Было восемь часов вечера, когда Джекстроу остановил тягач, и, как только замер мотор, тишину заполнил глухой стон ветра, несущего с собой стену ледяной и снежной пыли. Джекстроу поставил тягач боком к ветру и к склону холма, и я выскочил из кузова, чтобы соорудить своего рода палатку: ничего особенного, просто треугольный кусок брезента, основание которого закреплялось на верху кузова, а вершина привязывалась к колышку, вбиваемому в обледенелый снег. Во время наших трапез в кузове было слишком мало места, к тому же мне нужна была защита от ветра при разговоре с Хилкрестом.

Кроме того, пора было немного облегчить страдания Веджеро и Ливина. Всю ночь они ехали в санях под стражей, попеременно осуществляемой Джекстроу и мной. И хотя температура теперь была всего лишь на несколько градусов ниже нуля, за ночь они, вероятно, порядочно намерзлись, несмотря на то, что были накрыты горой одежды.

Завтрак был готов и ждал нас, но у меня почти пропал аппетит. Мне казалось, что я давно забыл, что такое сон, ведь я не спал почти трое суток. Не раз я ловил себя на том, что клюю носом над чашкой с кофе, и только сознательным усилием воли заставлял себя подняться, чтобы не пропустить время разговора с Хилкрестом. На этот раз я решил связаться и с Хилкрестом, и с базой в Аплавнике. Хилкрест накануне сообщил, на какой волне их надо искать.

Без особых помех мы установили контакт с Хилкрестом, хотя он сказал, что слышит меня очень слабо. Во время передачи вокруг меня собрались все мужчины, за исключением Малера, казалось, они черпали уверенность в чужом голосе, даже таком далеком и бестелесном. Даже Веджеро и Ливии были тут, на расстоянии семи или восьми футов, сидя на санях, все еще со связанными ногами. Я сидел на парусиновом стуле, спиной к натянутому брезенту, а Коразини и Брустер устроились на откидной доске кузова, задернув за спиной полог, чтобы сохранить в кузове тепло. Преподобный Смолвуд находился позади меня, вращая рукоятку генератора, а Джекстроу — в нескольких футах от меня, как всегда настороже, с винтовкой наготове.

— Слышу вас хорошо, — сказал я Хилкресту. Я прикрывал микрофон ладонями и держал его у самого рта, чтобы по возможности исключить создаваемый ветром фон. — Каковы успехи? — Я переключился на прием, и снова раздался голос Хилкреста.

— Превосходно! — В его тоне слышались радость и возбуждение. — Поздравьте от меня вашего ученого друга. Действует как по заказу. Мы летим как бомба. Надеемся к вечеру закончить переход.

Это было чудесно. Если ничто не помешает, он нагонит нас еще сегодня вечером, и мы получим огромную моральную поддержку и, более того, все технические ресурсы, какими располагает их большой тягач. А Джекстроу и я сможем хоть немного поспать... До меня дошло, что Хилкрест продолжает говорить все тем же радостным и взволнованным тоном:

— Военно-морское министерство или еще кто-то, не знаю, они наконец раскололись! Брат мой, вы сидите на динамите и сами того не знаете! Он у вас, где-то с вами, и вы могли бы завтра же отдать его в соответствующие руки за миллион долларов. Неудивительно, что правительство так скрытничало. Они знали, что происходит нечто подозрительное, и организовали грандиозные поиски, авианосец «Тритон» должен лично...

Я переключился на передачу.

— Ради Бога! — в крайнем раздражении закричал я, раздражение, как я смутно чувствовал, разделяли все окружающие. — О чем вы? Что везли в том самолете? Прием!

— Прошу прощения. Везли механизм управляемого снаряда, абсолютно новой конструкции и совершенно секретный. Его детали, как я понял, известны только горсточке ученых в Соединенных Штатах. Он — единственный в своем роде, и его везли в Британию для изучения, в связи с недавним соглашением по обмену опытом по производству атомного оружия и управляемых снарядов.— Теперь Хилкрест говорил спокойным, деловым тоном. Наступила пауза, потом он добавил медленно и веско:— Как я понимаю, заинтересованные правительства пойдут на любые меры, чтобы завладеть секретом этого механизма.

Снова пауза, более длительная, вероятно, Хилкрест предоставил мне возможность ответить, но я просто не знал, что отвечать. От значимости всего услышанного у меня перехватило в горле, и я был не в состоянии ни мыслить, ни говорить.

— Чтобы вам легче было распознать этот механизм, доктор Мейсон, скажу, что он замаскирован под портативный радиоприемник из эбонита и металла, довольно большого размера, на кожаном ремне. Найдите этот приемник, доктор Мейсон, и вы сможете...

Я так никогда и не услышал конца этой фразы. Почему-то слова «портативный радиоприемник» набатом прозвучали в моей голове. Вдруг Веджеро катапультировался из саней, где он сидел, чуть не сбил с ног Джекстроу и, оттолкнувшись связанными ногами, в гигантском прыжке всем своим весом обрушился на Коразини, который с перекошенным от злобы лицом соскочил с борта тягача, обороняясь одной рукой, а другой нащупывая что-то за пазухой. Он бросился в сторону, но Веджеро, хотя и связанный, был быстр и ловок как кошка, и в этот момент я понял, к сожалению, слишком поздно, что Веджеро действительно боксер мирового класса. Если поразительная быстрота его реакции еще и не давала исчерпывающих доказательств, то его сокрушительная правая рука была убедительна, как смерть.

Коразини был очень крупным человеком, ростом шесть футов два дюйма и весом, по крайней мере, двести фунтов, да и одежды на нем было несколько слоев, но, когда мощный кулак с сокрушительной силой угодил ему прямо под сердце, он ударился о борт тягача и медленно соскользнул вниз, обратив невидящие глаза вверх, где кружились поднятые ветром первые хлопья недавно выпавшего снега. Я никогда не видел удара, нанесенного с такой силой, и надеюсь, что никогда больше не увижу.

— Коразини! — сказал я. — Коразини! — Я говорил почти шепотом, но Веджеро меня услышал.

— Коразини, конечно, — сказал он. Наклонившись, он сунул руку за пазуху Коразини и вынул пистолет. — Сохраните его, док. И дело не только в том, что я не доверяю нашим мальчикам: государственный обвинитель, или прокурор, или как вы называете этого парня в Англии, найдет, что нарезка в этом стволе совпадает с нарезкой некоторых очень интересных пуль.

Он перебросил мне пистолет, и я инстинктивно поймал его. Это был именно пистолет, а не автоматический револьвер, и на передней части ствола я увидел странного вида цилиндр. Очевидно, глушитель. Я никогда раньше не видел глушителя. Да и такого пистолета, как этот. Мне очень не понравилось, как он выглядит, и я подумал, что будет лучше, если я выну свой собственный пистолет. Пока Коразини еще не пришел в себя.

Я положил его пистолет рядом с собой и вынул свой.

— Вы были готовы к этому, Веджеро? Вы выжидали, пока его не прорвет, а теперь...

— Думаете, я действовал по схеме, док? — В его голосе не было ничего оскорбительного, только глубокая усталость. — Я просто знал, что преступник не я. И не Солли. Значит, это был Коразини.

— Да, понимаю. Это должен был быть Коразини. — Слова звучали автоматически, не имели смысла. Мысли мои путались, наверное, не меньше, чем у Коразини, который зашевелился и с трудом приподнялся, но в последние секунды где-то в глубине моего мозга снова зазвучал набат, еще более настойчивый. Вдруг меня осенило, и я начал подниматься со стула.

— Но их было двое!.. Двое! У Коразини был сообщник.

Только это я и успел сказать. Внезапно какой-то металлический предмет ударил меня по запястью, выбив у меня из руки пистолет, отлетевший далеко в сторону, и что-то маленькое и твердое злобно уткнулось мне в затылок.

— Не двигайтесь, доктор Мейсон! — Голос, ровный и сдержанный, но исполненный силы и энергии, каких я никогда не слышал ни в одном из голосов, был почти неузнаваем, но тем не менее принадлежал преподобному Джозефу Смолвуду.

— Всем стоять смирно! Нильсен, бросьте эту винтовку, ну! Одно подозрительное движение, и доктор Мейсон останется без головы.

Я не шевелился. Человек с таким голосом шутить не будет. Холодная неумолимость в его голосе лишь подтверждала, что неприкосновенность человеческой жизни — фактор, никогда не входивший в его расчеты.

— Все в порядке, Коразини, — снова заговорил Смолвуд. В тоне его не слышно было ни тревоги, ни интереса к своему сообщнику. Единственное, что его беспокоило, если к нему можно было применить подобное слово, это желание, чтобы Коразини продолжал эффективно с ним сотрудничать.

— Порядок! — мягко проговорил Коразини. Он уже был на ногах. Ловкость, с которой он поймал брошенный ему Смолвудом пистолет, подтвердила это. — Вот уж не думал, что человек со связанными ногами может так быстро передвигаться. Но теперь он не застанет меня врасплох. Всех сюда, да?

— Всех сюда, — кивнув, сказал Смолвуд. Сомнений не было, из них двоих именно он был вожаком, хотя две минуты назад мне бы это показалось неправдоподобным. Но это был факт.

— Вылезайте из кузова, все! — приказал Коразини. Держа пистолет в одной руке, он другой отодвинул полог.— Живо!

— Малер не может, —запротестовали. —Он не может двигаться. У него кома. Он...

— Заткнитесь! — прервал меня Коразини. — Ну ладно. Веджеро, наверх и вытащите его.

— Его нельзя трогать! — закричал я в ярости. — Вы убьете его, если...

Конец фразы перешел в стон, так как пистолет Смолвуда пришелся мне по виску. Я упал на четвереньки и, опираясь на ладони и колени, опустил голову, чтобы преодолеть головокружение и боль.

— Коразини же вам сказал, чтобы вы заткнулись. Вам надо научиться слушаться. — Голос Смолвуда звучал ровно и без всякого напряжения, и от этого почему-то по мне пробежали мурашки. Он стоял, спокойно выжидая, пока все пассажиры не выбрались из кузова, затем знаком велел всем выстроиться в прямую линию, лицом к нему и Коразини.

Оба они стояли под защитой брезента, в то время как нас поставили под открытым небом, где снежные хлопья, падающие все сильнее и гуще, залепляли нам глаза. В то же время мы стояли довольно близко от них, так что были отчетливо видны. Как я теперь понимал, все, что делали эти двое, выдавало экономию движений и неодолимую самоуверенность законченных профессионалов, которые давно уже просчитали все «за» и «против» относительно сложившейся ситуации.