– А когда вы приехали сюда, все оказалось не так?

Опять такой же короткий безрадостный смешок.

– Сами увидите. О, можно сказать, что в какой-то степени все оказалось правдой. Но не так, как мы ожидали. Это не свобода. – Он сел рядом с ней, хмуро размышляя о чем-то. – Именно это угнетало меня дома, понимаете? Ощущение, что за тобой постоянно наблюдают, шпионят. Все эти меры предосторожности. Необходимость отчитываться о том, что делаешь, с кем дружишь… Надо сказать, это все необходимо, конечно, но в итоге это тебя подавляет… И когда кто-то приходит с предложением – что ж, ты выслушиваешь его, и все звучит прекрасно… – Он вновь усмехнулся. – А в итоге ты оказываешься здесь!

Хилари медленно произнесла:

– Вы хотите сказать, что оказались в тех же условиях, от каких пытались сбежать? За вами наблюдают и шпионят точно так же – или даже хуже?

Беттертон нервным движением откинул волосы со лба и ответил:

– Я не знаю. Честно. Я просто не знаю. Я не могу быть ни в чем уверенным. Возможно, это все происходит только в моей голове. Я вообще не знаю, следят ли за мной? Зачем это кому-то? Зачем кому-то обременять себя наблюдением? Все равно ведь я у них в руках – в этой тюрьме!

– Это совсем не похоже на то, как вы себе представляли?

– Все так странно… В каком-то смысле, думаю, похоже. Условия для работы идеальны. Любое оборудование, любые приборы. Можешь работать, сколько тебе угодно – много или мало, неважно. У тебя есть все удобства, тебя снабжают всем: едой, одеждой, жильем… Но ты все время осознаешь, что заперт в тюрьме.

– Понимаю. Когда сегодня за нами закрылись ворота, от их лязга у меня возникло ужасное чувство.

Хилари содрогнулась. Беттертон сделал движение, как будто хотел прижать ее к себе.

– Ну что ж, я ответил на ваш вопрос. Теперь ответьте на мой. Что вы здесь делаете и почему выдаете себя за Олив?

– Олив… – Хилари умолкла, подбирая слова.

– Да? Так что насчет Олив? Что с ней случилось? Что вы пытаетесь сказать?

Она с жалостью взглянула на его нервное, измученное лицо.

– Я даже боюсь сообщить вам…

– Вы имеете в виду – с ней что-то случилось?

– Да. Мне жаль, ужасно жаль… Ваша жена умерла. Она ехала к вам, и самолет потерпел крушение. Ее доставили в больницу, но два дня спустя она умерла.

Беттертон смотрел прямо перед собой, словно решил скрыть от окружающего мира малейший проблеск эмоций. Потом он тихо произнес:

– Значит, Олив умерла? Понятно…

Наступило долгое молчание. Затем он повернулся к Хилари:

– Хорошо. Продолжим. Вы заняли ее место и прибыли сюда. Зачем?

На этот раз женщина ни мгновения не промедлила с ответом. Том Беттертон считал, что ее прислали, чтобы «вытащить его отсюда», как он это сформулировал. Но все обстояло иначе. Хилари отводилась роль шпионки. Она должна была собрать информацию, а не готовить побег для человека, который по собственной воле загнал себя в эту ловушку. Более того, у нее не было никаких средств для освобождения кого бы то ни было – она была такой же узницей, как и он.

Хилари чувствовала, что будет опасно полностью доверять ему. Беттертон был близок к тому, чтобы сломаться. Он может не выдержать в любой момент. При таких обстоятельствах было бы безумием полагать, что он сумеет сохранить тайну. Поэтому она сказала:

– Я была в больнице вместе с вашей женой в момент ее смерти. Я предложила ей занять ее место и попытаться добраться до вас. Она очень стремилась передать вам некое сообщение.

Беттертон нахмурился.

– Но, конечно же…

Хилари быстро продолжила, не давая ему осознать, насколько вся эта история шита белыми нитками:

– Это не настолько невероятно, как может прозвучать. Понимаете, я от всей души сочувствую этим идеям – идеям, о которых вы только что говорили. О том, чтобы все страны делились между собой научными секретами, о новом Мировом Порядке. Я была в восторге от всего этого. И к тому же цвет моих волос… если они ожидали увидеть рыжеволосую женщину нужного возраста, я решила, что вполне могу подойти. В любом случае мне казалось, что стоит попробовать.

– Да, – признал он, взглянув поверх ее головы. – Волосы у вас совсем как у Олив.

– И понимаете, ваша жена так настаивала на том, чтобы я передала вам сообщение от нее…

– О да, сообщение. Что же в нем говорилось?

– Я должна была передать вам, чтобы вы были осторожны, очень осторожны… что вам грозит опасность со стороны кого-то по имени Борис.

– Борис? Борис Глидр, вы имеете в виду?

– Да. Вы его знаете?

Беттертон покачал головой.

– Я никогда с ним не встречался. Но это имя мне известно. Он родственник моей первой жены. Я слышал о нем.

– Почему он может представлять для вас опасность?

– Что? – рассеянно переспросил Беттертон.

Хилари повторила свой вопрос.

– А, это… – Он, казалось, вернулся к реальности. – Я не знаю, чем он может быть опасен именно для меня, но правда то, что он, судя по всему, опасный тип.

– В каком смысле?

– Ну, он из тех полубезумных идеалистов, которые с радостью перебьют половину человечества, если по какой-то причине сочтут, что это благое дело.

– Я понимаю, какого рода людей вы имеете в виду.

Хилари и впрямь это понимала, и достаточно ясно, хотя, казалось бы, откуда?

– Олив виделась с ним? Что он ей сказал?

– Я не знаю. Это все, что она говорила. Об опасности… ах да, еще она упомянула, что «не могла в это поверить».

– Поверить во что?

– Не знаю. – Хилари мгновение колебалась, потом произнесла: – Понимаете… она умирала…

Судорога боли исказила лицо Беттертона.

– Я знаю… знаю… со временем я к этому привыкну. Но сейчас просто не могу осознать. Однако относительно Бориса я теряюсь в догадках. Чем он может быть опасен для меня здесь? Если он виделся с Олив, то, полагаю, был в Лондоне?

– Да, он был в Лондоне.

– Тогда я просто не понимаю… Да какое это имеет значение? Какое, черт побери, значение может иметь вообще все это? Мы застряли на этом проклятом Объекте, в окружении толпы бездушных роботов…

– Именно такими они кажутся и мне.

– И мы не можем выбраться. – Он ударил кулаком по бетону. – Мы не можем выбраться!

– О нет, можем, – возразила Хилари.

Беттертон повернулся и в изумлении уставился на нее.

– Что вы имеете в виду?

– Мы найдем способ, – ответила она.

– Моя наивная девочка… – Он саркастически рассмеялся. – Вы не имеете ни малейшего понятия, с чем столкнулись в этом проклятом месте.

– Во время войны люди сбегали и из куда худших мест, – упрямо заявила Хилари. Она не собиралась поддаваться отчаянию. – Они рыли подкопы, придумывали еще что-нибудь…

– Как можно прорыть подкоп в сплошной скале? И куда? Вокруг пустыня.

– Тогда должно быть еще что-нибудь.

Беттертон посмотрел на нее. Она уверенно улыбнулась, хотя в этой уверенности было больше от упрямства, чем от подлинного понимания ситуации.

– Что вы за необычная девушка! Вы говорите так, словно сами верите своим словам!

– Способ всегда можно найти. Я полагаю, что это потребует времени и тщательного составления планов…

Лицо Тома опять омрачилось.

– Время… – промолвил он. – Время… Этого-то я себе и не могу позволить.

– Почему?

– Не знаю, поймете ли вы или нет… Все обстоит так, что я на самом деле не могу… выполнять здесь свою работу.

Хилари нахмурилась:

– Что вы имеете в виду?

– Как бы это сказать… я не могу работать. Не могу думать. Для моих исследований нужна высокая сосредоточенность. Можно назвать это творчеством… Но с тех пор как прибыл сюда, я лишился побудительных мотивов. Я могу лишь добросовестно проделывать рутинную работу, которой может заниматься любой мало-мальски грамотный научный сотрудник, сидящий на мизерном окладе. Но меня привезли сюда не ради этого. От меня ждут чего-то оригинального – а я не могу дать ничего такого. И чем больше я боюсь и нервничаю, тем меньше способен сделать то, что стоило бы показать всем. И это сводит меня с ума, понимаете?

Да, теперь Хилари понимала. Она вспомнила слова доктора Рюбека об ученых и примадоннах.

– Если я не дам качественных результатов, какой толк расходовать на меня время и средства? Меня просто ликвидируют.

– О нет!

– О да, они это сделают. Здесь сидят отнюдь не сентиментальные личности. До сих пор меня выручала эта затея с пластической хирургией. Понимаете, они делают операции понемногу, постепенно. И конечно же, от человека, который постоянно подвергается мелким хирургическим операциям, трудно ожидать сосредоточенности. Но теперь процесс завершен.

– Но зачем они вообще делали это? Какой в этом смысл?

– А, это!.. Ради безопасности. Моей безопасности, я имею в виду. Так делают, если… если кто-то находится в розыске.

– Значит, вы находитесь в розыске?

– Да, разве вы не знали? А, полагаю, этот факт не освещали в прессе… Возможно, даже Олив этого не знала. Но совершенно верно, меня разыскивают.

– Вы хотите сказать… за государственную измену, верно? То есть вы продали секреты атомных разработок?

Он отвел взгляд.

– Я ничего не продавал. Я рассказал то, что знал о наших разработках, – рассказал совершенно бесплатно. Поверьте мне, я хотел раскрыть эти тайны. Это была часть всего замысла – обмен научными сведениями. Разве вы не понимаете?

Хилари могла это понять. Она могла понять, если бы такое сделал Энди Питерс. Женщина живо представила, как фанатичный мечтатель Эрикссон с воодушевлением и восторженным блеском в глазах предает свою страну… Но ей трудно было вообразить, как это делает Том Беттертон. Она испытала потрясение, осознав, что это и есть наглядная разница между тем, каким Беттертон был несколько месяцев назад, прибыв сюда полным энтузиазма, и каким он стал сейчас – нервным, побежденным, сломленным, самым обычным насмерть перепуганным человеком. Пока она пыталась смириться с этим логичным выводом, Беттертон тревожно оглянулся по сторонам и сказал: