Миссис Паско с отвисшей челюстью уставилась на меня, обе девушки широко раскрыли глаза от удивления.

— К несчастью, — продолжал я, — корзина, которая сейчас при мне, целиком предназначена для другого покупателя. В противном случае я с удовольствием продал бы вам немного моркови. Но в будущем, когда вам понадобятся овощи, вспомните обо мне.

Я успел найти поджидавший меня догкарт, сгрузить поклажу, забраться в него — грум сел рядом со мной — и взять в руки вожжи, а миссис Паско все еще стояла на углу улицы, огорошенно взирая на меня круглыми, как плошки, глазами. Теперь слухи пополнятся новой подробностью: мало того что мистер Эшли странно вел себя, был пьян и невменяем, но он еще и нищий.

Длинной аллеей, отходившей от перепутья Четырех Дорог, мы подъехали к дому, и, пока грум ставил догкарт в сарай, я через черный вход вошел в дом — слуги сидели за обедом, — поднялся по их лестнице и на цыпочках прошел в свою комнату. Я запер овощную корзину в шкаф и спустился в столовую к ленчу.

Я умял целый голубиный пирог и запил его огромной кружкой эля. Райнальди закрыл бы глаза и содрогнулся.

Рейчел не дождалась меня, о чем сообщила в оставленной для меня записке, и, думая, что я вернусь не скоро, ушла в свою комнату. Пожалуй, я впервые не пожалел о ее отсутствии. Едва ли мне удалось бы скрыть свою радость, смешанную с чувством вины. Проглотив последний кусок, я снова вышел из дома и отправился в Пелин, теперь уже верхом. В кармане у меня лежал документ, который мистер Треуин, как и обещал, прислал с нарочным. Завещание Эмброза я тоже взял с собой. Мне предстоял разговор куда более трудный, чем утром, но тем не менее я был полон отваги.

Крестного я застал в кабинете.

— Ну, Филип, — сказал он, — хоть я и опережаю события на несколько часов, но неважно. Позволь мне поздравить тебя с днем рождения.

— Благодарю вас, — ответил я. — Со своей стороны, я хочу поблагодарить вас за вашу любовь ко мне и к Эмброзу и за опеку надо мной в течение последних лет…

— …Которая, — улыбнулся он, — завтра заканчивается.

— Да, — сказал я, — или, точнее, сегодня в полночь. И поскольку я не решусь нарушить ваш сон в столь поздний час, то хочу, чтобы вы засвидетельствовали мою подпись на документе, который я желаю подписать и который вступит в силу именно в полночь.

— Хм! — Он протянул руку за очками. — Документ… какой документ?

Я вынул из нагрудного кармана завещание Эмброза.

— Мне бы хотелось, — сказал я, — чтобы вы сперва прочли это. Мне отдали его по доброй воле, но после долгих споров и препирательств. Я давно подозревал о существовании этой бумаги. Вот она.

Я передал крестному завещание. Он водрузил на нос очки и прочел его от начала до конца.

— Здесь есть дата, — сказал он, — но нет подписи.

— Совершенно верно, — подтвердил я. — Но это рука Эмброза, не так ли?

— О да, — согласился он, — несомненно. Но я не понимаю, почему… почему он не подписал его и не прислал мне? Я ожидал именно такого завещания с первых дней его женитьбы и говорил тебе об этом.

— Эмброз подписал бы его, — сказал я, — если бы не болезнь и надежда вскоре вернуться домой и отдать его вам лично. Это я знаю точно.

Крестный положил завещание на стол.

— Так-так, — сказал он. — Подобное случалось и в других семьях. Как это ни прискорбно для вдовы, но мы не можем сделать для нее больше того, что уже сделали. Без подписи завещание не имеет юридической силы.

— Знаю, — сказал я, — она и не ждала ничего другого. Как я только что сказал, лишь после долгих уговоров мне удалось получить от нее эту бумагу. Я должен вернуть ее, но вот копия.

Я положил завещание в карман и подал крестному снятую мною копию.

— В чем дело? — спросил он. — Обнаружилось еще что-нибудь?

— Нет, — ответил я, — но совесть говорит мне, что я пользуюсь тем, что мне не принадлежит. Вот и все. Эмброз намеревался подписать завещание, но смерть, вернее, болезнь помешала ему. Я хочу, чтобы вы прочли документ, который я подготовил.

И я протянул ему бумагу, составленную Треуином в Бодмине.

Крестный читал медленно, внимательно; лицо его делалось все серьезнее. Прошло некоторое время, прежде чем он снял очки и посмотрел на меня.

— Твоей кузине Рейчел известно про этот документ? — спросил он.

— Ровным счетом ничего, — ответил я. — Никогда ни словом, ни намеком она не обмолвилась о том, что я написал здесь и что намерен выполнить. Она и не подозревает о моем плане. Ей неизвестно даже то, что я у вас и что я показал вам завещание Эмброза. Как несколько недель назад вы слышали от нее самой, она намерена вскоре уехать в Лондон.

Не сводя с меня глаз, крестный сел за стол.

— Ты твердо решил поступить именно так? — спросил он.

— Я решил твердо, — ответил я.

— Ты отдаешь себе отчет в том, что подобный шаг может привести к злоупотреблениям с ее стороны? У тебя нет никакой гарантии, что имущество, которое со временем должно перейти к тебе и твоим наследникам, не будет растрачено.

— Да, я готов пойти на риск, — сказал я.

Он покачал головой и вздохнул. Затем встал со стула, выглянул в окно и снова сел.

— Ее советчик, синьор Райнальди, знает про этот документ? — спросил он.

— Разумеется, нет, — ответил я.

— Жаль, что ты не сказал мне о нем раньше, Филип. Я мог бы обсудить его с Райнальди. Он показался мне здравомыслящим человеком. В тот вечер я имел с ним продолжительную беседу и даже поделился беспокойством по поводу превышения твоей кузиной кредита. Он признал, что она всегда отличалась таким недостатком, как расточительность. Из-за этого у нее были недоразумения не только с Эмброзом, но и с первым мужем. Он дал мне понять, что он, синьор Райнальди, — единственный, кто знает, как с ней обходиться.

— Мне наплевать на то, что он считает правильным. Этот человек меня раздражает, и я уверен, что он использовал приведенный вами аргумент в собственных целях. Он надеется заманить ее обратно во Флоренцию.

Крестный все так же пристально смотрел на меня.

— Филип, — сказал он, — извини, что я задаю тебе этот вопрос, он, конечно, очень личный, но я знаю тебя с рождения. Ты совсем потерял голову из-за своей кузины Рейчел?

Я чувствовал, что у меня горят щеки, но взгляд не отвел.

— Не понимаю, что вы хотите сказать. «Потерял голову» — несерьезное и крайне некрасивое выражение. Я уважаю и чту мою кузину Рейчел более, чем кого-либо другого.

— Я хотел поговорить с тобой раньше, — сказал крестный. — Видишь ли, ходит много разговоров о том, что она слишком долго гостит в твоем доме. Скажу больше: во всем графстве поговаривают еще кое о чем.

— Пусть поговаривают, — сказал я. — Послезавтра у них появится новая пища для разговоров. Передача имения и состояния едва ли останется незамеченной.

— Если у твоей кузины Рейчел есть хоть капля здравого смысла, — сказал он, — и она не желает утратить уважения к самой себе, то либо она уедет в Лондон, либо попросит тебя переехать жить в другое место. Нынешнее положение более чем двусмысленно и не на пользу ни ей, ни тебе.

Я промолчал. Для меня имело значение только одно: чтобы он заверил документ.

— В конце концов, — продолжал крестный, — есть только один способ избежать сплетен. А заодно, согласно этому документу, и передачи собственности. Ей надо снова выйти замуж.

— Думаю, что это исключено, — сказал я.

— Полагаю, — сказал он, — ты не подумываешь о том, чтобы самому сделать ей предложение?

Краска снова бросилась мне в лицо.

— Я не осмелился бы, — сказал я, — да и она не приняла бы мое предложение.

— Не нравится мне все это, Филип, — сказал крестный. — Лучше бы ей было вовсе не приезжать в Англию. Впрочем, жалеть поздно. Что ж, подписывай. И бери на себя последствия своих действий.

Я схватил перо и поставил под документом свое имя.

— Есть женщины, Филип, — сказал крестный, — возможно, вполне достойные, хорошие женщины, которые не по своей воле творят беду. Чего бы они ни коснулись, все оборачивается трагедией. Не знаю, зачем я тебе говорю это, но чувствую, что должен сказать.

И он засвидетельствовал мою подпись под длинным бумажным свитком.

— Полагаю, ты не станешь дожидаться Луизы? — спросил он.

— Думаю, что нет, — ответил я и, смягчившись, добавил: — Если завтра вы оба свободны, почему бы вам не приехать к обеду и не выпить за мое здоровье по случаю дня рождения?

Немного помолчав, он сказал:

— Не уверен, что мы будем свободны. Во всяком случае, к полудню я тебя извещу.

Я понял, что он не хочет приезжать к нам, но ему неудобно сразу отказаться от моего приглашения. К передаче наследства он отнесся спокойнее, чем я ожидал. Не было упреков, бесконечных лекций, увещеваний; наверное, он слишком хорошо знал меня, чтобы вообразить, будто они возымеют хоть какое-нибудь действие. По сдержанности и серьезному виду крестного я понял, насколько он огорчен и взволнован. Я был рад, что ни один из нас не упомянул про драгоценности. Известие о том, что они спрятаны в овощной корзине у меня в шкафу, могло бы послужить последней каплей.

Я возвращался домой, вспоминая, в каком отличном настроении я проделал этот же путь после посещения стряпчего Треуина в Бодмине, чтобы по прибытии обнаружить в собственном доме свалившегося мне на голову Райнальди. Теперь такая встреча мне не грозит.

За три последние недели в наши края пришла настоящая весна, и было тепло, как в конце мая. Подобно всем предсказателям погоды, мои арендаторы покачивали головой и предрекали беду: поздние заморозки побьют почки в цвету, погубят зерновые под поверхностью сохнущей почвы. Но в тот последний мартовский день меня не потревожили бы ни голод, ни потоп, ни землетрясение.