— По антенне! — крикнул я своим. — Ориентируйтесь по антенне.

Я наклонился и подтолкнул сани, а Джекстроу прикрикнул на Балто.

Джесс очутился рядом со мной:

— Что происходит? Почему мы не...

— Я уверен, что он идет на посадку к северу от нас!

— К северу? — Даже маска не смогла заглушить страха, который прозвучал в его голосе. — Он же разобьется и угробит всех... Там торосы...

— Знаю! — К северо-востоку поверхность плато была изрезана неровными трещинами, среди которых, словно по капризу природы, вздымались футов на десять-двадцать миниатюрные хребты, и все на пространстве около ста миль. — Но он все равно собирается сесть. Собирается посадить самолет на фюзеляж с убранными шасси. Вот почему он повернул по кругу обратно. Хочет сесть против ветра, чтобы уменьшить серость срыва.

— Он мог бы сесть и к югу от нас, и по ветру. — В голосе Джесса слышалось отчаяние. — Ведь там гладко, как на бильярдном столе.

— Мог бы, да не сядет! — Мне приходилось кричать. — Пилот не дурак. Он знает, что если он сядет по ветру хотя бы и в ста ярдах от нас, то у него все равно не будет никаких шансов найти наши огни и нашу станцию. Это в такую-то погоду! Вот он и вынужден садиться против ветра! Понимаете, вынужден!

Мы умолкли и, согнувшись почти вдвое, рывками пробивались вперед, против ветра и ледяного вихря. Потом Джесс снова оказался рядом со мной:

— Может быть, он успеет разглядеть торосы? Может, сумеет. ..

— Ничего он не сумеет! — перебил я его. — В такой мутной мгле он не увидит и на сто ярдов вперед.

Радиоантенна, утолщенная наростом инея раз в пятьдесят, провисая и раскачиваясь, как маятник, между каждой парой четырнадцатифутовых опорных столбов, протянулась к северу почти на 250 футов. Мы ориентировались по этой линии, двигаясь вслепую от опоры к опоре, и почти добрались до конца, как вдруг гудение самолета, которое в последние несколько секунд казалось лишь глухим и далеким рокотом в ночи, внезапно зазвучало оглушительным крещендо, и едва я, успев крикнуть остальным: «Ложись!», сам упал в снег, как огромный темный силуэт лайнера пронесся прямо над нами. В тот момент я мог бы поклясться, что, подними я руку, коснулся бы его фюзеляжа, но на самом деле он пролетел над нами более чем в десяти футах. Как выяснилось позже, опоры антенны не были повреждены.

Я имел глупость вскочить на ноги, чтобы попытаться определить, куда он сел, но меня буквально тут же смело воздушной волной от четырех мощных пропеллеров. Я беспомощно пронесся по обледенелому снегу и упал на спину почти в двадцати футах от того места, где стоял, Чертыхаясь и порядком оглушенный, я кое-как поднялся на ноги и, преодолевая боль от ушибов, двинулся было туда, где слышались лай и завывание возбужденных собак, но тут же остановился: моторы самолета внезапно заглохли, все четыре в одно и то же время, и это могло означать лишь одно: сейчас самолет касается земли.

В следующее мгновение я уже почувствовал, даже сквозь снег и наледь, как содрогнулась и заколебалась под ногами почва. Сила вибрации оказалась больше, чем я предполагал, даже при посадке на фюзеляж. Очевидно, пилот недооценил высоту и посадил машину с такой силой, которая была способна разбить фюзеляж и погубить сам самолет.

Но этого не случилось. В следующее мгновение я снова лежал на снегу, приникнув ухом к ледяной поверхности, и наполовину услышал, наполовину почувствовал что-то вроде шипящей дрожи, очевидно, это фюзеляж, уже разбитый, скользил по снегу, прорывая в нем борозду. Как долго это продолжалось, я точно сказать не могу: секунд шесть, может быть, восемь. А потом земля вдруг снова содрогнулась и заколебалась еще сильнее. И несмотря на ураганный ветер, я совершенно отчетливо услышал внезапный грохот, скрежет рвущегося и изгибающегося металла. В следующую секунду уже наступила тишина, глубокая, 'неподвижная и зловещая, и жуткий шум ветра в темноте казался музыкой по сравнению с этим страшным безмолвием.

Шатаясь, я поднялся на ноги, и в тот же момент до меня дошло, что я без маски. Должно быть, ее сорвало, когда воздушная волна протащила меня по снегу. Я вытащил из-под парки фонарик (я всегда прятал его там, так как даже сухая батарея может замерзнуть при очень низкой температуре) и попытался отыскать свою маску, хотя заранее знал, что это дело почти безнадежное. Ветер наверняка уже успел отнести ее ярдов на сто. Потерять маску, конечно, скверно, но ничего не поделаешь. Во всяком случае, я постарался не думать, как будет выглядеть мое лицо, когда я вернусь в домик.

Когда я присоединился к Джессу и Джекстроу, те еще пытались утихомирить возбужденных собак.

— Как вы, сэр? — выкрикнул Джесс. Он подошел на шаг ближе. — Бог мой, да вы потеряли маску!

— Знаю... Неважно... — Еще как важно, так как я уже ощущал жжение в горле и в легких при каждом вздохе. — Определили, где самолет?

— Примерно. Мне кажется, что к востоку от нас.

— А что скажете вы, Джекстроу?

— По-моему, скорее к северо-востоку. — Он вытянул руку, показывая направление.

— Пойдем к востоку, — принял я решение. Кто-то ведь должен был принять решение, даже с риском ошибиться. Так почему бы не я? — Итак, пойдем на восток. Джесс, на сколько разматывается эта катушка?

— Ярдов на четыреста.

— Значит, так. Идем на четыреста ярдов на восток, потом забираем севернее. Самолет наверняка оставил на снегу колею, и если нам повезет, то мы на нее наткнемся. Будем надеяться, что он сел не дальше чем в четырехстах футах от нас.

Я отмотал с катушки конец веревки, дошел до ближайшей опоры, сбил с нее ледяные перья, похожие на причудливые наросты, скопившиеся кристаллы инея, протянувшиеся почти горизонтально, и закрепил этот конец вокруг опоры. Именно закрепил, крепко-накрепко, ведь от этой веревки зависела наша жизнь. Без этой путеводной нити мы бы никогда не нашли дороги обратно к антенне, а значит, и к нашему дому, и заблудились бы в вихревой кромешной тьме полярной ночи. Мы бы никогда не нашли на снегу своих следов, сильные морозы превратили снег в твердую смерзшуюся массу, почти в лед, и только пятитонный тягач мог бы оставить на нем слабые отпечатки.

Мы немедленно двинулись в путь. Ветер дул нам почти в лицо, только немного слева. Я шел впереди, за мной Джекст-роу с собаками, а Джесс замыкал шествие, разматывая веревку на катушке.

Идти против ветра без маски было кошмарной, почти утонченной пыткой, когда трудно сказать, что хуже: жгучая боль в горле или боль обмороженного лица. Как я ни старался прикрыть рот и нос варежкой, как ни удерживался от глубоких вздохов, холод буквально замораживал легкие, и я непрерывно кашлял.

Самое неприятное заключалось в том, что нельзя было так дышать, так как мы теперь уже бежали, бежали, как только позволяли глазурованная льдом поверхность снега и наши неуклюжие меха. Ведь для людей, не защищенных от столь низких температур и от насыщенного льдом и снегом урагана, вопрос и жизни и смерти решается в зависимости от того, насколько быстро им окажут помощь. Возможно, самолет получил пробоины или его разорвало пополам, а тех, кто остался в живых, катапультировало на плато, конечно, если кто-либо остался в живых, тогда их удел — либо мгновенная смерть от паралича сердца, не справившегося с почти стоградусной разницей температур, либо смерть от холода минут через пять после катастрофы. А может быть, все они оказались запертыми внутри, как в ловушке, и теперь медленно замерзают. Как же тогда добраться до них? И как перевезти их в наш домик? Ведь только для нескольких, кого удастся перевезти первыми, есть еще какая-то надежда. Но даже если мы перевезем всех, то чем их кормить? Ведь наши собственные запасы были уже на исходе! И где, Боже мой, мы всех их устроим?

Неожиданный возглас Джекстроу остановил меня так внезапно, что я споткнулся и чуть не упал. Я обернулся, и на меня тут же налетел подбежавший ко мне Джесс.

— Кончилась катушка? — спросил я.

Он кивнул, направив на меня фонарик.

— Нос и щека у вас — начисто! Очень плохой вид.

Сняв рукавицы, я стал энергично растирать лицо варежками до тех пор, пока болезненно не запульсировала кровь, а потом взял старую фуфайку, которую Джекстроу вытащил из джутового мешка, и обмотал ею лицо. Немного, но все же лучше, чем ничего.

Мы повернули к северу, по крайней мере, ветер теперь дул справа, и мне оставалось надеяться, что он не изменит направления. Так мы и двигались вперед, освещая себе дорогу фонариками и останавливаясь через каждые пятнадцать-двадцать футов, чтобы вбить в мерзлую почву бамбуковый кол — дорожный указатель. Мы прошли ярдов пятьдесят, ничего не увидев, и я решил, что мы взяли немного западнее места приземления, как вдруг оступились и очутились в глубокой рытвине, дюймов так на десять и шириной около десяти футов. Рытвина эта была прорыта в обледеневшей корке снега.

Теперь я уже не сомневался. Нам выпал один шанс из ста, мы нашли именно то место, где самолет коснулся земли или, точнее, если судить по размерам рытвины, разбился о землю. Немного левее к западу снег был совершенно не тронут, и там бы мы прошли мимо, ничего не заметив. -К востоку рытвина уступами круто шла вверх, и виднелись две большие выемки, одна в центре, другая справа: словно по этому месту прошла пара гигантских плугов. Должно быть, нижняя часть фюзеляжа разбилась при ударе о землю, да и странно было бы, если бы она не разбилась. Немного восточнее и значительно правее главного направления в снегу были прорыты еще две колеи, параллельно одна другой и не такие глубокие, выемки от явно еще вращающихся пропеллеров. Вероятий! приземлившись, самолет сразу же накренился на правое крыло.

Достаточно было описать фонарем быстрый полукруг, чтобы увидеть все это. Я крикнул Джессу, чтобы он захватил с собой еще одну связку палок и укрепил на них веревку, которая должна была служить нам путеводной: нитью на обратном пути к антенне, иначе ветер мог бы засыпать ее снегом и минут через десять мы бы не смогли ее разглядеть. Велев ему сразу же вернуться к нам, я побежал вслед за Джекстроу, который уже направил свою упряжку по следам самолета.