А особенно хорошо знают это полицейские.

В то самое время, когда труп Эйлин Гленнон раздевали, обмеряли и подвергали вскрытию, наркомана по имени Майкл Пайн допрашивали в дежурке детективов Восемьдесят седьмого полицейского участка. Допрос проводил полицейский, которого звали Хол Уиллис и который в ситуации, когда он мог либо задержать наркомана, либо оставить его в покое, обычно предпочитал оставить несчастного в покое. Очень много написано и сказано о психологии наркоманов, но Хол Уиллис не был психологом. Он был самым обыкновенным полицейским. При том еще очень дисциплинированным полицейским, который в совершенстве изучил дзюдо, поскольку он отлично знал, что рост его всего пять футов и восемь дюймов, а также потому, что еще в самом раннем возрасте понял, что рослые парни любят толкать маленьких, но что они это делают только пока маленькие не научатся толкаться как следует в ответ. Дзюдо — это точная наука и требует большой внутренней дисциплины. Наркомания же, с точки зрения Уиллиса, это в первую очередь полное отсутствие дисциплины. Он не любил наркоманов, но главным образом именно потому, что с его точки зрения им совсем не обязательно было быть наркоманами. Он, например, ни на секунду не сомневался в том, что если бы его каким-то образом приучили к героину, то от этого порока он избавился бы в течение недели. Он просто заперся бы в комнате и пусть даже выблевал бы там все свои потроха, но от порока несомненно бы избавился. Дисциплина — вот в чем дело. Нельзя сказать, чтобы он относился к наркоманам с какой-то особой ненавистью, просто он считал их людьми полностью утратившими над собой контроль, а утрата над собой контроля, в глазах Уиллиса, просто непростительна.

— Ты знал Ла-Скалу, да? — спрашивал он сейчас Пайна.

— Ага, — ответил Пайн. Он проговорил это поспешно и очень вежливо. Никакого вызова, но, правда, и без особого энтузиазма. Это “ага” прозвучало коротко, как удар по столу костяшками пальцев.

— И давно его знал?

— Да.

— Как давно?

— Два года.

— И все эти два года он был наркоманом?

— Ага.

— Ты знаешь, что он умер?

— Ага.

— И что ты об этом думаешь?

Пайн пожал плечами. Ему было двадцать три года, это был белокурый и голубоглазый юноша, глаза которого, казалось, были распахнуты в окружающий мир, что в значительной степени объяснялось тем, что незадолго до того как его взяли, он сделал себе очередной укол. Расширенные в результате этого зрачки придавали его взгляду особое выражение, которое только подчеркивали темные болезненные круги под глазами, оттенявшие белизну и яркость его белков.

— Кто-нибудь имел на него зуб? — спросил Уиллис.

— Нет.

— Ты уверен в этом?

— Ага.

— Кто поставлял ему снежок?

Пайн не ответил.

— Я задал тебе вопрос. Ты знаешь, кто был его толкачом?

— Нет.

— Врешь, — сказал Уиллис. — Он скорее всего брал зелье у того же, у кого берешь его ты. Пайн снова промолчал.

— Ну, ладно, — сказал Уиллис, — можешь покрывать своего толкача. Нет, я просто этого понять не могу — вы же несете ему последние гроши. Ну и валяйте себе на здоровье. Пусть наживаются. Но вы еще стоите за него горой, чтобы он мог себе спокойно и впредь вытягивать из вас все соки. Я спрашиваю тебя, идиот, кто у него толкач?

Пайн продолжал хранить молчание.

— Ну, ладно. Должен был ему Ла-Скала какие-нибудь деньги?

— Нет.

— Ты уверен в этом?

— Вы же — полицейский, — сказал Пайн. — Вам и так все хорошо известно — и как наживаются толкачи, и все такое прочее, правда? В таком случае вам наверняка должно быть известно и то, что работают они только под наличные. Нет. Тони ничего не должен был своему контакту.

— А как ты сам думаешь, кто мог его убить?

— Не имею ни малейшего представления.

— Ты сейчас сильно под кайфом?

— Нет, чуть-чуть, ничего особенного, — ответил Пайн.

— Когда кольнулся в последний раз?

— Примерно — час назад.

— Так кто же тебе поставляет снежок, а, Пайн?

— Да бросьте вы! Вы же сами должны понимать, — сказал Пайн. — Кому могло понадобиться вдруг убивать такого парня, как Тони, ну, кому? Его толкачу, да? Но это же и вовсе глупо, так ведь? Никто же не убивает своего клиента, зачем?

— А сильно успел втянуться Тони?

— Он давно уже был втянут с головой, если не больше.

— И сколько он тратил каждый день?

— Долларов двадцать пять-тридцать, а может — и больше. Не знаю. Но сколько бы он там ни тратил, его толкачу не было никакого смысла убивать его. Ну посудите сами, зачем ему это? — Пайн горько улыбнулся. — Толкачи просто надышаться не могут на нас, на хроников, неужто вам это до сих пор не понятно?

— Ну, ладно, пусть они вас любят всей душой, — сухо согласился Уиллис. — Ну и целуйтесь с ними. Хорошо, а теперь расскажи мне все, что ты знаешь о Ла-Скала. Сколько ему лет?

— Он примерно моего возраста — года двадцать три, двадцать четыре.

— Женат? Холост?

— Холост.

— Родители живы?

— Думаю, что живы. Но живут они не здесь.

— А где?

— На западном побережье, кажется. Мне помнится, что — отец его связан с кино.

— Как это понять — связан с кино? Что, отец Ла-Скалы — кинозвезда?

— Вот-вот, звезда, точно такая же как и мой отец, — сказал Пайн. — Ведь мой папаша — сам Кэри Грант, вы что — до сих пор этого не знали?

— Ладно, не умничай тут, — сказал Уиллис. — Так кто же его отец, чем он занимается?

— Работает там кем-то в съемочной группе. Таскает аппаратуру, стоит на подхвате. Куда пошлют.

— Он уже знает о смерти своего сына?

— Сомневаюсь. В Лос-Анджелесе никто не читает газет.

— А это еще, черт побери, ты откуда знаешь?

— Я уже успел побывать на Западе.

— Заехал туда по пути в Мексику, куда ездил за партией товара?

— Какая разница — по пути или не по пути? Главное, что я побывал на Западе и что в Лос-Анджелесе никто не читает газет. Единственное, чем в Лос-Анджелесе занимаются всерьез — это жалобы на смог и заботы о том, чтобы не упустить того момента, когда Лана Тернер остановится в своем лимузине перед светофором. Вот, и все их занятия.

— Знаешь, ты первый из наркоманов, который при этом еще и комментатор по социальным проблемам, — сказал Уиллис.

— Ну что ж, наркоманы нужны всякие, — философски заметил Пайн.

— Так Ла-Скала жил один, да?

— Ага.

— Девушки у него не было?

— Нет.

— А родственников помимо родителей — тоже не было?

— Есть у него еще сестра. Но она тоже живет на Побережье, в Сан-Франциско.

— А в Сан-Франциско газеты читают, как ты думаешь, Пайн?

— Может, и читают. Единственное, что я точно знаю о Сан-Франциско, так это то, что там все дамы ходят в шляпах.

— А как ты думаешь, сестре его сейчас уже известно о том, что он умер?

— Не знаю. А вы позвоните ей и спросите. Налогоплательщики выкладывают вам кучу денег. Вот вы и потратьтесь на звонок.

— Что-то ты начинаешь хвост задирать, Пайн. Чего это ты вдруг расхорохорился, откуда такая воинственность?

— Ну, знаете, это же почти невозможно, — постоянно удерживать себя на одном уровне, вы, наверное, и сами знаете.

— Нет, я этого не знаю. Значит, иными словами, можно подвести итог: Ла-Скала жил совершенно один в этом городе, так? А знаете ли вы кого-нибудь, кто желал бы ему смерти?

— Нет. С чего бы это? Он ведь никому не мешал.

— А все его родственники живут сейчас в Калифорнии, так?

— Совершенно верно.

— Значит, оплакивать его здесь некому, — сказал Уиллис.

— Могу вам как представителю полиции сообщить еще одну неприятную новость, — ответил Пайн. — Даже если бы родственники его и жили здесь, его все равно некому было бы оплакивать.

Поул Блейни, младший эксперт судебно-медицинской экспертизы, был маленьким плотным человеком с черными усами торчком и фиолетовыми глазами. Блейни был твердо убежден в том, что ему как младшему эксперту всегда подсовывали для вскрытия наиболее изуродованные трупы, поэтому он был приятно удивлен и даже обрадован, когда ему поручили вскрытие тела Эйлин Гленнон. Труп этот не был расчленен, на нем не было никаких поверхностных признаков насилия — не было ни колотых ни огнестрельных ран, ни дыры в черепе. Блейни был просто уверен, что такое тело ему — досталось явно по недосмотру его старших коллег, но, как говорится, дареному коню в зубы не смотрят. Более того, он энергично, принялся за дело, опасаясь только одного, как бы наверху не спохватились и не исправили допущенную ошибку.

В дежурку детективов Восемьдесят седьмого участка он позвонил в половине второго дня во вторник, намереваясь представить полный отчет тому, кто занимается этим делом. К телефону подошел Стив Карелла. Блейни уже неоднократно имел с ним дело, и поэтому его обрадовало, что у телефона Карелла, а не кто-то другой. Карелла отлично знал, в каком — сложном положении приходится работать сотрудникам лаборатории, и вообще Карелла был человеком, с которым приятно поговорить.

После обычного обмена приветствиями и стандартными любезностями, Блейни перешел к делу.

— Я звоню по поводу молодой девушки, которую вы направили к нам, — сказал он. — Насколько я понимаю, тело было обнаружено в Маджесте, но это вроде бы как-то связано с тем делом, которое находится у вас на расследовании, поэтому я и попросил, чтобы заключение мое было направлено именно вам. Отпечатанный экземпляр заключения я подготовлю немного позже, а сейчас, Карелла, я звоню вам потому, что, думаю, кое-какие факты могут вам понадобиться довольно срочно.