— Какие-то звуки. — Теперь она говорила почти шепотом, и ее пальцы все глубже зарывались в мех моей парки. — Будто кто-то постучал по крылу или по фюзеляжу.

— Чепуха! — Голос мой прозвучал резко, но сам я словно ступал по острию бритвы. — Вам уже начинает...

Я прервал свою фразу на полуслове. На этот раз я и сам готов был поклясться, что тоже что-то услышал. И было ясно, что Маргарет Росс тоже услышала. Она оглянулась через плечо, всматриваясь в ту сторону, откуда донеслись звуки, а потом медленно повернулась ко мне. Лицо ее было напряжено, глаза широко раскрыты и неподвижны.

Я отбросил ее руки со своего рукава, схватил пистолет и фонарь, вскочил с кресла и побежал. В кабине управления я резко остановился. Господи, что я за дурак, оставил прожектор включенным прямо против козырька, и теперь он слепил меня, превращая в отличную мишень для любого, кто, возможно, притаился внизу с пистолетом в руке. Но мои колебания продолжались лишь секунду. Вопрос был поставлен прямо: теперь или никогда, иначе меня могут продержать здесь, как в ловушке, всю ночь или, по крайней мере, до тех пор, пока у прожектора не истощится батарея. Я нырнул головой вперед в отверстие ветрового стекла, в последний момент схватился за стойку и, прежде чем успел опомниться, уже лежал ничком на снегу.

Секунд пять я пережидал, напряженно прислушиваясь, но ничего не услышал кроме стенаний ветра, свистящего шороха ледяных кристаллов и биения собственного сердца. Я никогда не слышал этого свистящего шороха так отчетливо, как в эту минуту, но ведь я никогда и не лежал с непокрытой головой на плато.

Потом я вскочил на ноги и, разрезая тьму ярким лучом фонаря, обежал, скользя и спотыкаясь от поспешности, вокруг самолета. Я дважды повторил этот маневр, второй раз в обратном направлении, но никого не заметил. Остановившись под козырьком, я тихо окликнул Маргарет Росс. Она появилась в рамке отверстия, и я сказал ей:

— Все в порядке. Никого нет. Нам обоим просто почудилось. Прыгайте!

Я поднял руки, поймал ее и осторожно поставил на ноги.

— Зачем... зачем вы меня там оставили? — Слова вырвались потоком, наскакивая друг на друга, чувство гнева тонуло в чувстве страха. — Это... Это было ужасно! Эти мертвецы... Зачем вы меня оставили?

— Простите. — Можно, конечно, пуститься в пространные рассуждения по поводу женской несправедливости и нелогичности, но сейчас мне было не до этого. А если иметь в виду горе, сердечную боль, шок и грубое обращение, то она уже и так много перенесла.— Простите,— повторил я, — мне не следовало этого делать. Просто не подумал.

Ее опять трясло, поэтому я обнял ее за плечи и крепко прижал к себе, пока она не успокоилась. Потом взял фонарь и батарею в одну руку, ее руку — в другую, и мы пошли к нашему домику.

 Глава 6

Понедельник, семь вечера — вторник, семь утра

Когда мы подошли к домику, Джекстроу с помощниками только что закончили сборку деревянного корпуса на тягаче и кое-кто из мужчин уже спустились вниз. Я не стал проверять тягач: все, что делал Джекстроу, было безупречно.

Я знал, что он заметил мое отсутствие, но он не такой человек, чтобы задавать мне вопросы при посторонних. Я подождал, пока последний из работавших не сошел вниз, взял Джекстроу под руку и отвел в сторону, чтобы чувствовать себя под покровом темноты в полном уединении, но и чтобы видеть желтый свет, пробивавшийся из наших заиндевелых слуховых окон: потеряться среди льда и снега второй раз за один вечер было бы, пожалуй, уже слишком.

Он выслушал меня молча и, лишь когда я закончил, спросил:

— Что же мы предпримем, мистер Мейсон?

— Все будет зависеть от обстоятельств. Вы говорили с Джессом?

— Четверть часа назад. В туннеле.

— Как насчет радио?

— Боюсь, что никак, доктор Мейсон. Джесс обнаружил пропажу нескольких конденсаторов и запасных ламп. Все обыскал. Говорит, что их украли.

— Может, еще найдутся? — Но я и сам не верил в это.

— Две лампы уже нашлись. В конце снегового туннеля. Разбиты вдребезги.

— Наши друзья везде успевают. — Я негромко выругался. — Это решает вопрос, Джекстроу. Больше ждать нельзя, надо трогаться в путь как можно скорей. Но эту ночь... Эту ночь надо использовать для сна. Мы должны выспаться.

— В Аплавник? — Это была база нашей экспедиции неподалеку от устья ледника Стрёмсунд. — Думаете, мы доберемся туда?

Так же как и я, он имел в виду не трудности и опасности зимнего путешествия в Арктике, хотя, имея только устаревший тягач, даже думать об этом было страшно, а людей, которые должны были стать нашими спутниками. Среди всех сомнений и опасений одно было ясно как день: кто бы ни были убийцы, они могли избежать правосудия лишь одним способом — стать единственными, кто вернется из Гренландии живыми.

— Я бы не поручился за счастливый исход нашего путешествия, — сухо сказал я, — но у нас будет еще меньше шансов, если мы останемся здесь. Голодная смерть нам обеспечена.

— Да, несомненно. — С минуту он молчал, потом его осенила неожиданная мысль. — Вы сказали, что сегодня они пытались убить вас. А вам не кажется это странным? Казалось бы, вы и я должны быть в полной безопасности. Во всяком случае, на несколько дней.

Я понял ход его мыслей. Не считая Джекстроу и меня, едва ли нашелся бы десяток людей во всей Гренландии, которые смогли бы завести этот проклятый тягач и тем более управлять им. С собаками справиться мог только Джекстроу, и сомнительно, что кто-либо из пассажиров умеет ориентироваться по звездам и ходить по компасу. И тот факт, что мы с Джекстроу все это знали и умели, мог на некоторое время гарантировать нам жизнь.

— Вы совершенно правы, — сказал я ему. — Но мне кажется, что они об этом не думают просто потому, что еще не осознали, как это важно. Нам будет лучше просветить их на этот счет. Тогда мы оба будем застрахованы. Это, конечно, не придаст нам популярности в их глазах, но тут уж ничего не поделаешь.

Я объяснил Джекстроу замысел, который уже сложился у меня в голове, и тот глубокомысленно закивал в знак согласия.

Через две-три минуты после того, как он сошел вниз, я тоже спустился в домик. Все девять пассажиров были в сборе. Восемь из них внимательно следили за Мари Ле Гард, восседающей за кастрюлей с супом, и я мог рассмотреть их самым пристальным образом. Первый раз я разглядывал группу людей с целью решить, кто же из них убийца, и обнаружил, что испытываю при этом странное и беспокойное чувство.

Начать с того, что в первую минуту каждый из пассажиров представлялся мне потенциальным преступником, но я рассматривал всю цепочку убийств как ненормальность. А в этой крайне необычной обстановке, в этой совершенно немыслимой, многослойной одежде каждый из них казался отклонением от нормы. Но при более близком рассмотрении передо мной была группа дрожащих от холода, притоптывающих, чтобы согреться, несчастных и весьма заурядных людей.

Впрочем, так ли уж они заурядны? Например, Веджеро, зауряден ли он? Он обладает отличным телосложением, силой и, несомненно, быстротой и темпераментом первоклассного борца тяжелого веса, но я бы никогда не принял его за боксера. И дело не в том, что он очевидно образованный и культурный человек, такие боксеры бывали и раньше, а дело в том, что на его лице не было никаких признаков, вернее, следов его профессии. Кроме того, я никогда о нем не слышал, хотя, с другой стороны, это мало что доказывает, как врач, я всегда был низкого мнения о homo sapiens, который ни за что наносит телесные повреждения другому homo sapiens. Я не особенно интересовался этим видом спорта.

Или взять, например, его менеджера Солли Ливина или даже преподобного Джозефа Смолвуда. Солли ничуть не похож на нью-йоркского менеджера, каких я видел и о которых слышал. Он до того хорош, что в него не веришь. Или преподобный отец Смолвуд, который выглядит так, как обычно изображают проповедников и какими они почти никогда не бывают: смиренным, кротким, немного нервным. Все его движения, реакция, комментарии и реплики предсказуемы. Против этого, однако, можно было бы возразить, что наши убийцы — умные, расчетливые люди, которые ни за что не стали бы подделываться под столь явно искусственные типы. А с другой стороны, если они отличаются изощренной хитростью, они, возможно, так и поступили.

Коразини. На нем тоже можно поставить большой вопросительный знак. Америка специализируется на создании ловких, умных, крепких руководителей и служащих бизнеса, и Коразини, несомненно, один из таких людей. Но обычный бизнесмен тверд главным образом в умственном отношении, а Коразини крепок и физически, к тому же в нем чувствуется какая-то беспощадность, которую он не поколебался бы применить и в делах, выходящих за пределы бизнеса.

Придя к этой мысли, я тут же подумал, что готов заподозрить Коразини по соображениям, диаметрально противоположным тем, которые вызвали во мне подозрение относительно Ливина и преподобного отца Смолвуда. Коразини не подходил ни под один шаблон и совершенно не соответствовал традиционному представлению об американских бизнесменах.

Остаются двое: Теодор Малер и сенатор Брустер. Из них я бы, скорее, заподозрил первого, чем второго... Но когда я спросил себя, почему, то не смог привести никаких убедительных доказательств, кроме того, что он тощий, смуглый, несколько мрачный на вид и абсолютно ничего не рассказал о себе. Что касается сенатора Брустера, то он, конечно же, вне всякого подозрения. Но тут же меня сразила внезапная мысль: если кто-то хочет избежать подозрений, то нет ничего лучше, как назваться человеком, который действительно стоит вне подозрений! Откуда я знаю, что он действительно сенатор Брустер? Подложные документы, белые усы и белые волосы, венчающие багрово-красное от природы лицо, вот вам и сенатор Брустер. Правда, такой обман скоро раскрылся бы, но кто говорит, что он рассчитан на долгое время?