В полдень мы остановили тягач. Пока женщины разогревали суп и с помощью паяльной лампы размораживали две банки с фруктами, мы с Джекстроу наладили наш приемник, подняли антенну и начали посылать наши позывные, наш сигнал ГФК. Обычно на этих аппаратах, с ручной рукояткой и мощностью в 8 ватт, ключ морзянки используется для передачи, в то время как прием осуществляется через пару наушников, но благодаря искусству и изобретательности Джесса, который знал, что кроме него в нашей группе никто не владеет азбукой Морзе достаточно свободно, аппарат был перестроен и ключ использовался только для позывных. Теперь передача велась через ручной микрофон, а путем особого, но очень простого подключения к антенне он превращался в маленький, но достаточно эффективный динамик.

Попытка связаться с Джессом была просто жестом. Я дал обещание, и я его держал, только и всего. К тому же нас, по моим подсчетам, теперь разделяли 120 миль, а это был почти предел для нашей малогабаритной рации. Я не знал, какое влияние мог оказать на передачу интенсивный холод, но не ожидал ничего хорошего. И наконец, разве сам Джесс не сказал, что починить наш передатчик невозможно?

Прошло минут десять. Десять минут, в течение которых Джекстроу усердно крутил рукоятку, а я посылал наши позывные, повторенные трижды. Потом я переключился на прием, послушал, затем встал и с привычной уже обреченностью махнул Джекстроу рукой, чтобы он перестал крутить рукоятку. И вдруг, в этот самый миг, микрофон в моей руке неожиданно ожил:

«ГФ-Икс вызывает ГФК. ГФ-Икс вызывает ГФК. Слышим вас слабо, но отчетливо. Повторите. Прием».

От волнения я чуть не выронил микрофон.

«ГФК вызывает ГФ-Икс. ГФК вызывает ГФ-Икс». — Я почти прокричал эти слова и увидел, что Джекстроу знаками показывает мне, чтобы я переключился на передачу, проклял себя за тупость, переключился на передачу, снова послал позывные и потом, забыв процедуру и этикет радиосвязи, кричал в микрофон:

— Говорит доктор Мейсон! Говорит доктор Мейсон! Слышу вас ясно. Это вы, Джесс?

После этого я перешел на прием.

— Да, сэр. Рад вас слышать. — По радио слова звучали безлично, казались лишенными смысла. — Как вы там? Насколько продвинулись? Как погода?

— Пока ничего, — ответил я. — Мороз крепкий, минус 70 градусов. Продвинулись миль на 120. Джесс, это же чудо! Как вы его починили?

— Не починил, — бесстрастно ответил он.

Наступила пауза, потом я снова услышал его голос:

— С вами хочет говорить капитан Хилкрест, сэр.

— Капитан Хилкрест? Откуда, черт возьми, капитан Хилкрест?..

Я сразу умолк, но не от удивления, хотя был крайне удивлен, что Хилкрест, который, как я считал, должен был находиться почти на 250 миль севернее нашей станции МГГ, вдруг очутился там вместе с Джессом, а потому, что предостерегающий взгляд Джекстроу нашел отклик в каком-то уголке моего мозга.

— Держите связь. Через две-три минуты я вас вызову.

Сначала мы крепили рацию позади кузова, и я знал, что в кузове слышно каждое слово. Как раз в этот момент полог приподнялся, и из-за него выглянули Коразини и Веджеро. Но я не обратил на них внимания: меньше всего сейчас я думал о том, как бы кто-нибудь не обиделся. Я просто подхватил передатчик и генератор, в то время как Джекстроу отключил антенну, и мы отошли подальше от тягача. Пройдя ярдов двести, я остановился. Те, кто были в кузове, могли нас видеть: над плато мерцал слабый полуденный свет, но не могли слышать нас.

Мы снова наладили радио, и я попытался послать позывные, но это было безнадежно. Мы слишком долго были на открытом воздухе, и моя рука непроизвольно выбивала ключом прерывистую дробь. К счастью, на другом конце поняли или угадали, что происходит. Едва я перешел на прием, как усышал голос Хилкреста, спокойный, уверенный, бесконечно ободряющий голос.

— Сюрприз, сюрприз, — механически потрескивало в микрофоне. — О’кей, доктор Мейсон! Из того, что сказал Джесс, и из-за вашего промедления я понял, что сейчас вы на приличном расстоянии от тягача. При 70° ниже нуля вам едва ли захочется там долго оставаться. Поэтому предлагаю: говорить буду я. Буду краток. Вы меня слышите?

— Громко и ясно. Какого черта вы там очути... Прошу прощения, продолжайте!

— В понедельник днем мы узнали из британской и американской радиопередач о том, что самолет не прибыл в порт назначения. Во вторник утром, то есть вчера, мы получили сообщение с базы Аплавника. Они говорят, что официально еще не объявлено, но как британское, так и американское правительство уверены, что самолет не упал в море, а приземлился где-то в Гренландии или на Баффиновой Земле. Не спрашивайте, почему они уверены, не имею понятия. Во всяком случае, организованы поиски на море и с воздуха: самая крупная спасательная кампания со времен войны. Привлечены торговые суда разных национальностей. Американские, английские, французские и канадские рыболовецкие суда. Они взяли курс к берегам Гренландии, главным образом на западное побережье. Восточное уже заперто льдом. Несколько самолетов ВВС начали челночные полеты. Катера береговой охраны тоже привлечены к поискам. Флотилия канадских эсминцев, которая направляется в Атлантику, получила приказ пройти мимо южного входа в пролив Дейвиса, хотя это займет у них по меньшей мере тридцать часов. Но они направляются туда на всех парах, а британский авианосец, сопровождаемый двумя эсминцами, уже обогнул мыс Фарвель. Мы не знаем, далеко ли он сможет зайти из-за скопления льдов, но, по крайней мере, путь на побережье Гренландии еще открыт, возможно, до самого Свартенхука. Все станции МГГ в Гренландии призваны принять участие в розыске. Вот почему мы вернулись на станцию пополнить запасы горючего.

Я больше не мог сдерживаться и перешел на передачу.

— Почему, черт побери, вся эта суматоха? Можно подумать, что на борту этого самолета был сам президент Соединенных Штатов и половина королевской семьи Великобритании! Почему больше нет никакой информации с базы Аплавника?

Я подождал, и в микрофоне снова послышался голос Хил-креста.

— За последние сутки было невозможно связаться с ними. Теперь свяжемся, сообщим им, что нашли пропавший самолет и что вы на пути к побережью. У вас ничего нового?

— Нет... То есть поправка: один из пассажиров, Малер, оказался диабетиком в тяжелой стадии. Он в плохом состоянии. Радируйте в Аплавник насчет инсулина. Пусть получат в Готхобе.

— Будет сделано, — ответил микрофон, потрескивая. Затем долгая пауза, за время которой до меня доносилось слабое журчание разговора, потом снова послышался голос Хилкреста:

— Предлагаю вам возвращаться. У нас масса бензина, масса продуктов. Нас уже будет не двое, а восемь, и ничего не случится. Мы уже прошли сорок миль. — Я взглянул на Джекстроу, поймал быстрый прищур его глаз, красноречивый признак удивления и радости, что в точности соответствовало моим чувствам. А Хилкрест между тем продолжал: — .. .значит, вы от нас не более чем в восьмидесяти милях. Через пять-шесть часов мы могли бы встретиться.

Я почувствовал, будто меня поднимает огромная волна. Это было чудесно, это превосходило самые смелые надежды. Нашим мучениям и бедам придет конец... А потом это мгновенное чувство облегчения отхлынуло, как уходящая волна, и его место заняла холодная и трезвая рассудительность. Джекстроу покачал головой, я и без него понял, что нашим мучениям и бедам еще очень далеко до конца.

— Не выйдет, — радировал я в ответ. — Над нами висит злой рок. Как только мы повернем назад, убийцы перейдут к действию. Далее если мы и не повернем назад, они теперь все равно уже знают, что мы установили с вами связь, и будут действовать более отчаянно. Пожалуйста, следуйте за нами со всей возможной скоростью. — Я сделал небольшую паузу и продолжал: — Постарайтесь внушить базе в Аплавнике, что для нашего спасения существенно знать, почему этому самолету придают такое большое значение. Пусть выяснят список пассажиров и подлинность его. Это абсолютно необходимо, капитан Хилкрест! Не принимайте никаких «нет» вместо ответа. Мы должны знать.

Мы поговорили еще с минуту, но самое главное было уже сказано. Кроме того, даже за те короткие минуты, когда мне приходилось оттягивать вниз маску, мои потрескавшиеся и кровоточащие губы настолько онемели от мороза, что речь моя превратилась в неясное бормотание. Поэтому, назначив следующее «свидание» на восемь часов и сверив часы, мы распрощались.

Вернувшись обратно в кузов, мы сразу почувствовали, что вся компания просто сгорает от любопытства, но прошло не менее трех минут, мучительных минут, пока я и Джекстроу ожидали, чтобы кровь снова ожила в наших застывших от холода венах, прежде чем кто-либо отважился заговорить. Неизбежный вопрос задал сенатор, ныне весьма присмиревший и утративший свою вспыльчивость. Уже сам факт, что он заговорил первым, показал, как я думал, что он отнюдь не считал себя в числе подозреваемых. В сущности, он был прав.

— Установили связь с друзьями, доктор Мейсон? С полевой группой? — Голос его прозвучал нерешительно.

— Да... — Я кивнул. — Джесс, то есть мистер Лондон, просидел тридцать шесть часов, но все-таки починил радиоприемник. Связался с капитаном Хилкрестом, руководителем группы, и сумел наладить между ними релейную связь. — Я никогда в жизни не слыхал такого термина, но мне показалось, что он звучит вполне научно. — Хилкрест свертывает свои дела и отправляется вслед за нами.

— Это хорошо? — с надеждой спросил сенатор. — Я хочу спросить, сколько времени...

— Боюсь, что это только жест с его стороны, — перебил я его. — До нас ему по меньшей мере 260 миль. Ёго тягач ненамного быстрее нашего. (На самом деле он был втрое быстрей.) Пять или шесть дней, не меньше.

Брустер кивнул головой и не сказал больше ни слова. Казалось, он был разочарован, но, видимо, поверил мне. Я же спрашивал себя, кто же из них мне не верит, кто из них знает, что я солгал, потому что этот кто-то так основательно уничтожил все запасные конденсаторы и радиолампы, что починить наш передатчик, несмотря на всю опытность Джесса, было просто невозможно.