— Нет, Джонни, вы никогда не вернетесь на ринг.

Наступила долгая пауза, потом он спокойно проговорил:

— Вы уверены, док? Абсолютно уверены?

— Уверен, Джонни. Ни один врач не разрешит вам вернуться на ринг. В противном случае его самого дисквалифицируют.

— Вот, значит, как обстоят дела... О’кей! Фабрика пластмасс в Трентоне получит еще одного трудягу. В конце концов, эта затея с боксом требовала слишком много труда и усилий. — В его голосе не слышалось ни сожаления, ни даже покорности судьбе, но это ровно ничего не значило: просто у него, как и у меня, была на душе более важная забота. Он умолк и устремил взгляд в темноту. Внезапно он резко обернулся: — Что это с вашим псом, Джекстроу?

— Не знаю, пожалуй, надо выяснить...

Пока мы разговаривали, Балто дважды покидал нас, исчезая за пеленой поземки. Его как будто что-то беспокоило и тревожило.

— Пойду посмотрю. Я скоро.

Джекстроу поднялся, быстро исчез вслед за Балто в темноте и вскоре вернулся:

— Доктор Мейсон! Подойдите-ка сюда и полюбуйтесь!

Он приглашал меня полюбоваться на пятно, которое находилось на расстоянии менее ста ярдов от нас, почти у края ледниковой долины.

Джекстроу осветил фонариком припорошенный снегом лед. Я наклонился и разглядел черное пятно на снегу, а немного дальше обесцвеченный участок поменьше, где снег замерз.

— Это масло из коробки передач или поддона картера, вода из радиатора, — кратко определил Джекстроу. Он переместил луч фонаря. — А вот видите следы гусениц?

— И совсем свежие, — предположил я. Поземка и летящие кристаллы еще не успели скрыть эти отметины.

— Думаю, что да. И они стояли здесь долго, мистер Мейсон. Посмотрите на размеры этого пятна.

— Технические неполадки, — сказал я, сам тому не веря.

— Хотели переспорить буран. Коразиии, должно быть, вел тягач вслепую. Если бы у этой парочки отказал мотор, они никогда не смогли бы завести его.

Я понимал, что он прав. Ни Смолвуд, ни Коразини не проявляли никакой технической сноровки, и я был уверен, что с их стороны это не какая-то ловушка, а действительно техническая авария.

— Возможно, что они еще были здесь, когда мы остановились. О Господи, если бы мы прошли еще сто ярдов!

— Пролитое молоко, как говорится в вашей пословице, доктор Мейсон! Да, в то время они еще были здесь.

— Но почему мы не слышали мотора?

— При таком ветре?

— Джекстроу! — Внезапно во мне вспыхнула надежда. — Джекстроу, вы спали, пока мы тут отдыхали?

— Нет.

— Сколько времени длится наша стоянка?

— Не более получаса.

— И вы думаете, они были здесь?.. О Боже мой! Да они и сейчас не более чем в миле от нас! Ветер стихает, мороз усиливается. Мы замерзнем, если останемся здесь дольше, а их могут задержать трещины во льду...

Я побежал, скользя и спотыкаясь, Джекстроу бросился за мной, Балто — впереди.

Веджеро стоял, поджидая нас, рядом с ним стояла Елена.

— Елена! — Я схватил ее за руки. — Ну, как вы? Как себя чувствуете?

— Лучше, гораздо лучше... — Слова ее прозвучали не очень убедительно. — Простите меня, доктор Мейсон. Не знаю, что на меня нашло, я так глупо вела себя.

— Все это не имеет значения, — нетерпеливо прервал я ее. — Вы можете идти? Ну и прекрасно. — Я чувствовал, как во мне крепнет надежда. Я вкратце объяснил Веджеро, как обстоят дела. Еще минута ушла на то, чтобы устроить в санях Малера и мисс Ле Гард, и мы двинулись в путь.

Но надежды мои оказались тщетными. Мы развили наибольшую скорость, на какую только были способны, временами переходя даже на своего рода спотыкающийся бег, но на неровной поверхности ледника сани сильно задерживали паше продвижение. Один раз они даже перевернулись, выбросив Малера и Мари в снег, и нам пришлось идти медленнее: еще один такой случай или даже сильный толчок, и наши сани превратятся в катафалк.

Время от времени Джекстроу освещал фонариком узорчатый след, по которому мы шли, и далее мой неопытный глаз различал, что этот след становится все слабее.

Наконец я понял, что мы должны прекратить преследование и признать свое поражение. Мы уже настолько отстали, что не оставалось надежды догнать их. Мы преследовали недосягаемую мечту и, гонясь за ней, только убивали себя.

Джекстроу и Веджеро согласились со мной. Мы посадили Елену в сани, чтобы она следила за нашими больными, взяли каждый по постромке и поплелись по склону ледника, согнувшись, наклонив головы и погрузившись в свои безрадостные мысли.


Как и предсказывал Джекстроу, снежная буря действительно выдохлась. Ветер улегся, ни одного дуновения не проносилось над ледником. Снегопад прекратился, и тяжелые тучи исчезли. Высоко в черном застывшем небе светили белые звезды. Было холодно, но мороз теперь стал уже нашим старым знакомым.

К восьми часам утра, примерно через три часа после того, как мы покинули наш лагерь, условия для передвижения приняли самый благоприятный характер. Правда, только в отношении погоды.

Мы прошли уже большую часть Кангалакского ледника, и чем дальше, тем труднее было передвигаться. Ледник редко представляет собой гладкую ледяную реку, плавно стекающую с гор и холмов, гораздо чаще это застывшая масса с неровной, иссеченной расселинами поверхностью, спускающаяся округлыми ступенями и уступами, как море окаменевшей лавы. Кангалак не был исключением. Но в основном продвижение было возможно лишь по краям, где уклон был плавным, а лед более гладким.

Но все равно, это был тяжелый труд, ибо путь часто преграждали обломки морен, вытесанных ледником во время его образования, а если их не было, то мы то и дело натыкались на сугробы, которые нагромоздил ночью ураганный ветер. Единственным моим утешением была мысль, что если трудно нам, то намного труднее было тягачу, по следам которого, слабым и прерывистым, мы шли с таким упорством.

«Интересно, далеко ли от нас Хилкрест с его „Сноу-Кэт“», — думал я. Я был твердо уверен, что он, как только перешел через Виндеби Кунатакс, повернул прямо на запад и сейчас уже должен быть на побережье. Даже вьюга, бушевавшая ночью, не могла бы остановить «Сноу-Кэт», его двигатель был полностью защищен, гусеницы одолевали даже самый рыхлый свежевыпавший снег. Но если он взял курс на побережье, он все же мог быть еще милях в двадцати севернее нас или южнее, а может быть, и миль на пятнадцать впереди. Хотя нам не оставили ни одной карты, я был уверен, что именно такое расстояние отделяло нас от побережья.

С другой стороны, Хилкрест, как человек проницательный и предусмотрительный, возможно, счел бросок на побережье слишком уж очевидным. Могло случиться, что он двинулся в Аплавник или даже прямо повернул на север, как только миновал холмы. Он мог также, следуя схеме поиска, прочесывать местность между Виндеби Кунатакс и побережьем, зигзагами продвигаясь вперед. Если это так, то он, возможно, еще находится милях в тридцати позади нас...

Можно было сойти с ума при мысли, что он в каких-нибудь двух часах езды от нас, но без радио и других средств связи это равносильно тысячам миль, и почти не было надежды на то, что две крошечные группы, двигаясь наугад, могут встретиться в этой огромной, безликой ледяной пустыне.

В начале девятого я остановился, чтобы взглянуть на наших больных. Профессия заставляла, но практически мы ничего не могли для них сделать, разве что время от времени массаж.

Хриплое, прерывистое дыхание Малера звучало в наших ушах как похоронный звон, и усилия, которые он тратил на простой акт дыхания, гасили последние искры жизни, еще тлевшие в его истощенном, окоченевшем теле. Часа через три, самое позднее к полудню, Малера не станет, теперь его уже ничто не спасет, и тащить его дальше в санях — безумие, напрасная трата сил. Ему уже все равно, он ничего не соображает, ничего не чувствует. Он умер бы тихо и спокойно, если бы мы оставили его лежать на снегу. Но в;тот день Малер был для нас больше, чем человек. Он был символом, и мы ни за что его не оставим, пока он не испустит последний вздох.

Мари Ле Гард тоже умирала, спокойно, тихо, как крошечное пламя свечи, мигающее перед тем, как угаснуть. Неизвестно, кто из них умрет первым, она или Малер, но ни она, ни он не смогут пережить этого дня.

Идти было все труднее и труднее: уклон ледника становился все круче и сани то и дело обгоняли нас. Фонарь Джек-строу почти совсем потускнел. Трещины и расселины, которые прежде были досадной помехой, превратились теперь в угрозу для жизни. Именно теперь мы оценили достоинства Балто. Еще в первый день, когда мы покинули нашу станцию, Джекстроу сказал, что у этого пса необыкновенный нюх на расселины, и в это утро он ни разу не ошибся: постоянно забегая вперед и снова возвращаясь к нам, он вел нас по самым безопасным местам. Но даже несмотря на это, мы продвигались удручающе медленно.

Вскоре после половины девятого мы неожиданно набрели на грузовые сани, уткнувшиеся под углом в морену. Даже в темноте можно было определить, что именно здесь произошло.

Из-за крутизны ледника, не говоря уже о неожиданных и необъяснимых уклонах направо и налево, тяжелые сани, должно быть, стали источником опасности, ибо по следам полозьев мы видели, как эти сани заносило в сторону и они то становились перпендикулярно движению тягача, то, не имея тормоза, перекручивались на железном тяговом стержне, стремясь обогнать тягач. Очевидно, Смолвуд и Коразини боялись, и не без основания, как бы случайно сани не налетели на тягач и не опрокинули его или, еще хуже, не увлекли бы его в расселину. Поэтому они отцепили их и бросили там, где мы их нашли.

Удивительно, что они не сделали этого раньше! Ведь кроме продуктов и горючего, которые можно было легко разместить в кузове, в санях не было ничего полезного для них. Насколько я мог судить, они бросили сани со всем грузом, не считая, конечно, рации. Теперь мы использовали теплые одеяла, укутав ими Малера и Мари Ле Гард. После этого мы тронулись дальше.