С годами мы стали менее безрассудными, научились считаться с погодой и уважать горы — обращаться с ними не как с врагом, которого надо одолеть, а как с союзником, чье доброе отношение нужно завоевать. Мы с Виктором ходили в горы не из любви к опасным приключениям и не потому, что нам хотелось добавить очередную вершину к списку наших достижений. Мы ходили в горы потому, что нам этого хотелось, и потому, что мы их любили.

Настроение у гор бывает еще капризнее, еще переменчивее, чем у женщины, и приносит нам то радость, то страх, то вдруг несказанное отдохновение. Зов гор невозможно объяснить. В былые времена, вероятнее всего, это было стремление достичь звезд. Но возымей человек подобное желание в наши дни, он может купить билет на самолет и почувствовать себя хозяином неба. Хотя при этом под ногой у него не будет уступа скалы, не будет ветра в лицо и он не услышит тишины, какая приходит только в высоких горах.

Лучшие часы моей молодости я провел в горах. Эту жажду растратить, расплескать всю энергию, выкинуть из головы все мысли, слиться с горами и стать ничем, просто пятнышком в небе мы с Виктором называли горной лихорадкой. Виктор после нее восстанавливал силы гораздо быстрее, чем я.

Прежде чем решиться на спуск, он тщательно и педантично осматривался вокруг, пока я, еще завороженный чудом, грезил, сам не понимая о чем. Испытание на выносливость мы выдержали, вершина была взята, но оставалось нечто не поддающееся определению, что еще предстояло завоевать. Мне всегда в этом было отказано, в опыте, который, как я надеялся, когда-нибудь придет, хотя какой-то голос твердил, что во всем виноват я сам. Но, несмотря ни на что, это было самое прекрасное время, лучшее в моей жизни…

Как-то летом, вскоре после моего возвращения из поездки по делам в Канаду, пришло крайне взволнованное письмо от Виктора. Он писал, что помолвлен и что в ближайшее время состоится бракосочетание. Его невеста — самая очаровательная девушка на свете. Он спрашивал, не соглашусь ли я быть шафером на их свадьбе. Я сразу же ответил и, как принято в таких случаях, выразил свою искреннюю радость, поздравил его и от всей души пожелал счастья. Однако сам я, убежденный холостяк, с грустью подумал, что потерял еще одного друга, притом лучшего, который теперь увязнет в семейном болоте.

Невеста — валлийка и живет в Уэльсе, через границу от его поместья в Шропшире. «Ты не поверишь, — писал он в следующем письме, — она ни разу не была на Сноудоне. Придется мне взять ее воспитание в свои руки». Я с трудом мог представить себе долю более тяжкую, чем тащить в горы совершенно нетренированную девицу, где бы эти горы ни находились.

В третьем письме Виктор сообщил, что они с невестой приезжают в Лондон — они готовятся к свадьбе, и многое еще предстоит купить и сделать. Даже не знаю, что я ожидал увидеть — скорее всего маленькое крепенькое существо, черноволосое, с живыми глазами, и, уж конечно, не ослепительную красавицу, которая сделала шаг мне навстречу и, протянув руку, сказала: «Я — Анна».

В годы перед Первой мировой войной молодые женщины не употребляли косметики. На губах Анны не было помады, и низко спущенные золотые волосы закрывали уши. Помню, я уставился на нее, не в силах отвести глаз от прелестного лица. Виктор, довольный произведенным эффектом, рассмеялся.

— Что я тебе говорил? — сказал он.

Мы сели за столик и сразу же все трое стали непринужденно и весело болтать. Сдержанность, несомненно, была одной из главных сторон обаяния Анны, но так как она знала, что я ближайший друг Виктора, она приняла меня с первой минуты, и, кроме того, мне показалось, я ей понравился.

Я подумал, что Виктору невероятно повезло. Все мои сомнения насчет его брака рассеялись, как только я увидел Анну. Примерно в середине завтрака разговор зашел о горах и горных походах, что случалось всякий раз, стоило нам с Виктором встретиться.

— Итак, вы выходите замуж за человека, обуреваемого страстью лазать по горам, а сами никогда не поднимались на Сноудон, который у вас под боком, — сказал я.

— Нет, никогда там не была.

Меня удивило какое-то едва заметное колебание в ее голосе, и морщинка легла на переносицу между ее прекрасными очами.

— Но почему? Родиться валлийкой и не побывать на самой высокой вершине Уэльса — это граничит с преступлением.

Виктор прервал меня.

— Анна боится, — сказал он. — Каждый раз, когда я предлагаю ей прогулку в горы, она отыскивает предлог, чтобы не пойти.

Анна мгновенно повернулась к нему:

— Нет, Виктор, это не так. Ты просто не понимаешь. Я не боюсь ходить в горы.

— Что же это тогда?

Протянув руку, он с нежностью сжал руку Анны, лежащую на столе. Я увидел, как он предан ей и какое счастье, очевидно, ждет их впереди. Анна поглядела на меня через стол, как бы прощупывая взглядом, и я каким-то шестым чувством вдруг догадался, что она скажет.

— Горы очень требовательны, — ответила она. — Им нужно отдать все до последнего. И для такой, как я, разумнее держаться от них подальше.

Я понял, о чем она говорит; тогда во всяком случае считал, что понял. Но Виктор был влюблен в нее, а она в Виктора, и было бы замечательно, если бы она разделила с ним его увлечение, преодолев свой мистический страх перед горами.

— Я восхищен тем, как тонко вы чувствуете, какую опасность таит восхождение, — помню, воскликнул я тогда. — Горы, безусловно, требуют полной отдачи, но вместе вы всего можете добиться. Виктор удержит вас от любого безрассудства. Он много осторожнее меня.

Анна улыбнулась и высвободила руку из-под руки Виктора.

— Вы оба очень упрямы, — сказала она. — И оба не понимаете. Я родилась в горах, и я знаю, о чем говорю.

К столу подошел наш общий с Виктором приятель, мы представили его Анне, и разговор о горах больше не возобновился.

Свадьба состоялась через шесть недель, и должен сказать, я никогда не видел невесты очаровательнее Анны. Виктор был бледен от нервного напряжения, и я хорошо помню, как подумал тогда, что на нем лежит великая ответственность — сделать счастливой жизнь этой девушки.

Я часто видел ее, пока они были помолвлены, пока они жили шесть недель в Лондоне, и хотя Виктор никогда ни о чем не подозревал, я полюбил ее так же горячо, как и он. Причем влекли меня к ней не столько ее очарование и красота, сколько необычное сочетание того и другого, какая-то внутренняя эманация, исходящая от нее. Я боялся только того, что Виктор, простой и открытый по натуре, иногда бывал слишком шумным и беспечным, и это могло заставить Анну, как улитку, замкнуться в себе. Они, несомненно, были очень красивой парой, когда садились в экипаж после приема в честь их бракосочетания, устроенного пожилой теткой Анны, заменившей ей умерших родителей, и я, растроганный, представил себе, как я буду гостить у них в Шропшире и стану крестным отцом их первенца.

Однако вскоре после их свадьбы дела службы потребовали моего безотлагательного присутствия, и лишь в декабре я получил первую весточку от Виктора, который звал приехать к ним на Рождество. Я охотно принял приглашение.

Они были женаты уже восемь месяцев. Виктор выглядел здоровым и очень счастливым, а Анна показалась мне красивее, чем когда-либо, — невозможно было оторвать от нее взгляда. Они радостно встретили меня, и я провел блаженную неделю в прекрасном старинном доме Виктора, хорошо мне знакомом по прежним посещениям. Их брак оказался, судя по всему, удачным, это бросалось в глаза с первой минуты. А то, что еще не было в перспективе наследника, ничего не меняло — впереди у них была масса времени.

Мы совершали прогулки по владениям Виктора, немного охотились, вечерами читали, и наше трио было вполне гармоничным.

Я заметил, что Виктор приспособился к более спокойному темпераменту Анны, хотя слово «спокойствие» вряд ли правильно определяет ее дар тихости. Эта тихость — другого слова для этого нет — шла из глубины ее естества и заколдовала весь дом. Мне всегда нравился этот дом с его высокими, беспорядочно расположенными комнатами, и я любил сюда приезжать, но теперь атмосфера умиротворяющего покоя стала еще ощутимее, еще глубже, как будто все комнаты были наполнены какой-то странной медлительной тишиной, как мне казалось, необычной и приносящей больше отдыха душе, чем это было прежде.

Поразительно и то, что я, пытаясь восстановить в памяти эту рождественскую неделю, не могу вспомнить никаких традиционных торжеств, связанных именно с Рождеством. Я не помню, что мы ели, что пили, ходили ли мы на службу в церковь, хотя, наверное, ходили, поскольку Виктор был местным эсквайром. Я помню только невообразимый покой наших вечеров, когда запирали ставни и мы садились перед камином в большом зале. Деловая поездка, должно быть, вымотала меня больше, чем я мог себе представить, и сидя здесь, у огня, в доме Виктора и Анны, мне хотелось только одного — расслабиться и отдаться этой благословенной целебной тишине. Я не сразу заметил еще одну перемену и лишь через несколько дней увидел, что дом какой-то пустой и свободный. Исчезли многочисленные безделушки, разные мелочи, коллекции мебели, доставшейся Виктору по наследству от предков. Большие комнаты стояли теперь полупустые, а в большом зале, где мы сидели, не было ничего, кроме длинного обеденного стола и стульев перед камином.

Все было сделано правильно, и дом только выиграл от этих перемен. Однако я невольно подумал, что есть странность в том, что эти перемены задуманы женщиной. Обычно невеста первым делом покупает новые портьеры и ковры для того, чтобы внести элемент женственности в холостяцкий дом. Я решил поделиться своими мыслями с Виктором.

Он поглядел на меня отсутствующим взглядом.

— Да, мы избавились от лишнего хлама, — сказал он. — Это была идея Анны. У нас нет культа собственности. Никакой распродажи мы не устраивали. Просто все раздали.