В это мгновение я понял, что значит быть приговоренным к смерти, а потом вдруг понять, что будешь жить. Это было самым удивительным чувством, какое я когда-либо испытывал. Но в следующее мгновение чувство облегчения и эйфории угасло и его сменил гнев, холодный, злобный, всепоглощающий гнев: никогда я не думал, что способен на такой.

Не отрывая поднятой палки от моей путеводной нити — кабеля антенны, покрытого инеем, я пробежал всю дорогу до домика. Помню, я смутно удивился, увидев, что вокруг освещенного тягача все еще движутся тени. В моем сознании просто не умещался тот факт, что я отсутствовал не более тридцати минут. Я прошел мимо людей, открыл люк и скорее упал, чем спустился в домик.

Джесс все еще возился в углу с радиоприемником, женщины теснились у плиты. Я обратил внимание, что стюардесса сидит в одолженной у Джесса парке и греет над пламенем руки.

— Вам холодно, мисс Росс? —заботливо осведомился я. По крайней мере, постарался принять участливый тон, но даже в моих ушах голос мой прозвучал хрипло и напряженно.

— А как же иначе, доктор Мейсон! — отрезала Мари Ле Гард. — Она же почти пятнадцать минут провела с мужчинами у тягача.

— Зачем?

— Поила их кофе. Что в этом плохого?

— Ничего, — коротко ответил я. («Чертовски много тебе нужно времени, чтобы налить чашку кофе», — свирепо подумал я.) — Наоборот, очень любезно с вашей стороны.

Растирая замерзшее лицо, я прошел в продуктовый туннель, кивнув по пути Джессу. Тот тотчас же последовал за мной.

— Кто-то только что пытался меня убить, — без всяких предисловий сказал я.

— Убить! — Джесс уставился на меня, прищурив глаза. — Впрочем, от этой банды всего можно ожидать.

— То есть?

— Минуту назад я пошел поискать кое-какие запчасти, мне они понадобились для ремонта, но не в этом суть... Как вы знаете, запчасти лежат рядом со взрывчаткой. Так вот, там кто-то рылся...

— Там, где взрывчатка? — На мгновение мне представилось, как какой-то маньяк подсовывает под тягач палочку взрывчатки. — И что-нибудь взяли?

— Самое странное, что ничего не взяли. Я проверил. Вся взрывчатка на месте. Но все разбросано, все перемешано с запалами и детонаторами.

— А кто был здесь днем?

Он пожал плечами.

— Спросите лучше, кого здесь не было.

Он был прав. За день и вечер здесь перебывали абсолютно все: мужчины ходили за деталями для тягача, женщины — за продуктами. К тому же, в самом конце туннеля находился наш туалет.

— А что произошло с вами, сэр? — спокойно осведомился Джесс.

Я рассказал ему все, и, пока я говорил, лицо его вытянулось от изумления и губы превратились в тонкую белую черточку на смуглой коже. Джесс понимал, что значит заблудиться на плато.

— Жестокая и подлая чертовка, — тихо сказал он. — Придется арестовать ее, сэр, иначе кто знает, кто будет следующий в ее списке. Но... ведь нужны доказательства или признание... Или что-то в этом роде. Мы не можем просто...

— Я получу и то, и другое, — бросил я. Жестокий гнев все еще владел мной, заглушая все другие чувства. — И немедленно!

Я вышел из туннеля и решительно подошел к стюардессе.

— Мы кое-что упустили из виду, мисс Росс, — резко проговорил я.— Я имею в виду продукты на вашем камбузе на самолете. От этого может зависеть жизнь или смерть. Сколько их там у вас?

— Продуктов? Боюсь, что не очень много. Лишь небольшие порции на тот случай, если кто-нибудь проголодается. Ведь днем я подавала им обед, а вечером все поужинали.

(«И запили улики весьма своеобразным сортом кофе», — угрюмо подумал я.)

— Неважно, много или мало, —• проговорил я вслух. — Для нас сейчас ценны любые крохи. Я бы хотел, чтобы вы сейчас пошли туда со мной и показали, что у вас там хранится.

— Обязательно сейчас? — запротестовала Мари Ле Гард. — Неужели вы не видите, что бедняжка продрогла до костей?

— Неужели вы не видите, что я тоже? — отрезал я. Видимо, я уже был на пределе, иначе никогда бы не позволил себе говорить таким тоном с Мари Ле Гард. — Пойдемте, мисс Росс.

Она пошла. На этот раз, не полагаясь на случай, я захватил наш прожектор с портативной батареей и еще один фонарь, а стюардессе сунул в руки охапку бамбуковых кольев. Когда мы поднялись наверх, она остановилась, ожидая, что я поведу ее, но я велел ей идти впереди. Я хотел видеть ее руки.

Снегопад несколько ослабел, ветер утих, и видимость немного улучшилась. Мы прошли вдоль кабеля антенны, повернули чуть-чуть к северо-востоку и через десять минут были уже у самолета.

— Отлично, — сказал я. — Вы первая, мисс Росс. Забирайтесь наверх.

— Наверх? — Она обернулась ко мне, и, хотя большой фонарь, поставленный мной на снег, не давал мне возможности увидеть ее лицо, ее удивленный тон был выбран совершенно правильно. — Каким образом?

— Тем же, что и раньше! — отрезал я. Чувство Гнева не давало мне спокойно говорить, еще немного, и я не сдержусь. — Прыгайте!

— Тем же, что... — Она замолчала и уставилась на меня. — Что вы хотите этим сказать? — прошептала она.

— Прыгайте! — неумолимо повторил я.

Она медленно повернулась и прыгнула. Пальцы ее не достигли рамы на шесть дюймов. Она попробовала снова, но снова безрезультатно. При третьей попытке я подхватил ее и приподнял, она руками ухватилась за нижнюю раму. На мгновение она повисла на руках, потом подтянулась и, вскрикнув, тяжело упала. Медленно, словно оглушенная, она поднялась и посмотрела на меня. Превосходная актриса!

— Не могу, — хрипло проговорила она. — Вы же сами видите, что не могу. Что вы от меня хотите? Что я сделала?

Я ничего не ответил, а она продолжала:

— Я... я не останусь здесь. Я пойду обратно в домик...

— Успеется! — Я грубо схватил ее за руки, так как она уже повернулась, собираясь уходить. — Встаньте так, чтобы я мог вас видеть.

Я подпрыгнул, ухватился за раму и, забравшись в кабину пилота, протянул вниз руки так, чтобы втащить ее за собой, и не слишком деликатно. Потом, ни слова не говоря, повел ее в кладовую.

— Аптека «Микки Финна», — заметил я. — Идеально спокойное местечко...

Теперь уж она скинет маску. Я поднял руки, предвосхитив ее попытку заговорить, так как она уже открыла рот.

— Дурман, мисс Росс! Но вы, конечно, не понимаете, о чем я говорю?

Она смотрела на меня, не мигая и ничего не говоря.

— Когда случилась авария, вы сидели вот тут, — продолжал я. — Может быть, даже на этой табуретке, верно?

Она все так же молча кивнула.

— И конечно, вас отбросило на эту переборку. Скажите, мисс Росс, где та металлическая штука, тот металлический выступ, который продырявил вам спину?

Она посмотрела на стенные шкафы, потом медленно перевела на меня взгляд.

— Так вот... вот зачем вы привели меня сюда?

— Где он? — требовательно спросил я.

— Не знаю. — Она покачала головой и отступила на шаг. — Какая разница? И... и дурман... Да в чем дело, скажите, пожалуйста!

Молча я взял ее под руку и провел в радиорубку. Там я направил луч фонаря на верхний угол корпуса радиоприемника.

— Кровь, мисс Росс! И несколько синих ниток. Кровь из раны у вас на спине, нитки — из вашего жакета. Вот где вы сидели или стояли, когда самолет рухнул. Жаль, что вас сбило с ног. Но по крайней мере, вам удалось удержать в руке пистолет...— Она смотрела на меня каким-то больным взглядом, и ее лицо казалось белой маской, вырезанной из папье-маше.— Вы забыли свою роль, мисс Росс. Ваша следующая реплика должна быть: «Какой пистолет?» Я подскажу вам. Тот, из которого вы стреляли во второго пилота. Жаль, что вы сразу не убили его, не правда ли? Но зато вы отлично потом разделались с ним. Задушить едва живого человека очень просто. Как говорится, чистая работа!

— Задушить? — Это слово ей удалось лишь с третьей попытки.

— Вот это правильная реплика и в самое время, — одобрительно сказал я, —• именно задушить. Ведь это вы задушили второго пилота прошлой ночью?

— Вы с ума сошли, — прошептала она. Ее губы, неестественно алые на пепельно-белом лице, были полуоткрыты, темные глаза казались огромными и выражали страх, боль и отчаяние. — Да, вы сошли с ума, — повторила она дрогнувшим голосом.

— С ума спятил, — согласился я. Снова подхватил ее под руку, увлек за собой к пульту управления и осветил фонариком спину убитого пилота. — Об этом вы, конечно, тоже ничего не знаете?

Я нагнулся, рывком поднял его китель, чтобы обнажить то место, куда вошла пуля, и едва удержался на ногах. Она с долгим, глубоким вздохом упала прямо на меня. Машинально я подхватил ее и опустил на пол, выругался, что попался на удочку, на миг обманувшись этой банальной женской уловкой, и безжалостно ткнул ее двумя пальцами прямо в солнечное сплетение.

Никакой реакции не последовало, абсолютно никакой. Обморок был самым настоящим, и она полностью лишилась сознания.


Мне редко доводилось переживать столь неприятные минуты, которые я провел в ожидании, когда она придет в себя.

Самобичевание — слишком бледное слово, чтобы выразить то чувство, с каким я проклинал себя за безрассудство, беспросветную тупость и больше всего за зверскую грубость, за рассчитанную жестокость, с которой я обошелся с этой бедной девочкой, теперь беспомощно лежащей передо мной... Особенно я проклинал себя за жестокость последних нескольких минут. Пожалуй, можно было извинить мои подозрения, но мои последние действия, нет, им не было оправдания. Если бы я не был настолько во власти гнева, не был настолько уверен в своей правоте, что даже возможность сомнения ни разу не пришла мне в голову, если бы мои мысли не сосредоточились на том, чтобы разоблачить ее и доказать ее вину, я бы, по крайней мере, понял, что она не может быть тем человеком, кто полчаса назад выпрыгнул из кабины управления, когда я бежал по проходу. Она не могла быть тем человеком по той причине, что не сумела бы самостоятельно забраться в самолет. Не говоря уже об ее ране. Я должен был как врач сразу понять, что ее руки и плечи, которые я достаточно хорошо разглядел, не приспособлены для акробатических действий, чтобы подтянуться на такую высоту и протиснуться сквозь отверстие в разбитом стекле. Она не притворялась, когда упала в снег. Теперь я это ясно понял, но мне следовало понять раньше.