Он раздумывал сейчас над тем, почему он родился черным.

Он часто задумывался над этим, но как-то между прочим, не очень-то осознавая себя черным. Вот это-то и было удивительно. Когда Артур Браун смотрел в зеркало, он видел в первую очередь самого себя. Конечно же, он с малолетства знал, что он негр. Но помимо того, что он был негром, он был еще и демократом, и детективом, и мужем, и отцом, и подписчиком газеты “Нью-Йорк таймс” — да мало ли кем еще. Поэтому он и задумывался над тем, почему же он черный. Его удивляло что посторонние при взгляде на него сразу же выделяли одно: это Артур Браун, он — негр, совершенно не обращая внимания на то, что он еще и Артур Браун-детектив, Артур Браун-муж, забывая о том, что, помимо черного цвета кожи, у Артура Брауна есть целая куча других отличительных признаков. И дело здесь не сводилось для него к простым шекспировско-шейлоковским формулировкам — он уже давно их перерос.

Когда Браун смотрел в зеркало, он прежде всего видел перед собой человека, личность.

Просто окружающий мир решил, что этот человек — черный. А быть черным — чрезвычайно трудно, потому что это определяет образ жизни, принять который Браун был вынужден помимо своей воли. Сам же он сознавал себя просто Артуром Брауном — человеком. И таковым ему хотелось оставаться. Ему вовсе и не хотелось быть белым. Честно говоря, ему даже нравился теплый, как бы опаленный солнцем цвет его кожи. И у него не было тайного желания оказаться в постели с белокожей красоткой. Подростком он нередко слышал разговоры своих цветных друзей о том, что половые органы у белых якобы крупнее, чем у негров, но он не верил этим россказням и, главное, не испытывал ни малейшей зависти. Конечно, с расовыми предрассудками ему приходилось сталкиваться, и в самых различных проявлениях, как со скрытыми, так и с явными с тех пор как он стал способен понимать то, что делалось и говорилось вокруг него; однако нетерпимость Других никогда не вызывала в нем ярости — скорее она заставляла его испытывать досаду.

“Пожалуйста, — думал он, — вот перед вами я — Артур Браун. Ну, и какой смысл болтать о том, черный я или белый? А чего вы, собственно, от меня хотите? Кем, по вашему, я должен быть? Вот вы говорите, что я — негр, это вы так говорите, но сам-то я просто не могу понять, что именно означает слово “негр”, и почему вокруг этого следует поднимать такой шум. И чего вы от меня добиваетесь? Ну, хорошо, предположим я скажу вам да, вы совершенно правы, я — негр, ну и что из этого? Единственное, чего я, черт побери, не могу понять, так это что вам-то до этого и чего вы добиваетесь”.

Артур Браун кончил бриться, ополоснул лицо и глянул в зеркало. Как обычно, он увидел самого себя…

Он потихоньку оделся, выпил апельсинового соку и чашечку кофе, тихонько чмокнул спящую в кроватке дочь и, разбудив жену, сказал ей, что уходит на работу. А затем он отправился через весь город в район, где расположен был магазин скобяных изделий, принадлежавший Джозефу Векслеру.

* * *

По чистой случайности, утром этого понедельника Мейер Мейер отправился к миссис Руди Гленнон один, поскольку это был день переклички, и Карелла должен был на ней присутствовать. Может быть, все было бы иначе, будь вместе с ним Карелла, но комиссар полиции считал, что его детективы обязаны знать в лицо задержанных в городе преступников, и проводил для этого переклички с понедельника по четверг включительно. Карелла согласился взять эту обязанность на себя, а Мейера отправил на квартиру миссис Гленнон.

Фамилию эту назвал им доктор Мак-Элрой в больнице “Буэнависта”. Она принадлежала той женщине, к семье которой Клер Таунсенд проявляла особое внимание. Миссис Гленнон жила в одной из самых жалких трущоб Айсолы, всего в каких-нибудь пяти кварталах от участка. Мейер отправился туда пешком и довольно быстро нашел нужный дом. Он поднялся на третий этаж и, постучав в дверь, принялся ждать.

— Кто там? — отозвались откуда-то издалека.

— Полиция, — ответил Мейер.

— А что вам нужно? Я лежу в постели.

— Мне нужно поговорить с миссис Гленнон, — снова крикнул Мейер.

— Приходите на следующей неделе. Я больна и лежу в постели.

— Мне необходимо поговорить с вами именно сейчас, миссис Гленнон.

— А о чем?

— Миссис Гленнон, может быть, вы будете так любезны, что откроете дверь?

— О Господи, Боже мой, дверь открыта, — крикнула она. — Входите же, входите.

Мейер повернул ручку двери и вошел в квартиру. Портьеры были задвинуты, и в комнате царил полумрак. Мейер недоуменно озирался.

— Я здесь, — сказала миссис Гленнон. — В спальне.

Он пошел на ее голос и попал в другую комнату. Там он увидел женщину, которая лежала на большой двуспальной кровати, опираясь спиной на взбитые подушки. Ее щуплая фигурка была укутана в потрепанный красный халат, надетый поверх ночной сорочки. Она смотрела на Мейера с таким выражением, что можно было подумать, что даже взгляд отнимает у нее последние жизненные силы. Волосы ее висели космами, в них была заметна седина. Щеки глубоко запали.

— Я же сказала вам, что больна, — проговорила она с упреком. — Что вам от меня нужно?

— Поверьте, миссис Гленнон, мне очень неприятно вас беспокоить, — заверил ее явно смущенный Мейер. — В больнице мне сказали, что вас уже выписали. Вот поэтому я и подумал…

— Я уже выздоравливаю, — прервала она его. По тому, как она произнесла последнее слово, можно было понять, что далось ей это выздоровление нелегко.

— Я чувствую себя крайне неловко. Но если бы вы согласились ответить на несколько вопросов, я был бы вам весьма признателен, — сказал Мейер.

— Ну что ж, раз уж вы пришли, то почему бы и не ответить.

— У вас, миссис Гленнон, есть дочь?

— И сын тоже. А в чем дело?

— Какого возраста ваши дети?

— Эйлин шестнадцать, а Терри восемнадцать. А в чем дело?

— Где они сейчас, миссис Гленнон?

— А вам какое дело? Они ничего дурного не сделали.

— А я и не говорю, что они сделали что-нибудь плохое. Просто я…

— Тогда почему вам понадобилось знать, где они?

— Видите ли, мы просто пытаемся установить…

— Мама, я здесь, — проговорил голос за спиной Мейера.

Голос этот раздался так неожиданно, что заставил его вздрогнуть. Машинально рука его потянулась к револьверу на поясе, но он сдержал себя и неторопливо оглянулся. Парнишка, стоявший у него за спиной, был несомненно Терри Гленноном. Это был рослый молодой человек лет восемнадцати, унаследовавший от матери проницательный взгляд и острый подбородок.

— Что вам здесь нужно, мистер? — спросил он.

— Я полицейский, — объяснил Мейер, прежде чем тому в голову придут какие-нибудь дурацкие идеи. — Мне нужно задать вашей матери несколько вопросов.

— Моя мать только что вышла из больницы. Она не может отвечать на ваши вопросы, — заявил Терри.

— Ничего, сынок, все в порядке, — вмешалась миссис Гленнон.

— Позволь, мама, мне самому заняться этим делом. А вам, мистер, лучше уйти отсюда.

— Я только хотел спросить…

— А я считаю, что лучше уйти, — прервал его Терри.

— Весьма сожалею, сынок, — сказал Мейер, — но дело в том, что я занимаюсь расследованием дела об убийстве и, думаю, что мне лучше остаться.

— Об убийстве… — Терри Гленнон медленно переварил это известие. — А кого застрелили?

— Что? А откуда вам известно, что именно застрелили?

— Ну, этого я не знаю.

— А почему же вы в таком случае именно так задали вопрос?

— Не знаю. Вы сказали об убийстве, вот я и решил…

— Понятно, — сказал Мейер. — А вы знакомы с женщиной, которую зовут Клер Таунсенд?

— Нет.

— Я с ней знакома, — сказала миссис Гленнон. — Это она послала вас сюда?

— Послушайте, мистер, — снова вмешался Терри, по-видимому решивший не отступать от принятого решения, — я же сказал вам, что мать больна. Плевать мне на то, что вы там расследуете, но она не будет…

— Терри, ну-ка прекрати немедленно, — строго сказала ему мать. — Ты купил молоко, как я тебе велела?

— Ага.

— А где оно?

— Я поставил его на стол.

— Ну, и зачем оно мне на столе, если я не могу до него дотянуться? Налей немного в кастрюлю и поставь на плиту. И можешь идти.

— Как это идти? Куда идти?

— Иди вниз. К своим друзьям.

— К каким это друзьям? И при чем тут друзья? И почему это ты всегда так говоришь, будто я…

— Терри, делай то, что тебе сказано.

— А этот тип пусть остается здесь и утомляет тебя своими разговорами.

— Я не устала.

— Ты больна! — выкрикнул Терри. — Господи, ты только что вернулась из больницы, неужто ты не понимаешь!

— Не упоминай имя Господа всуе в моем доме, Терри, — она, по-видимому, уже успела забыть, что сама совершила подобное святотатство несколько минут назад, когда Мейер стоял в коридоре перед дверью. — Так вот, поставь сейчас же подогреваться молоко, а сам иди во двор и найди себе какое-нибудь занятие.

— Тебя не поймешь, — в сердцах сказал Терри. Он с упреком глянул на мать, и доля этого упрека относилась к Мейеру. Потом он вышел из комнаты. Он взял со стола пакет с молоком, пошел на кухню, погремел там кастрюлями, затем выбежал из квартиры.

— Он у нас с характером, — сказала миссис Гленнон.

— М-м-да, — согласился с ней Мейер.

— Так это Клер прислала вас?

— Нет, мадам. Клер Таунсенд мертва.

— Что? Да что вы говорите?

— Увы, мадам, это так.

— Ай-яй-яй, — сказала миссис Гленнон. Она сокрушенно покачала головой.

— Вы, видимо, успели подружиться с ней, миссис Гленнон? — спросил Мейер.