Стив Карелла с облегчением выскочил на улицу. Он любил посидеть за бутылкой виски с приятелями, но терпеть не мог, когда ему в лицо дышали перегаром, а в магазине воняло так, словно компания алкоголиков, гогоча и перебивая друг друга, рассказывала скверный анекдот.

Скверный анекдот заключался в том, что на полу лежала убитая рыжеволосая девушка. Это скверно в любое время года, но сейчас особенно — в июне, в этом месяце свадеб, когда все пробуждается к жизни и когда весенняя свежесть встречается с летним теплом. Стиву Карелле очень нравилось жить на белом свете, и он, как человек великодушный, был готов делить эту радость с другими людьми. По роду занятий ему часто приходилось иметь дело со смертью, чаще всего внезапной, но он так и не научился, в отличие от многих своих товарищей по работе, относиться к ней с холодным равнодушием. Карелла ценил в человеке достоинство. Люди дрались, напивались, блевали и сквернословили, но все же оставались людьми, пока держались на ногах.

Из давно забытого курса антропологии, прослушанного когда-то в колледже, в голове у Кареллы вдруг всплыла фраза: «Человек стоит особняком, ибо только он стоит на двух ногах». Наверное, у этой сентенции могут быть разные толкования, но Карелле было важно одно: человек тогда человек, когда он на своих двоих. Смерть сбивает его с ног и лишает чувства собственного достоинства. Мертвецу наплевать, в каком виде у него пробор. Мертвую девушку в магазине не волновало, что у неё из-под юбки торчит комбинация. Смерть превращает человека в бесформенную груду плоти. Еще недавно это была женщина, которая смеялась, целовала любимого, поправляла сбившийся чулок и красила губы с той сосредоточенностью, которая присуща только женщинам. Глядя на то, чем она стала, Карелла чувствовал, как его охватывают печаль и ощущение какой-то трагедии, смысла которой он ещё не осознал.

Он был рад снова оказаться на улице.

Тем временем у входа в магазин полиция проводила симпозиум. Нечто вроде приема для блюстителей порядка. Правда, здесь не подавали напитков, и собирались эти джентльмены не для того, чтобы обсудить последний роман 12-летней девочки-француженки; зато каждый ощущал тут удивительное чувство товарищества, ту непринужденность в отношениях, которая возникает между собратьями по ремеслу.

Двух верзил из отдела по расследованию убийств Главного управления звали Моноган и Монро. Оба были одеты в серые фланелевые брюки и твидовые пиджаки спортивного покроя.

— Обычно мы такими делами не занимаемся, — сообщил Карелле Моноган.

— Только в виде исключения, — сказал Монро.

— Шеф приберегает нас для дел посерьезнее, — продолжал Моноган.

— Для трудных случаев, — добавил Монро.

— Нас не волнуют преступления на любовной почве.

— Месть, ревность и все такое прочее, — объяснил Монро.

— Нам подавай предумышленные убийства.

— Спланированные заранее, — уточнил Монро.

— Мы профессионалы экстра-класса, — скромно заметил Моноган.

— С нами шутки плохи, — сказал Монро.

— Это большая честь для восемьдесят седьмого участка, — с усмешкой сказал Карелла. С самоуверенными здоровяками из Главного управления он говорил спокойно; чувствовалось, что Карелла прекрасно владеет собой. Одет он был в синий шерстяной костюм с белым платочком в нагрудном кармане и в белую рубашку с синим в золотую полоску галстуком. В его чисто выбритом лице с заметными скулами было что-то восточное, и это стало особенно заметным, когда он прищурил карие глаза, глядя на Монро и Моногана. Он явно получал удовольствие от пикировки.

— Ваш восемьдесят седьмой участок должен быть польщен, — сказал Моноган.

— В высшей степени, — добавил Монро.

— Мы в восторге, — признал Карелла.

— Все хотят примазаться, — сказал Моноган.

— Не сочтите за лесть, — сказал Карелла, — но мы действительно рады, что к нам прибыли лучшие представители отдела по расследованию убийств.

— Валяет дурака, — заметил Моноган.

— Издевается, — согласился Монро.

— Считает, будто их участок сможет обойтись без нашей помощи.

— Ему кажется, что мы им не нужны.

— А кому-нибудь мы нужны?

— Не больше чем дырка в черепе.

— Он намекает, что нам лучше, убираться подобру-поздорову.

— Он вежливо советует нам отправляться к чертовой бабушке.

— Ну и пес с ним, — сказал Моноган. Карелла снова улыбнулся, но затем принял серьезный вид и заглянул в магазин.

— Что вы на это скажете? — осведомился он. Моноган и Монро как по команде повернулись к двери и заглянули в магазин. Полицейский фотограф склонился над убитой, распростертой на стеклянном крошеве. Сверкнула вспышка.

— У меня такое впечатление, — задумчиво сказал Моноган, — что кто-то тут слетел с катушек.

Глава 2

Мейер Мейер явно не успевал на бар-мицву[1]. Это было как дважды два.

Жаловаться было не на кого. Он давно уже договорился с лейтенантом, что в день бар-мицвы его не поставят на дежурство, но лейтенант не мог знать, что накануне произойдет убийство. Впрочем, на территории 87-го полицейского участка убийство может случиться в любой день и час, а потому планировать бар-мицвы надо так, чтобы они не совпадали по времени с убийствами.

Сам Мейер Мейер не особенно печалился по этому поводу. Праздновалось тринадцатилетие маленького разбойника Билли, которого родные любовно называли Билли-Колотилли. К несчастью, он был сыном родной сестры Мейера Мейера, и дяде следовало бы испытывать теплые родственные чувства по отношению к прелестному крошке. Кроме того, его собственна? супруга успела прожужжать ему все уши о грядущем великом событии. Теперь же она будет целую неделю плакать и рыдать. Не попала на бар-мицву! И всю эту неделю он будет питаться консервами, и в супружеской спальне долго не будет раздаваться скрипа пружин. Такие вот дела…

Человек, сидевший напротив Мейера Мейера в дежурной комнате 87-го участка, и не подозревал, что его собеседник может не попасть на праздник в честь очаровательного Билли-Колотилли. Ему было на это плевать. В его винном магазин произошло убийство, и теперь только одно занимало все его мысли и чувства.

— Погибло товару на четыре тысячи! — выкрикивал он. — Кто мне заплатит за это? Я сам? Кто возместит мне убытки?

— Вы полагаете, мистер Фелпс, что это должен сделать восемьдесят седьмой участок? — осведомился Мейер. Вопрос он задал спокойным, ровным голосом, простодушно глядя на своего собеседника голубыми глазами. Мейер Мейер был очень спокойным человеком. В свое время его отец, считавший себя неоцененным юмористом, решил, что сыграет отменную шутку, если даст своему сыну имя, в точности совпадающее с фамилией. Мейер Мейер, шедевр остроумия, образец благозвучия…

Случилось так, что семья Мейеров, ортодоксальных евреев жила в квартале, где, кроме них, евреев было раз-два и обчелся. И если уличные мальчишки не могли найти никакого другого предлога, чтобы отлупить Мейера Мейера, им достаточно было упомянуть вслух его двуствольное имя. Узнав, благодаря отцовской причуде, почем фунт лиха, Мейер обрел и сверхъестественное терпение. Оно не оставило никаких физических следов — если не считать ранней лысины. К тридцати годам голова Мейера стала голой, как бильярдный шар. Теперь ему шел тридцать восьмой год, и он был вынужден пропустить семейное торжество, и вот сейчас, облокотившись на стол, Мейер с присущим ему терпением ждал, что же ответит ему мистер Фелпс.

— Ну, а кто, по-вашему, должен за все это платить? — гнул свое Фелпс. — Я? Хватит с меня того, что из моих денег в этом городе полиции платят жалованье. А что я имею взамен? Меня защищают от бандитов? Погибло товару на четыре тысячи долларов, а тем временем…

— Погибла девушка, — спокойно поправил его Мейер.

— Все это так, конечно, — отозвался Фелпс. — Но известно ли вам, сколько времени мне понадобилось, чтобы поставить заведение на ноги? Магазин, между прочим, не на главной улице, не где-нибудь в самом центре, в огнях рекламы. Но люди идут сюда, потому что у магазина есть репутация — вот в чем дело. В этом районе, да будет вам известно, есть и другие магазины, однако…

— Когда вы ушли из магазина вчера вечером, мистер Фелпс? — спросил Мейер.

— Не все ли равно когда? Вы видели, что там творится? Вы видели перебитые бутылки? Уничтожено почти все, что было в наличии! Где же был ваш патруль? Перебить столько стекла и не привлечь внимания…

— И ещё четыре раза выстрелить, мистер Фелпс. Тот, кто бил бутылки, выстрелил четырежды.

— Да, я знаю. Ну, хорошо, поблизости не так много жилых домов, люди могли не услышать звон и выстрелы. Но полицейский — он что, оглох? Куда он вообще подевался? Небось зашел в бар и надрался как свинья!

— В тот момент он пошел на другой вызов.

— Так что важнее — мой товар или какой-то дурацкий другой вызов?

— Ваш товар, вне всякого сомнения, очень важен, мистер Фелпс, — сказал Мейер. — Без него жители нашего участка просто поумирали бы от жажды. Мы, полицейские, никогда не преуменьшали важности винных магазинов. Но в это время за несколько кварталов от вашего заведения одного человека пытались ограбить. Патрульный не в состоянии заниматься двумя преступлениями одновременно.

— А разве мой магазин не ограбили?

— Судя по всему, нет. Насколько я понимаю, деньги из кассы не пропали.

— Слава Богу, я оставил Анни только пятьдесят долларов, чтобы ей хватило до закрытия.

— Анни работала у вас давно?

— Около года.

— А что бы вы могли рассказать про…

— Господи, весь мой товар! Сколько же это надо денег, чтобы все восстановить!

— Так что бы вы могли рассказать про Анни? — продолжал свое Мейер. Его терпение, казалось, вот-вот лопнет.