— Сумасшествие, — сухо сказал Питерс. — Внушение может действовать и таким образом.

— Но скажите… Вы так уверенно говорите о том, что отсюда можно сбежать! Как мы сможем сбежать? Есть ли у нас хоть какой-то шанс?

— Не хочу упрощать, что мы можем запросто выйти отсюда, например послезавтра, Оливия. Все нужно тщательно продумать и спланировать. Люди бежали, как вы знаете, находясь и в более безнадежных условиях. Множество моих сограждан, да и ваших, написали книги о побегах из немецких крепостей.

— То совсем другое дело.

— В сущности — нет. Если есть вход, значит, есть и выход. Конечно, о рытье туннеля здесь не может быть и речи, но существует порядочное количество других способов. Как я уже сказал, если есть вход, значит, есть и выход. Используя изобретательность, хитрость, вживание в свою роль, мошеннические трюки, подкуп — можно справиться. Это та штука, которую нужно хорошенько обдумать и изучить. Вот что я вам скажу. Я обязательно выберусь отсюда! Помяните мое слово.

— Верю, что вам удастся, — сказала Хилари и потом добавила: — А мне?

— Вы — другое дело.

Его голос прозвучал смущенно. На какое-то мгновение она не поняла, что он имел в виду. Затем решила, что, по его мнению, она уже достигла своей цели — приехала сюда, чтобы соединиться с мужчиной, которого любит, и, после того как это произошло, ее желание побега уже не может быть настолько сильным, как у него. Она с трудом боролась с искушением рассказать Питерсу всю правду, но какой-то инстинкт самосохранения не позволил ей.

Она пожелала ему спокойной ночи и спустилась с крыши.

ГЛАВА 16

I

— Добрый вечер, миссис Беттертон.

— Добрый вечер, мисс Дженнсон.

Худая девушка в очках выглядела возбужденной. Ее глаза сверкали за толстыми стеклами.

— Сегодня вечером будет встреча! — сообщила она. — Сам директор обратится к нам!

Она говорила почти беззвучно.

— Хорошо, — сказал оказавшийся рядом Энди Питерс. — Давно хотел хотя бы мельком увидеть этого директора.

Мисс Дженнсон бросила на него взгляд, полный возмущенного упрека.

— Директор, — строго сказала она, — замечательный человек.

Когда она повернулась и пошла от них прочь по одному из неизменных белых коридоров, Энди Питерс тихо присвистнул:

— Действительно ли я уловил, или мне только показалось, как она чуть было не воскликнула «Хайль Гитлер!»?

— В самом деле очень похоже.

— Беда нашей жизни в том, что мы никогда не знаем наверняка, куда направляемся. Если бы я знал, уезжая из Штатов полный мальчишеской страсти борьбы за доброе старое братство людей, что сам себя отдаю в лапы еще одного божественного диктатора… — он развел руками.

— Вы и сейчас этого не знаете, — напомнила ему Хилари.

— Но я чувствую, это носится в воздухе! — ответил Питерс.

— Ох, — воскликнула Хилари, — как я рада, что вы здесь!

И она вспыхнула под его недоуменным взглядом.

— Вы такой милый, обыкновенный, — попыталась оправдаться Хилари.

Питерс выглядел довольным.

— Там, откуда я приехал, — сказал он, — слово «обыкновенный» имеет немного другое значение. Там его употребляют в смысле «заурядный».

— Вы же знаете, что́ я имела в виду. Я хотела сказать, что вы такой же, как все. О Господи, и это тоже звучит грубо!

— Нормальный человек, это вы подразумеваете? Вы сыты по горло гениями?

— Да. И вы тоже изменились, с тех пор как приехали сюда. У вас пропала какая-то горечь… или ненависть.

И в то же мгновение его лицо внезапно ожесточилось.

— Не рассчитывайте на это, — сказал он. — Все во мне… внутри. Я еще способен ненавидеть. И, поверьте, есть вещи, которые нужно ненавидеть.

II

Встреча, как назвала ее мисс Дженнсон, состоялась после ужина. Все члены Организации собрались в большом лекционном зале.

Среди собравшихся не было тех, кого можно было назвать обслуживающим персоналом: лаборантов, кордебалета, многочисленных подсобных рабочих, а также небольшого коллектива привлекательных проституток, служивших в Организации поставщиками сексуальных наслаждений для мужчин, которые жили здесь без жен и не завязали специфических отношений со своими коллегами женского пола.

Сидя рядом с Беттертоном, Хилари с острым любопытством ждала появления на трибуне почти мифической личности — директора. Расспрашивая Тома Беттертона, она получала неудовлетворительные, расплывчатые ответы относительно особы, управляющей Организацией.

— Внешне ничего особенного в нем нет, — отвечал он. — Но он обладает потрясающей способностью воздействовать на аудиторию. В общем-то, я только дважды видел его. Он не слишком часто показывается на людях. Необыкновенный человек, сразу чувствуется, но, честно говоря, я не могу объяснить, в чем его необыкновенность.

Мисс Дженнсон и некоторые другие женщины говорили о директоре с таким благоговением, что у Хилари само собой сформировалось какое-то неопределенное представление о нем как о высоком мужчине с золотой бородой, одетом в белые ниспадающие одежды — некая иконописная абстракция.

Она была почти разочарована, когда на трибуну тихо поднялся мужчина средних лет, смуглый и довольно крепкого сложения. Внешность его была совершенно непримечательна, он мог бы сойти за бизнесмена откуда-нибудь из центральных графств Англии. Его национальность невозможно было определить на глаз. Все встали со своих мест. Он обратился к ним на трех языках, переходя с одного на другой и не повторяя в точности сказанного. Он говорил по-французски, по-немецки и по-английски, и каждый из языков звучал в его устах одинаково свободно.

— Позвольте мне сначала, — начал он, — приветствовать наших новых коллег, приехавших сюда, чтобы присоединиться к нам.

Затем он в нескольких словах воздал должное каждому из вновь прибывших. И заговорил о целях и устремлениях Организации.

Позже, стараясь вспомнить его слова, Хилари обнаружила, что она не в состоянии сделать это сколь-нибудь точно — столь банальными и избитыми они оказались. Но на слух они производили совершенно другое впечатление.

Хилари вспомнила, как однажды ее подруга, жившая в Германии, рассказывала, что перед самым началом войны пошла на митинг из чистого любопытства послушать «смехотворного Гитлера» и как она поймала себя на том, что истерически вопит, отдавшись невероятному возбуждению. Она рассказывала, каким мудрым и вдохновляющим воспринималось тогда каждое слово и как потом, вспоминая их, убеждалась, что в действительности они были самыми обыденными.

И теперь происходило нечто подобное. Помимо своей воли Хилари ощущала возбуждение и душевное волнение. Говорил директор очень просто. Он говорил в основном о молодежи. О том, что молодежь закладывает фундамент в будущее человечества.

— Накопления богатства, престиж, влиятельные фамилии — все это силы прошлого. Но сегодня власть находится в руках молодых. Власть — в интеллекте! В умах химиков, физиков, врачей… В лабораториях рождается сила, способная разрушать в немыслимых масштабах. С этой силой вы можете заявить: «Повинуйтесь или умрите!» Эту силу нельзя доверить той или иной нации. Эта сила должна быть в руках, создавших ее. Организация — место, где собралась вся мощь со всего мира. Вы прибыли сюда со всех частей света, принеся с собой всю свою творческую научную энергию. И с нею вместе вы принесли молодость! Здесь нет никого старше сорока пяти лет. Когда наступит время, мы создадим концерн. Мозговой концерн науки. И мы будем управлять всем миром. Мы отдадим свои приказы капиталистам и королям, армиям и промышленникам. Мы создадим Pax Scientifica![48]

И много еще последовало подобной пьянящей и возбуждающей болтовни — но не в самих словах дело, а в мощи оратора, увлекшего своих слушателей, обычно холодных и критичных, им не удалось не поддаться эмоциям.

Когда директор неожиданно закончил свою речь словами: «Мужество и победа! Спокойной ночи», Хилари, чуть пошатываясь, вышла из зала в состоянии какого-то мечтательного возбуждения и прочла те же чувства на лицах идущих рядом с ней людей. Она увидела Эрикссона. Его светлые глаза горели, голова была надменно откинута назад.

Потом она почувствовала у себя на локте руку Энди Питерса, и его голос зашептал ей в ухо:

— Пойдемте на крышу. Нам необходим глоток свежего воздуха.

Не произнеся ни слова, они поднялись наверх на лифте и пошли среди пальм под звездным небом. Питерс сделал глубокий вдох.

— Да, — сказал он. — Это именно то, что нам нужно. Воздух, чтобы он вытянул из нас сквозняком тучи славы.

Хилари глубоко вздохнула. Она все еще не могла прийти в себя.

Питерс дружески похлопал ее по руке:

— Встряхнитесь, Оливия!

— Тучи славы, — повторила Хилари. — Знаете… именно так все и было!

— Встряхнитесь, говорю вам! Будьте разумной женщиной! Спуститесь на землю, вернитесь к действительности! Когда отравляющий эффект газа славы пройдет, вы поймете, что слушали сейчас ту же самую старую и давно известную галиматью!

— Но это было замечательно… я имею в виду, замечательные идеалы.

— К черту идеалы! Возьмите факты. Молодость и интеллект — слава, слава, аллилуйя! Но кто здесь представляет молодость и интеллект? Хельга Нидхайм, безжалостная эгоистка? Торквил Эрикссон, очарованный мечтатель? Доктор Баррон, который с радостью продаст свою бабушку на живодерню, чтобы получить оборудование для своей работы? Возьмите меня, обычного парня, как вы сами меня назвали, умеющего обращаться с пробиркой и микроскопом, но не имеющего ни малейшего таланта, чтобы руководить простой конторой, не говоря уже о целом мире! Возьмите своего собственного мужа — человека, нервы которого изношены до предела и который не в состоянии думать ни о чем от страха перед возмездием, надвигающимся на него! Я назвал вам только тех людей, которых мы знаем лучше всего, но здесь все точно такие же, по крайней мере, из тех, с кем я встречался. Да, некоторые из них — гении, они чертовски сильны каждый в своей области, но как правители Вселенной… Черт, не смешите меня! Пагубную чушь, вот что мы слушали!