— Спала! Вы очень остроумно выразились.— Мисс Денсби-Грегг кисло улыбнулась.— Как вчера заметил доктор Мейсон, это вам не отель «Ритц»! А кофе, между прочим, пахнет восхитительно. Флеминг, принесите мне чашечку. Будьте добры.

Я быстро подхватил одну из чашек, в которую Джекстроу уже налил кофе, и поднес ее девушке. Она здоровой рукой пыталась расстегнуть молнию на спальном мешке. Ее смущение и замешательство были очевидны, но у меня не было другого выхода: или я сейчас положу конец этим глупым притязаниям, или...

— Лежите, мисс, и не двигайтесь. И выпейте вот это. — Она нерешительно приняла от меня чашку с кофе, а я тем временем повернулся к мисс Денсби-Грегг. — А вы, мисс Денсби-Грегг, надеюсь, не забыли, что у Елены сломана ключица?

Выражение ее лица ясно говорило о том, что она прекрасно все помнит, но она отнюдь не была глупа. Составители колонки сплетен, узнай они об этом, изничтожили бы ее насмерть. В ее кругу следовало внешне придерживаться общепринятых норм, зато с вежливой улыбкой могли даже воткнуть нож между ребер: с вежливой, светской улыбкой все было дозволено.

— Ах, простите! — сказала она нежным голосом. — Конечно, я совсем забыла!

В ее глазах промелькнуло холодное и жестокое выражение, и я понял, что нажил себе врага. Это меня, правда, не беспокоило, но меня раздражала вся эта мелочность, ведь у нас были другие, гораздо более важные предметы для разговора. Но через полминуты мы уже обо всем забыли. Я даже уверен, что забыл и о самой Денсби-Грегг.

Пронзительный крик раздался именно в тот момент, когда я подавал чашку мисс Ле Гард. Возможно, он и не был по-настоящему пронзительным, но в нашем замкнутом, тесном пространстве прозвучал как-то особенно резко и жутко. Мари Ле Гард вздрогнула, и горячее содержимое ее чашки обожгло мне руку.

Я почти не почувствовал боли. Этот крик вырвался из груди Маргарет Росс, молодой стюардессы, и сейчас она, наполовину освободившись из спального мешка, вытянула вперед одну руку, а другую прижала к губам, уставившись на неподвижно распростертую перед ней фигуру. Я оттолкнул ее и опустился на колени.

В этом жестоком холоде трудно было сказать наверняка, но я был почти уверен, что молодой пилот умер еще несколько часов тому назад. Я долго смотрел на него, а когда поднялся, то почувствовал себя стариком, потерпевшим полный крах. Мои руки были такие же холодные, как и руки лежащего передо мной мертвеца. Теперь уже никто не спал, все смотрели на меня, и в их глазах я видел суеверный ужас, какой часто вызывает внезапная и неожиданная смерть у людей, не привыкших к виду смерти. Первым нарушил молчание Джонни Веджеро.

— Он умер, мистер Мейсон? — Его низкий голос прозвучал как-то хрипло. — Эта травма головы... — Он беспомощно умолк.

— Насколько я могу судить, кровоизлияние в мозг, — спокойно сказал я.

Но я сказал неправду. Я не испытывал и тени сомнения относительно причины его смерти. Убийство! Парень был задушен, безжалостно и хладнокровно. Лежа без сознания, тяжело раненный и беспомощный в своем закрепленном ремнями спальном мешке, он был задушен с такой же легкостью, с какой можно задушить младенца.

Мы похоронили его на плато, менее чем в пятидесяти ярдах от того места, где его настигла смерть. Жуткая и мрачная же они знают, что мы себя чувствуем здесь как дома, так чего им беспокоиться?

— Так что же нам в таком случае делать? — сварливо спросил Солли Ливии. — Помереть с голоду или топать пешком?

— Прекрасно сказано, — загремел сенатор Брустер. — Можно сказать, самая суть, и изложенная в самой сжатой форме. Предлагаю учредить маленькую комиссию для изучения наших возможностей.

— Здесь вам не Вашингтон, сенатор, — заметил я. — А кроме того, у нас уже есть комиссия; мистер Лондон, мистер Нильсен и я.

— Вот как? — Видимо, это выражение было у сенатора любимым. — Смею, однако, вам напомнить, что мы лично заинтересованы в этом деле!

— Вряд ли я это забуду, — сухо ответил я. — Послушайте, сенатор, если бы вы попали в шторм и вас подобрал корабль, вы решились бы советовать капитану, что нужно предпринять, чтобы не погибнуть?

— При чем тут шторм? — Сенатор Брустер презрительно раздул щеки. — И тут вам не корабль...

— Помолчите лучше! — Это сказал Коразини, сказал спокойно и жестко, и я вдруг понял, почему он достиг верхней ступеньки большого бизнеса, несмотря на все трудности и конкуренцию. — Доктор Мейсон совершенно прав. Здесь они хозяева, так что им мы и должны доверить наши жизни. Как я понимаю, доктор Мейсон, вы уже приняли решение?

— Еще вчера. Джесс... точнее, мистер Лондон останется здесь до возвращения наших. У него будет пищи на три недели. Мы же забираем все остальное продовольствие и завтра трогаемся в путь.

— А почему не сегодня?

— Потому что наш тягач еще не готов для зимнего перехода, да еще с десятью пассажирами. Он еще в том виде, в каком был, когда мы привезли его сюда с побережья. У нас есть к нему деревянные стенки и крыша, плюс раскладушки и портативная плита. Чтобы все это приладить, понадобится несколько часов.

— Сейчас же и приступим?

— В ближайшее время. Сначала позаботимся о ваших вещах. Сейчас вернемся к самолету и доставим их сюда.

— Слава Богу, наконец-то! — сказала мисс Денсби-Грегг. — А я уже думала, что никогда не получу свои вещи.

— Получите! — ответил я. — Но частично, конечно.

— Что вы хотите этим сказать? — подозрительно спросила она.

— А то, что вы возьмете только самые необходимые вещи, которые сможете надеть на себя. Можете еще прихватить с собой небольшой портфельчик с ценностями, если они у вас есть. Остальное придется бросить. Мы ведь отправляемся не в увеселительное путешествие. Да и места на тягаче все равно не хватит.

— Да, но мои вещи стоят сотни фунтов! — возразила она, вспыхнув от гнева. — Да что там сотни! Тысячи! Одно мое валенсийское платье стоит пятьсот фунтов, не говоря уже о...

—- А во сколько вы оцениваете свою жизнь? с усмешкой спросил Веджеро. — Или вы предпочитаете, чтобы мы бросили вас и спасли ваше платье? А еще лучше, натяните его на себя поверх всего остального. Пусть знают, как модно одетая дама покидает Арктику!

— Очень смешно! — Она смерила его ледяным взглядом.

— Ну, разумеется, мадам, — согласился он, — очень смешно. — Он повернулся ко мне. — Я могу быть вам чем-нибудь полезен?

— Нет-нет, Джонни, ты никуда не пойдешь! — Солли Ливии даже вскочил от волнения. — На этом льду стоит одни раз поскользнуться, и...

Спокойно, спокойно! — Веджеро потрепал его по плечу. — Я буду очень осторожен, Солли. Ну, так что вы скажете, док?

— Спасибо. А вы с нами, мистер Коразини? — Я увидел, что он уже надевает парку.

— С радостью. Не сидеть же здесь целый день!

— Но ваши раны на голове и руках еще не зажили. Вам будет чертовски больно, как только вы выйдете на этот холод.

— Все равно надо привыкать. Поэтому чем раньше это произойдет, тем лучше. Показывайте дорогу!


Самолет, выглядевший на снегу как большая раненая птица, смутно темнел в сумрачном свете дня на расстоянии семисот или восьмисот ярдов к северо-востоку от нас. Трудно сказать, сколько раз нам придется ходить туда. С другой стороны, пройдет еще час или два, и этот, с позволения сказать, дневной свет померкнет, и тогда какой смысл повторять в темноте тот зигзагообразный путь, который мы вынуждены были проделать прошлой ночью? Поэтому с помощью Веджеро и Коразини я проложил прямой путь к самолету, расставив через каждые пять ярдов бамбуковые указатели. Некоторые из них мы взяли из туннеля, но в основном использовали те, которыми отмечали дорогу к самолету прошлой ночью.

Внутри самолета было холодно и темно, как в гробнице. С одной стороны он уже совсем обледенел, и все иллюминаторы затянуло плотной пленкой инея. В свете двух карманных фонариков мы и сами выглядели как привидения, двигаясь в облаках пара от нашего дыхания. В тишине слышны были странные хриплые звуки, которые люди производят при очень низких температурах, когда стараются дышать не слишком глубоко.

— Бог мой, ну и местечко! Прямо жутко становится! — сказал Веджеро и содрогнулся, трудно сказать, от холода или от чего-то другого. Он направил свой фонарик на мертвеца, сидевшего в последнем ряду. — Мы оставим их здесь, док?

Оставим, вы спрашиваете? — Я бросил в кучу на переднем кресле еще два портфеля. — А что вы имеете в виду?

Не знаю. Я подумал... Ну, ведь мы сегодня похоронили утром второго пилота.

Ах, вы об этом! Что ж, я считаю, что плато похоронит их достаточно быстро. Шесть месяцев, и весь самолет занесет снегом так, что его не найдешь. Но я согласен, здесь очень жутко. Пошли отсюда!

Проходя к кабине пилота, я увидел, как Коразини со скорбным видом трясет маленький портативный радиоприемник из эбонита, прислушиваясь к звукам внутри аппарата.

— Еще одна потеря? —спросили.

— Боюсь, что да. — Он покрутил диски, никакого эффекта. — Новая модель, но теперь ее можно только выбросить, док. По-моему, лампы. Все-таки захвачу его. Стоил мне двести долларов два дня назад.

— Двести? — Я присвистнул. — За эти деньги можно купить два. Джесс подберет вам лампы. У него несколько десятков в запасе.

— Бесполезно, — Коразини покачал головой. — Новейшая модель, вот почему он такой дорогой.

Захватите его, — посоветовал я. — Захватите, и вам его отремонтируют в Глазго. Слышите? Это Джекстроу.

До нас донесся лай собак. Не теряя времени, мы быстро выгрузили собранные вещи в сани Джекстроу. В багажном отделении мы обнаружили двадцать пять чемоданов разной величины. Чтобы перевезти все это в наш домик, пришлось совершить две поездки. Во время второй поднявшийся ветер дул нам прямо в лицо, взметая снежную пыль. Погода на плато в Гренландии самая неустойчивая в мире. И ветер, которого совсем не было последние несколько часов, вдруг вновь задул и неожиданно изменил направление на южное. Я не знал, что это нам сулит, но подозревал, что ничего хорошего.