, какие машины в этом доме? «Роллс-ройс» и «бентли», и на все про все — только одна служанка?

— Сэр, я не очень хорошо осведомлен о правилах ведения хозяйства в Швейцарии.

— Я тоже, но…

— Послушайте! — прогремел доктор Фелл с яростью, за которой скрывалась попытка справиться с дурными предчувствиями и опасениями. — Это очень симпатичная и высокоцивилизованная страна. Я тут впервые. Полагаю, здесь самый низкий процент убийств в мире. Одним из самых знаменитых было дело об убийстве некоей женщины в 1898 году. К сожалению, помимо этого факта, мое знание страны ограничивается неверными представлениями, полученными в мюзик-холле. Моя фигура не приспособлена для подъема в горы; я не любитель слушать тирольские песни на улицах — и по сей день пренебрегаю этим. Все, что я знаю, — это то, что проблема слуг может стоять здесь так же остро, как и в любом другом месте. Все и так ясно — на этом я закончу.

— Я имел в виду не проблему слуг вообще, и вы тоже.

— Ох, кха-кха! — закряхтел и забормотал доктор, неожиданно перестав защищаться. — Ох, кха! Да, это очевидно. Идемте со мной. — И повел Брайана в гостиную, расположенную справа. — Прошлой ночью, — продолжил он, — здесь было столько теоретизирований и разговоров об убийстве — у меня просто мурашки по коже бегали. Черт побери, какими же цивилизованными мы стали!

— И Одри Пейдж тоже?

— О… кхм! Особенно Одри Пейдж.

«Одри еще не стала вполне цивилизованной», — подумал Брайан (он подозревал, что Ева Ферье тоже), но тут же постарался изгнать эти мысли из своего сознания.

Рядом с гостиной находилась столовая, где на столе в беспорядке валялись остатки чьих-то завтраков. Сама гостиная была очень удобная, но слишком забитая мебелью в белых чехлах. Два ее огромных окна выходили на сторону фасада. Еще из двух окон в восточной стене открывался вид на обширное пространство, где на месте выкорчеванных деревьев был разбит английский сад, протянувшийся вплоть до каменной стены, которая отгораживала виллу от оврага, находящегося с ее тыльной стороны.

Между этими двумя окнами, над выложенным из камня камином, висел поясной портрет Десмонда Ферье в роли Гамлета.

Над портретом горела единственная в комнате маленькая желтая лампа. В ее свете играли яркие краски на лице Ферье. И хотя подпись художника была очень неразборчивой, дату все же можно было разобрать: 1926. На столе у камина, рядом с открытым портфелем и альбомом с фотографиями, лежала островерхая шляпа сэра Джералда Хатауэя. Все эти предметы, даже в отсутствие связанных с ними людей, делали комнату взрывоопасной.

— О да! — произнес доктор Фелл, проследив за взглядом Брайана. — Если вы подумали о вашем друге Хатауэе…

— Кстати, где он?

— Думаю, в Женеве. Он уехал туда на одной из машин, но вчера он всю ночь спорил тут со мной.

— И что же он говорил? Ему удалось объяснить, как был отравлен Гектор Мэтьюз, притом что никакой возможности дать ему лекарство или яд не было?

Доктор Фелл возвел глаза к небу и постучал металлическим наконечником трости об пол.

— Чтобы не кончить в сумасшедшем доме, мы должны поверить слову компетентного и уважаемого немецкого хирурга, который поклялся, что не было следов ни наркотика, ни яда. Мы звонили ему в Штутгарт и даже разбудили его.

— Ладно, давайте пользоваться терминологией, которая вас устроит. Хатауэй объяснил, как можно заставить человека прыгнуть с балкона с помощью колдовства или черной магии?

— Нет, не объяснил. Он, главным образом, пытался определить движущие силы — так сказать, факторы проблемы. И все же, мне кажется, он не прав в отношении одного из них.

— На ваш взгляд, этого нельзя было сделать?

— Да, я так считаю, но не знаю. Афинские архонты, я не знаю! — Тут доктор Фелл, проявив похвальную сдержанность, поднял трость, но удержался от того, чтобы стукнуть ею по шляпе Хатауэя. — Позвольте напомнить вам, — сказал он, — о такой добродетели, как скромность. Примерно к двум часам ночи я пришел к убеждению: если против кого-либо в этом доме и замышляется убийство, то предполагаемой жертвой может быть только один человек.

— Да? И кто же это?

— Безусловно, Ева Ферье.

— Почему «безусловно»?

— Не стану докучать вам, — с чувством собственного достоинства произнес доктор Фелл, — изложением своих доводов. В целом (может быть, и ошибочно) я считаю их вескими. — Он явно волновался. — Тем не менее, когда кому-то удалось каким-то образом убедить мисс Одри Пейдж присоединиться к нам после часу ночи, мои прежние опасения ожили вновь. До этого момента я не осознавал, что миссис Ферье ненавидит ее.

Брайан молчал. Из окон доносился шум волнующихся крон деревьев, покрывавших огромные пространства обрывистых холмов.

— Вчера ночью… — начал он. — Вчера ночью вы клялись, что Одри не угрожает опасность.

— Я не клялся. Я просто сказал. А откуда вы знаете, что я это говорил?

— Мы с Одри нечаянно слышали ваш разговор, но это не имеет значения. Примерно час назад Одри позвонила мне домой…

— О… кхм! И что же?

— Вначале я подумал, что это какая-то игра, но потом испугался. Одри умоляла меня увезти ее отсюда; она сказала, что миссис Ферье совсем обезумела.

Рот доктора Фелла под бандитскими усами стал медленно открываться; выражение его лица изменилось. Между тем Брайан чуть ли не кричал.

— Но когда я приехал сюда, то увидел, что в конечном итоге это оказалось игрой, — по крайней мере, мне так показалось. Одри ведь пошла прогуляться, не так ли?

— По-моему, да. Мне Стефани так сказала.

— Вы видели, как она уходила?

— Нет, не видел.

— А где миссис Ферье?

Доктор Фелл глубоко вздохнул:

— Не стоит так беспокоиться, сэр! Миссис Ферье находится в комнате, которую здесь называют кабинетом, и, скорее всего, она там одна. Похоже, леди захвачена идеей написать мемуары. Она объявила, что не может начать «новую жизнь», не закончив книгу, в которой собирается «рассказать все». Так что, повторяю… — Тут доктор Фелл внезапно остановился, словно в голову ему пришла другая мысль.

— Где находится ее кабинет?

— Наверху, в противоположной стороне дома.

— Доктор Фелл, а там, случайно, нет балкона?

Осторожно, чрезвычайно осторожно доктор положил свою трость рядом с портфелем и альбомом.

— Послушайте меня! — обратился он к Брайану. — Если вы думаете, что история может повториться, выбросьте это из головы. Возможно, именно проблеск надежды, которая есть у меня, так раздражает Хатауэя. Но даже если в случае неблагоприятного развития событий он окажется прав, не стоит бояться повторения того, что уже произошло раньше.

— И все же, есть ли там балкон?

— Наверху, на противоположной стороне дома, находятся три комнаты, которые выходят на один балкон; дверь кабинета — посередине.

— Думаю, нам лучше подняться туда.

— Идите, если хотите. Я уже много раз попадал в дурацкое положение. Балкон не имеет отношения к делу. Мне приходила в голову эта мысль, но ее следует отбросить. Она неверна.

— Может быть, и так. И все же я поднимусь.

— О боже! О Бахус! Ну надо же! «Рассказать все». Миссис Ферье прячется там и никому не позволяет к ней входить.

Но Брайан уже не слышал этих слов. Он направился к лестнице.

У нее было шестнадцать ступенек, не покрытых ковром и выкрашенных в коричневый цвет. Шагая через две ступеньки, он поднимался почти бесшумно. Наверху он увидел перед собой три закрытые двери, но тут шаги его так громко застучали по твердой древесине, что он остановился.