Дороти Л. Сэйерс - Найти мертвеца

— Н-да… — пробормотал Глейшер. — И теперь достаточно понятно, где он находится. Он ехал верхом на этой чертовой кобылке вдоль берега. Выехал он в 11 часов и вернулся в 12.30 или около того. Но зачем?

— Это тоже понятно. Он-то и был Всадником с Моря. Но все-таки он не убивал Поля Алексиса. Кто же его убил?

— Ну, милорд, — сказал Умпелти, — нам надо вернуться к нашей первоначальной мысли. Велдон принес новости о заговоре, и бедняга Алексис от горя покончил с собой.

— При помощи бритвы Моркама? Нет, все это неверно, инспектор. Все НЕВЕРНО!

— Не лучше ли нам спросить самого Велдона, что ему известно обо всем этом? Если мы изложим все, что нам известно о Моркаме в этом письме и об остальном, то он станет посговорчивее. Если он находился там в 12.45, то так или иначе, он должен был видеть Алексиса.

Уимси покачал головой.

— Да, затруднительное положение, — произнес он. — Очень затруднительное… У меня есть одна идея, не рассмотреть ли нам это дело с его неправильного конца. Если бы нам знать побольше о тех письмах, которые Алексис посылал «Борису», они кое о чем бы нам рассказали. Как вы думаете, где они? В Варшаве, скажете вы, но вот мне-то так не кажется. Я думаю, Варшава — это только условленный адрес. Возможно, все они опять возвращаются к Моркаму.

— Тогда, вероятно, мы обнаружим их в Лондоне, — с надеждой в голосе предположил Глейшер.

— Очень даже возможно. Человек, который разрабатывал все это представление, — отнюдь не дурак. Если он приказал Алексису уничтожить эти бумаги, то вряд ли будет сам хранить нечто такого рода. Но можем попытаться. Достаточно ли у нас улик против него, чтобы оправдать ордер на обыск?

— О да, — пораскинул мозгами Глейшер. — Если Моркам будет опознан как Брайт, значит мы давали полиции ложные сведения. Мы могли бы арестовать его по подозрению и тщательно обыскать его дом в Кенсингтоне. Ребята из Лондона сейчас следят за ним, но особая спешка не нужна. Возможно, как мы считаем, настоящий убийца мог установить с ним контакт. Видите ли, в этом деле должен быть еще кто-то — парень, который проделал реальную работу, а мы, к сожалению, не имеем о нем ни малейшего представления. Но конечно, есть еще вот что — чем дольше мы предоставим Моркама самому себе, тем больше у него будет времени избавиться от улик. Наверное, вы правы, милорд, и нам следует осадить его. Только имейте в виду, милорд, что если мы арестуем его, то нам придется предъявить ему обвинение. Имеется такая хитрая штука как Habeas Corpus.

— Все равно, — сказал Уимси, — по-моему, мы должны рискнуть. Я не думаю, что вам удастся обнаружить какие-нибудь письма и бумаги, однако вдруг вы отыщите еще что-нибудь. Ведь при помощи бумаги и чернил пишутся письма, а также книги, имеющие отношение к России. А от книг не так просто избавиться как от писем и документов. И мы должны выяснить прямую связь между Велдоном и Моркамом.

— Над этим сейчас продолжают работать, милорд.

— Хорошо. В конце концов, люди не устраивают заговоров, чтобы кто-то совершил самоубийство, шутки ради. Известно ли миссис Велдон что-либо о Моркамах?

— Нет, — сказала Гарриэт. — Я ее об этом спрашивала. Она никогда о них не слышала.

— Значит, эта связь не будет очень дальней. Возможно, она будет относиться к Лондону или Хантингтонширу. Кстати, что из себя ПРЕДСТАВЛЯЕТ этот Моркам?

— Характеризовался как рекламный агент, милорд.

— О, неужели? Под этим родом деятельности можно скрыть множество грехов. Ладно, черт с этим, суперинтендант. Что же касается меня, то мне придется заняться чем-нибудь опасным, чтобы восстановить свою репутацию в глазах мисс Вэйн да и ваших тоже. Попытаюсь создать себе крутую репутацию, даже если для этого мне пришлось бы влезть в ружейное дуло.

— Да? — насмешливо заметила Гарриэт. — Когда лорд Питер вынужден прибегать к цитатам, он обычно в чем-то делает успехи.

— Замолчите! — парировал Уимси. — Ухожу отсюда прочь! Ухожу для того, чтобы ухаживать за Лейлой Гарланд.

— Ну-ну, поищем-ка да Сото.

— Я буду да Сото! — решительно произнес Уимси. — Бантер!

— Да, милорд?

Из спальни выплыл Бантер, который выглядел так представительно, словно никогда не рыскал в отвратительном котелке по трущобам Южного Лондона.

— Я желаю выступить в своей знаменитой роли безупречного Праздного Бездельника, хотя imitation tre's dificile[86].

— Очень хорошо, милорд. Полагаю, вам надо надеть желтовато-коричневый костюм, который мы так не любим, с носками цвета осенней листвы, и взять к ним ваш огромный янтарный портсигар.

— Как скажете, Бантер, вам виднее. Я склоняюсь перед вами побежденным.

Уимси галантно поцеловал ему руку при всем собрании и исчез во внутренних апартаментах.

Понедельник, 6 июля

Завоевание Лейлы Гарланд следовало обычным ходом. Уимси настиг ее в чайном заведении, изящно отрезал от двух сопровождавших ее приятельниц, затем накормил, сводил в кинотеатр и похитил в Беллевью на коктейль.

Молодая леди демонстрировала почти пуританскую осторожность, находясь с Уимси только в многолюдных помещениях этого красивого отеля, и доводила милорда почти до бешенства рафинированностью своих манер за столом. Тем не менее, наконец, ему удалось провести с ней один маневр в углу холла за пальмовым деревом, где за ними никто не мог подглядеть и которое находилось далеко от оркестра, так что они могли слышать друг друга. Оркестр был одной из наиболее приводящих в ярость особенностей Беллевью, и беспрестанно играл бессмысленные танцевальные мелодии с четырех часов пополудни до десяти вечера. Мисс Гарланд наградила его сдержанными словами одобрения, однако заметила, что ему еще далеко до оркестра, в котором ведущую партию играл да Сото.

Уимси осторожно повел беседу о прискорбной рекламе, которую вынуждена была претерпевать мисс Гарланд в связи со смертью Поля Алексиса. Мисс Гарланд согласилась, что это весьма неприятно. Мистер да Сото тоже очень и очень расстроен. Джентльмену ведь не нравится, когда его приятельница подвергается стольким бесцеремонным и неприятным вопросам.

Лорд Питер Уимси порекомендовал мисс Гарланд повсеместно демонстрировать благоразумие.

— Конечно, — сказала Лейла, — мистер Алексис был милым мальчиком и всегда вел себя как истинный джентльмен. И был чрезвычайно предан мне. Но едва ли он был мужественным человеком. Девушка не могла не отдать предпочтение настоящему мужчине, который чем-то ЗАНИМАЕТСЯ. Таковы девушки! Даже несмотря на то, что мужчина может быть из очень хорошей семьи, и не ОБЯЗАН чем-либо заниматься, однако он может ДЕЛАТЬ что-то, разве не так? (томный взгляд на лорда Питера). Вот такого сорта мужчины нравятся Лейле Гарланд.

Она считала, что намного утонченнее быть человеком благородного происхождения, который ДЕЛАЕТ что-то, нежели человеком благородного происхождения, который только РАССКАЗЫВАЕТ о своем благородстве.

— Но Алексис ведь был благородного происхождения… но откуда девушке знать? Я хочу сказать, что легко — говорить, не так ли? Поль, то есть, мистер Алексис часто рассказывал удивительные истории о себе, но насколько я полагаю, он их придумывал. Он был этаким мальчиком из романов и исторических книг. Но я говорила ему: «Что хорошего в этом? — говорила я. — Вот, пожалуйста, ты не зарабатываешь и половины денег, которые зарабатывают некоторые люди, я могу их назвать, и что хорошего ты делаешь, даже если ты русский царь?» Вот так я сказала.

— Алексис говорил, что он — русский царь?

— О, нет, он только говорил, что его пра-пра-бабка или кто-то там еще была замужем за кем-то, кто, возможно, был высокопоставленным. А я спросила: «Что хорошего говорить  „если бы“»? Во всяком случае, сказала я, теперь все они свергнуты вместе со всеми своими царскими привилегиями… И ты все-таки собираешься во что бы то ни стало подробно разузнать об этом? Поль утомил меня рассказывая о своей знаменитой пра-прабабке, а в конце концов замолчал и больше вообще ничего не рассказывал. Наверное, понял, что девушку не могут очень-то заинтересовать чьи-то прабабки.

— Кем же все-таки была его прабабка, как он считал?

— Точно не знаю. Он без умолку болтал об этом. Однажды он даже написал мне все это, однако я сказала ему: «У меня от тебя головная боль, и, кроме того, из того, что ты рассказываешь, видно, что никому из твоего народа не стало лучше, чем могло бы быть, поэтому я не понимаю, чем ты хвастаешься. Значит, по-моему, уважать здесь некого, а если всякие там принцессы с огромными деньгами не стоят уважения, сказала я, то не понимаю, для чего кто-то будет обвинять и не уважать девушек, которым приходится самим зарабатывать себе на жизнь». Вот что я ему сказала.

— Конечно, вы абсолютно правы, — проговорил Уимси. — У него, наверное, была какая-то мания по этому поводу.

— Ахинея, — небрежно произнесла мисс Гарланд, позволив своей рафинированности на какое-то время улетучиться. — Я хочу сказать, что он был немного глуповат, когда касался этой темы.

— Очевидно, он придавал этому большее значение, чем оно заслуживало. Вы говорите, он записал вам все это?

— Да, записал. А потом, однажды, опять явился, очень взволнованный. Спросил, сохранилась ли у меня та бумага, которую он написал. «Точно не знаю, — ответила я. — Меня совсем не интересует это. Ты что, считаешь, я храню каждый обрывок бумаги с твоим почерком? Как героини романтических историй? Поэтому, — сказала я, — позволь-ка сказать тебе, что не храню. Любое, что представляет ЦЕННОСТЬ, я буду хранить, а не всякие ерундовые кусочки бумаги».

Уимси вспомнил, что Алексис ближе к концу их отношений с Лейлой оскорбил ее, попрекнув несомненным отсутствием благородства.

— «Если ты хочешь сохранить свои вещи, почему бы тебе не отдать их этой старухе, которая так прилипла к тебе? Если ты собираешься жениться на ней, то она как раз тот самый человек, которому можно отдать на сохранение свои вещи, если она, конечно, захочет их хранить». А он сказал, что ему не очень-то нужна бумага, на что я ответила: «Ну, тогда чего ты так беспокоишься?» А он ответил, что если я не сохранила ее, то все в порядке, а я сказала, что не знала, сохранять мне ее или нет. И он сказал: «Да, я хотел сжечь эту бумагу, и хотел, чтобы ты никому ничего не рассказывала»… он имел в виду об его прабабке. И я сказала:«Если ты считаешь, что мне больше нечего делать как рассказывать своим друзьям о тебе и твоей прабабке, то ты ошибаешься». Подумать только! Ну, разумеется, после этого мы уже не были такими близкими друзьями как прежде, по крайней мере я, хотя скажу, что он всегда обожал меня. Но я не смогла без конца переносить его болтовню. Глупости, назову это так.