Круглая дверная ручка не поддавалась. Я подозвал Джекстроу, но даже наши совместные усилия не дали положительного эффекта. Очевидно, крепко заклинило. Если дверь, которую я заметил позади кабины управления, также не откроется, а находясь ближе к точке удара, она почти неизбежно должна была подвергнуться сжатию, то пассажиров придется эвакуировать через окно пилотской кабины, через которое проникли мы сами. Я подумал о радисте с его тяжелой травмой головы и мрачно спросил себя, каков же будет результат подобной эвакуации, если даже попытка поднять его с пола может оказаться фатальной.

Когда я повернулся к двери, путь мне неожиданно преградила какая-то фигура. Это был мой белокудрый и белоусый «полковник Дикси». Лицо у него было ярко-багровое, голубые, навыкате глаза смотрели беспокойно и раздраженно. Еще немного, и он перейдет ту черту, за которой будет не более чем статьей расхода в бухгалтерской книге какой-нибудь компании по страхованию жизни. Он и так уже стоит у самой черты.

— Что произошло? И что все это значит, черт побери? — По голосу и манере говорить он тоже напоминал карикатурного полковника Южных штатов. — Мы приземлились? Почему? Что нам здесь нужно? И что это за шум там, снаружи? И кто, скажите на милость, вы такой?

«Один из заправил большого бизнеса, — подумал я, — имеющий достаточно денег и власти, чтобы позволить себе роскошь изливать на других свой праведный гнев. Если у меня будут неприятности, нетрудно догадаться, откуда они на меня обрушатся. Правда, в данной ситуации у него есть некоторое оправдание: кто знает, как бы действовал я сам, если бы заснул в трансатлантическом лайнере, а проснулся среди льда и снега Бог весть где в обществе трех людей в меховой одежде, вооруженных защитными очками и масками».

— Вы потерпели аварию, — сухо ответил я. — Но по какой причине, черт возьми, я не знаю! А шум снаружи — это ледяная метель, бьющаяся о фюзеляж. Что до нас, то мы ученые, обслуживаем станцию, организованную в связи с Международным Геофизическим Годом. Она недалеко, всего в полумиле отсюда. И мы видели и слышали ваш самолет перед тем, как вы сели.

Я встал и хотел пройти мимо него, но он снова преградил мне путь.

— Минуту, если не возражаете. — Он произнес это еще более авторитетным тоном, и я невольно подивился силе руки, задержавшей меня. — Полагаю, мы имеем право знать...

— Позже! — Я оттолкнул его руку, а Джекстроу завершил дело, пихнув его в кресло. — Не путайтесь под ногами. У нас есть тяжелораненый, который нуждается в немедленной помощи и внимании. Сначала мы унесем его, а потом займемся вами. Держите дверь закрытой.

Теперь я уже обращался ко всем, но седовласый человек, бурля от гнева, заставил меня снова повернуться к нему:

— А вы... если вы не уйметесь и будете мешать, можете оставаться там, где вы есть! Если бы не мы, вы бы через два часа были трупом, твердым, как доска! Может, еще и будете!

Я направился по проходу, за мной шел Джекстроу. Молодой человек, лежащий на полу, кое-как поднялся, сел в кресло и усмехнулся мне, когда я проходил мимо.

— Как влиять на людей и делать их друзьями, — проговорил он, немного растягивая слова, но речь его была речью культурного человека. — Боюсь, что вы обидели нашего достойного друга.

— Думаю, что обидел. — Я улыбнулся, двинулся дальше, но обернулся. Эти большие и сильные руки могут быть нам очень полезны. — Как вы себя чувствуете?

— Довольно быстро прихожу в себя.

— Я тоже так думаю. Еще минуту назад вы выглядели намного хуже.

— Это еще не нокаут, — небрежно сказал он.

Я кивнул.

— Поэтому я и спросил.

— Рад быть полезным. — Он поднялся с кресла, оказавшись намного выше меня. Человек в кричаще-ярком галстуке и клетчатой куртке издал жалобный звук, похожий на тявканье ушибленного щенка.

— Осторожно, Джонни! Осторожно! — сказал он. Его низкий гнусавый голос и довольно неприятная манера произносить слова в нос отдавали каким-то привкусом Беркли. — У нас ведь есть свои обязательства, мальчик, великие обязательства. И если мы растянем сухожилия...

— Успокойся, Солли, — сказал гигант, ободряюще потрепав его по лысой голове. — Я только немного прогуляюсь, проветрю голову...

— Но сначала наденьте эту парку и штаны. — У меня не было времени считаться с причудами человека в кричащеяркой куртке. — Они вам пригодятся.

— Я не боюсь холода, дружище.

— Это не такой холод, как вы думаете, за этой дверью температура на 110 градусов ниже, чем в салоне.

Я услышал шепот удивления среди пассажиров, а молодой человек, внезапно став серьезнее, взял у Джекстроу одежду. Я не стал ждать, пока он в нее облачится, и вышел в сопровождении Джесса.

Стюардесса сидела, склонившись над радистом. Я мягко поднял ее на ноги. Она не сопротивлялась, просто молча смотрела на меня темными глазами, казавшимися глубокими и огромными на смертельно бледном, напряженном лице. Ее колотила дрожь, руки были холодные как лед.

— Хотите умереть от холода, мисс? — Сейчас было не до мягких чувствительных фраз. К тому же я знал, как вымуштрованы эти девушки на случай чрезвычайных обстоятельств. — У вас ведь имеются шляпа, пальто, сапоги или что-то в этом роде?

— Да...—Голос ее прозвучал тускло, почти безжизненно. Теперь она стояла у двери, и я слышал, как ее локоть выбивает на двери мелкую дрожь. — Пойду оденусь.

Джесс выбрался через козырек у кабины, чтобы принести складные носилки. Тем временем я подошел к запасному выходу и попытался открыть дверь, действуя тупым концом пожарного топора. Но дверь засела накрепко и не открывалась.

Носилки были подняты в самолет, и мы с величайшей осторожностью уложили на них радиста. В этот момент вернулась стюардесса. На ней было форменное пальто и высокие сапожки.

— Вот так-то уже лучше, но все равно недостаточно. Наденьте вот это! — Видя ее колебание, я резко добавил: — Мы не будем смотреть!

— Я... я должна пойти к пассажирам.

— Обойдутся!.. Однако поздновато вы вспомнили о них!

Она взглянула на молодого человека, лежащего на носилках у наших ног.

— Знаю... Мне очень жаль, но я не могла его оставить. .. — Она немного помолчала. — Как вы думаете... — Голос ее оборвался, а потом, собравшись с духом, она с отчаянием спросила: — Он умрет?

— Вероятно, — ответил я, и она отшатнулась, будто я ударил ее по лицу. Я не хотел быть жестоким, а просто констатировал факт. — Мы сделаем для него все, что сможем, но боюсь, что сможем не так уж много.

Наконец мы надежно закрепили его на носилках, укрыли, предохранив голову от возможных толчков и сотрясений. Когда я выпрямился, стюардесса уже надела брюки и застегивала свое форменное пальто.

— Мы отвезем его в нашу хижину, — сказал я. — У нас внизу сани. Вы могли бы поддерживать ему голову. Пошли!

— А пассажиры? —нерешительно проговорила она.

— С ними все в порядке.

Я вернулся в пассажирский салон, плотно прикрыв за собой дверь, и вручил свой карманный фонарь человеку с разбитым лбом. Две тусклые лампочки — ночники или аварийные — мало годились для освещения салона и еще меньше для поднятия духа.

— Мы забираем с собой радиста и стюардессу, — сказал я. — Вернемся минут через двадцать. И если хотите выжить, держите дверь плотно закрытой.

— Какой бесцеремонный молодой человек, — пробормотала пожилая дама. Голос у нее был низкий, звучный и с удивительно четкой дикцией.

— Обстоятельства вынуждают, мэм, — сухо проговорил я. — Или вы предпочитаете длинные и цветистые речи, под которые вы бы замерзли насмерть?

Закрывая за собой дверь, я услышал, как она хихикнула, именно хихикнула, иначе не скажешь.

Теснясь в узком пространстве разбитой пилотской кабины, почти в кромешной тьме, под порывами ледяного ветра, со свистом врывающегося в пробоины козырька, мы пережили адские минуты, стараясь аккуратно вытащить раненого радиста из самолета в сани. Не знаю, как бы мы справились с этим, если бы не помощь молодого силача: он и я пронесли носилки между стойками бывших ветровых стекол и бережно передали в руки Джекстроу и Джесса, которые установили их на санях, надежно привязав ремнями. Потом мы таким же образом спустили вниз стюардессу. Мне послышалось, что, повиснув в воздухе без опоры под ногами, в то время как мы держали ее за запястья, она вскрикнула, и я вспомнил слова Джекстроу, что у нее повреждена спина. Но сейчас думать об этом было некогда.

Я спрыгнул вниз, и через две-три секунды молодой человек последовал за мной. Я не предполагал брать его с собой именно сейчас, но в конечном итоге в этом не было ничего плохого: рано или поздно он должен был перебраться к нам в домик. К тому же он не претендовал на место в санях.

Ветер как будто немного стих, но стужа стала еще более жестокой. Даже собаки с несчастным видом сбились возле самолета. Время от времени какая-нибудь из них вытягивала шею в знак протеста и, задрав кверху морду, издавала долгий, заунывный волчий вой. Но их страдания пошли им на пользу, как сказал Джекстроу, они прямо сходили с ума от желания бежать.

И как они побежали! Сначала я повел их, освещая путь фонариком, но Балто, наш огромный пес-вожак, оттеснил меня и устремился вперед в темноту. У меня хватило ума предоставить ему инициативу. Он бежал вдоль колеи, прорытой в снегу самолетом, вдоль бамбуковых указателей, путеводной веревки и антенны с такой быстротой и уверенностью, как будто была не темная ночь, а светлый день. Снег свистел под отполированными полозьями саней. Никакая машина скорой помощи не смогла бы перевезти раненого так быстро, бережно и плавно, как наши сани в ту страшную ночь.

Уже минут через пять мы достигли нашего домика, а еще через три минуты переделали массу дел: пока Джекстроу разжигал плитку, масляную лампу и лампу Кольмана, мы с Джессом перенесли радиста на складную койку возле плиты, натянули на него мой спальный мешок, вложили туда полдюжины грелок, непромокаемых мешочков с химическим веществом, которое при добавлении воды выделяло тепло, подложили ему под шею свернутое одеяло, чтобы его затылок не упирался в койку, и затянули на мешке молнию. У меня был набор хирургических инструментов, необходимых для операции, но с операцией нужно было подождать, и не столько по тому, что нам предстояло спасать всех остальных, сколько ради самого раненого. Он лежал перед нами неподвижный, с пепельно-серым лицом, и трогать его сейчас, после всех потрясений, было бы равносильно убийству. Я удивился, как он вообще остался жив.