— Покажите мне фотографию.

— Это не очень приятное зрелище.

— Покажите мне фотографию. Я не смогу оставаться в неведении насчет этого.

Наверное, лучше отмести все сомнения. Гарриэт медленно вытащила снимок. Миссис Велдон выхватила его у нее из руки.

— О Боже!! Боже!

Гарриэт позвонила в колокольчик и, выйдя ненадолго в коридор, дождалась официанта и попросила его принести виски с содовой покрепче. Когда она вернулась, она выпила сама и заставила выпить миссис Велдон. Затем достала чистый носовой платок и подождала, когда буря утихнет. Она сидела на подлокотнике кресла и с довольно беспомощным видом поглаживала миссис Велдон по плечу. К счастью, кризис принял форму просто неистовых рыданий, а не истерики. Гарриэт чувствовала возрастающее уважение к миссис Велдон. Как только рыдания немного утихли и ищущие пальцы начали ощупывать сумочку в поисках носового платка, Гарриэт протянула свой.

— Благодарю вас, моя дорогая, — проговорила миссис Велдон. Она стала вытирать глаза, пачкая ткань красными и черными разводами от косметики. Затем она шмыгнула носом и выпрямилась. — Простите меня, — несчастным голосом начала она.

— Все хорошо, — успокоила ее Гарриэт. — Боюсь, что у вас довольно сильное потрясение. Может быть, вам лучше немного вымыть глаза? Вы почувствовали себя лучше, не так ли?

Она протянула губку и полотенце. Миссис Велдон стерла нелепые следы своего горя, и из складок полотенца появилось ее лицо — лицо женщины между пятидесятые и шестидесятью годами, болезненно желтое, но весьма достойное в своем естественном виде. Она сделала машинальное движение к своей сумочке, но затем передумала.

— Я выгляжу ужасно, — сказала она с коротким тоскливым смешком, — но какое сейчас это имеет значение?

— Я бы так не сказала, — заметила Гарриэт. — Вы выглядите вполне приятно. В самом деле, это правда. Идите и сядьте. Возьмите сигарету. Наверное, у вас немного болит голова?

— Благодарю вас. Вы очень любезны. Я не буду снова такой бестолковой. Я доставила вам массу беспокойства.

— Ни капельки… Надеюсь, что смогу помочь вам.

— Сможете. Если только захотите. Я уверена, что вы — умная. Вы выглядите умной. А я — глупая. Но надеюсь, что это в прошлом. Наверное, это очень приятно — заниматься делом. Если бы я умела писать картины, ездить на мотоцикле или еще что-нибудь, то больше бы узнала о жизни.

Гарриэт с серьезным видом согласилась, что это, вероятно, хорошо — иметь какое-нибудь занятие.

— Но, разумеется, я никогда не могла заставить себя сделать это. Жила ради своих эмоций. Ничего не могу поделать. Наверное, я сама избрала этот путь. Конечно, моя жизнь в замужестве была трагедией. Но сейчас повсюду так. И мой сын, вы, наверное, не считаете, что я настолько стара, чтобы иметь взрослого сына, моя дорогая… но я вышла замуж в скандально молодом возрасте, и мой сын имел несчастье разочароваться во мне. У него нет сердца — и это кажется странным, так как в действительности я — сама любовь. Я предана моему сыну, дорогая мисс Вэйн, но молодые люди такие черствые. Если бы только он был добрее ко мне, я смогла бы жить с НИМ и ДЛЯ НЕГО. Все всегда говорили, что я — замечательная мать. Но это — ужасное одиночество, когда твое собственное дитя уходит, и тебя нельзя винить за то, что ты цепляешься за крошечное счастье, не так ли?

— Думаю, да, — отозвалась Гарриэт. — Я тоже пыталась уцепиться. Тем не менее это не сработало.

— Не сработало?

— Да. Мы поссорились, а потом… ну, он умер, и подумали, что я убила его. Хотя я этого не делала. Это сделал кто-то еще, но все это было крайне неприятно.

— Бедняжка. Но, несомненно, вы — умница. Вы заняты делом. Вероятно, от этого. Но что делать мне? Я даже не знаю, как Начать выяснять это ужасное дело по поводу Пола. Но вы — Умница, и вы поможете мне, правда?

— Надеюсь, вы говорите мне именно то, что хотите, чтобы было сделано?

— Да, безусловно. Я настолько глупа, что даже не могу должным образом объяснить. Но, видите ли, мисс Вэйн, я ЗНАЮ, знаю абсолютно, что бедняга Поль не мог совершить ничего необдуманного. Не мог. Он был совершенно счастлив со мной и предвкушал это и в будущем.

— Предвкушал что? — спросила Гарриэт.

— Да наш брак! — ответила миссис Велдон, как если бы это было самоочевидным.

— О, понимаю. Очень сожалею. Я не знала, что вы собирались пожениться. И когда же?

— Через две недели. Как только я смогла бы быть готовой для этого. Мы были так счастливы, как дети…

Слезы снова скопились в глазах миссис Велдон.

— Сейчас расскажу вам обо всем. Я была очень больна и приехала сюда в прошлом январе. Доктор сказал, что мне необходим мягкий климат, а я так устала от Ривьеры! Для разнообразия я решила попробовать Уилверкомб. Здесь действительно премилый отель, как видите, и я однажды была здесь с леди Хартлипул — но она, как вы знаете, умерла в прошлом году. В ту же самую первую ночь подошел Поль и пригласил меня на танец. Нас явно потянуло друг к другу. На секунду наши глаза встретились, и мы осознали, что нашли друг друга. Он тоже был одинок. Мы протанцевали всю ночь. Мы совершали длинные прогулки, и он рассказывал мне все о своей несчастной жизни. Мы оба были изгнанниками…

— О да, он приехал из России.

— Да, совсем маленьким ребенком. Бедная маленькая душа. Знаете, на самом деле он был князем, но никогда не любил много говорить об этом. Только намекал… Он очень много переживал от унижения, будучи профессиональным танцором. Я говорила ему — когда мы лучше узнали друг друга — что сейчас он — князь в моем сердце и он сказал, что это для него лучше, чем владеть короной империи, бедный мальчик. Он страшно меня любил. Иногда он даже пугал меня. Знаете, русские такие горячие.

— Конечно, конечно, — проговорила Гарриэт. — У вас не произошло какой-нибудь размолвки или чего-нибудь, что могла склонить его к…?

— О нет! Мы были слишком очарованы друг другом. Ту последнюю ночь мы танцевали вместе, и он прошептал мне, что в его жизни наступила ВЕЛИКАЯ и удивительная перемена. Он был весь пыл и восторг. Он часто волновался от малейших незначительных вещей, но на сей раз это было истинным огромным волнением и счастьем. Той ночью он танцевал восхитительно! Он сказал мне это потому, что его сердце настолько переполнено счастьем и восторгом, и он, как бы танцевал в воздухе. Он произнес: «Я должен завтра уехать, но пока не могу сказать тебе зачем и куда». Я больше ничего у него не спрашивала, иначе испортила бы все, но, конечно, я знала, что он имел в виду. Он получал разрешение на брак, после чего через две недели мы бы поженились.

— Где вы собирались пожениться?

— В Лондоне. Конечно, в церкви, поскольку я считаю, что брачная контора — это так уныло… Не правда ли? Конечно, ему надо было уехать и задержаться в церковном приходе, чтобы все подготовить. Нам не хотелось, чтобы кому-нибудь заранее стало известно о нашей тайне, могли бы возникнуть нежелательные разговоры. Видите ли, я несколько старше, чем он, а люди говорят такие ужасные вещи. Сама я немного беспокоилась по этому поводу, но Поль всегда говорил: «Сердце определяет возраст, мой Маленький Цветок», — так он меня называл, потому что меня зовут Флора — такое вот отвратительное имя. Не могу понять моих бедных дорогих родителей, как они могли прийти к такому выбору. «Сердце определяет, а твое сердце прямо как у семнадцатилетней». Было прекрасно так говорить с его стороны, хотя это совершеннейшая правда. Я ощущала себя семнадцатилетней, когда находилась рядом с ним.

Гарриэт пробормотала что-то невнятное. Этот разговор был для нее невыносимым. Он вызывал тошноту, жалость и был каким-то искусственным, несмотря на ужасную реальность; он был нелепо-комичным и хуже, чем трагическим. Ей хотелось любой ценой остановить его, и в то же время любой ценой продолжать его, чтобы выпытать еще несколько реальных фактов из цветистой неразберихи абсурда.

— Он никого не любил до тех пор, пока не встретил меня, — продолжала миссис Велдон. — Это чувство настолько чистое и внезапное охватило молодого человека впервые. Он ощущал, ну, почти благоговение. Он ревновал к моему прежнему замужеству, но я объяснила ему, что не надо этого делать. Я была совсем ребенком, когда вышла замуж за Джона Велдона, СЛИШКОМ молода, чтобы понимать, что такое любовь. Я совершенно не пробудилась, пока не повстречала Поля. Были и другие мужчины, не утверждаю, что их не было, которые хотели жениться на мне (я стала вдовой очень рано), но они ничего не значили для меня, совсем ничего. «Сердце девушки с опытом женщины», — так любил говорить Поль. И это было правдой, моя дорогая, это действительно было так.

— Я уверена, что так оно и было, — сказала Гарриэт, стараясь выразить свою уверенность таким же тоном.

— Поль — был так красив и так изящен. Если бы вы могли увидеть, каким он был! И он был очень скромен и ничуть не испорчен, несмотря на то, что все женщины бегали за ним. Он долгое время боялся заговорить со мной, я имею в виду — сказать мне, что он ощущает рядом со мной. В сущности, мне пришлось сделать первый шаг, иначе он никогда бы не осмелился заговорить, хотя было совершенно очевидно, что он чувствовал. Несмотря на то, что мы обручились в феврале, он предложил отложить свадьбу до Июня. Он понимал — это так приятно и чутко с его стороны — что нам надо подождать и попытаться преодолеть сопротивление моего сына. Разумеется, положение Поля делало его еще деликатнее. Видите ли, я довольно состоятельна, а у бедного мальчика не было и пенни, и он всегда отказывался принимать от меня какие бы то ни было подарки до тех пор, пока мы не поженимся. Ему пришлось пробиваться в одиночестве, ибо эти ужасные большевики ничего не оставили ему.

— Кто заботился о нем, когда он впервые приехал в Англию?

— Женщина, которая привезла его. Он называл ее «старая Наташа» и говорил, что она — крестьянка, безгранично преданная ему. Но вскоре она умерла, и потом к нему очень сердечно отнесся один еврейский портной с семьей. Они усыновили его и сделали ему британское подданство, дав свою фамилию Голдшмидт. После этого, по какой-то причине их дело потерпело крах, и они разорились. Полю пришлось работать на посылках и продавать газеты. Затем они попытались эмигрировать в Нью-Йорк, но это оказалось еще хуже. Потом они умерли, и Поль должен был сам заботиться о себе. Он очень не любил рассказывать об этом периоде своей жизни. Он был для него — как дурной сон.